листы обшивки. Я наблюдаю под микроскопом катализированную реакцию металла на влагу и вижу образование оранжевого налета, изъязвляющего твердую структуру. Миш смотрит в мой микроскоп и произносит: «ржавчина». Он беспорядочно ходит по лаборатории и несколько раз повторяет это слово.
1 сентября 28 года новейшей эры
Миш пугает меня в последнее время. Он озвучивает мысли, которые могут привести его прямиком под пресс на главной площади. Когда мы идем на полуденный Указ, я специально задерживаюсь и смотрю в его микроскоп. Увиденное поражает меня: он запустил генерируемый процесс репликации ржавчины. На следующий день я увидел, что он подкрасил полученную высокоактивную субстанцию купоросом, придав ей ярко-голубой цвет. Я посмотрел на свои руки – они затряслись.
14 сентября 28 года новейшей эры
Накануне Миш отчитался о выполненном задании. Сверху спустили контейнеры для наполнения их средством для защиты металла Аппарата от влаги. Послезавтра Миш и еще один человек из Лаборатории поедут на лифте глубоко вниз, в Механизированный Центр, где выльют содержимое контейнеров в огромный механизм, подобно паутине пронизывающий город, чьи железные трубчатые отростки управляют подачей воздуха, воды и питания в Управление, обеспечивают отвод отходов и полностью контролируют работу заводских конвейеров, механических касс по выдаче заработков, генераторов случайных чисел, что выдают бланки на отдельные отсеки, права на зачатия детей, талоны на одежду, пропуски в бордели и прочие социальные блага.
15 сентября 28 года новейшей эры
Ночь я не сплю. Я привык принимать мир как должное, потому что у меня никогда не было выбора, кроме пресса на главной площади за отказ выхода на работу или лифтовой шахты. Я покрываюсь мелкими солеными каплями, они раздражают тело. Согласно Кодексу, я должен сообщить представителям власти, что созданная в Лаборатории жидкость – не спасение от ржавчины, а, наоборот, ее усовершенствованная вариация, которая способна за несколько дней вывести из строя весь Аппарат. Но в глубинах души мне все равно. Я понимаю, что в этом, наверное, и заключается несовершенство государственной пропаганды: сколько бы нам ни внушали, что мы должны быть благодарны Правительству за то, что в трудные годы оно уберегло нас, спрятав в подземные норы и дав возможность выжить, но заставить всех до одного беспрекословно подчиняться прописанному в Кодексе так и не получилось. Я смотрю вперед и вижу себя на одном и том же месте, выполняющим одни и те же по сути действия, так имеет ли значение, сколько еще дней, месяцев или лет все это продлится. И потому между имеющейся упорядоченностью и потенциальным хаосом я выбираю… ничего. Я отказываюсь делать выбор и отхожу в сторону. Но выбор сделал Миш.
16 сентября 28 года новейшей эры
Утром в Лаборатории я узнаю, что с начальником к Аппарату поеду я. Мы долго идем по узкому коридору к нижним лифтам. Перед входом наши бланки тщательно осматривает охранная служба. Их лица даже в тусклом свете выглядят аномально бледными, но моложавыми: они не поднимались к солнцу много лет. Мы спускаемся вниз на дребезжащем лифте, у меня кружится голова и закладывает уши от перепадов давления. Миш поддерживает меня за локоть. Потом мы долго идем с охранной службой к Механизированному Центру и, наконец, я вижу то, о чем так много слышал. Невероятных размеров зал, внизу которого находится блестящий и шумный округлый механизм, чьи щупальца отходят от главного тела и исчезают в подземных вырытых для них туннелях. Говорят, все они усыпаны костями тех, кто строил их. К мостику, где стоим мы, снизу протянута огромная воронка – обычно сюда льют смазочное масло, но сегодня мы должны залить сюда нечто совсем иное. Контейнеры уже сгружены на мостик. Один за другим, держа их за четыре угла четырьмя руками, я и Миш опрокидываем их содержимое в воронку. Миш бормочет что-то, его глаза лихорадочно блестят, а влажные руки то и дело соскальзывают с углов. Зачем-то я произношу: «Я знаю, что мы делаем, я знаю, что это вещество, в контейнерах, по сути – высокоактивный концентрат ржавчины». Он замирает и еле шевелит губами, потрясенный: «Почему же ты им не сообщил?». Отвечаю: «Потому, что мне все равно». Он долго молчит и произносит: «Да, я знал… я знал, что человеческое уходит с каждым новым поколением, что ты по сути уже не совсем человек, сознание деформировано, эмоции постепенно редуцируются, чувства отмирают, мы все медленно превращаемся в двуногих червей, потребляющих и производящих». Он замолкает, и мы, контейнер за контейнером, продолжаем опрокидывать жидкость в воронку. Потом долго идем назад.
28 сентября 28 года новейшей эры
Сегодня на полуденном Указе конус медленно выкручивался из движущегося круга, но вдруг замедлился и остановился. Динамики, открывшись наполовину, извлекли из себя искаженные выкрики, нечленораздельные из-за неестественно замедленного голоса. Миш, стоящий рядом, сказал: «Я давно подозревал, что все Указы озвучивались в записи».
30 сентября 28 года новейшей эры
Люди громили кассы и прорывались на хлебные фабрики, солдаты бездействовали, потому что приказа стрелять им не приходило, они бросали оружие и тоже устремлялись к фруктовым хранилищам и складам с белковым концентратом. Группа вооруженных лаборантов, учителей и врачей из санитарной службы под руководством Миш приняли решение идти вниз, в Управление. Несколько людей осталось наверху, чтобы крутить механизмы остановившихся нижних лифтов вручную. Миш сказал нам надеть кислородные маски, так как воздух в Управление больше не нагнетался. В коридорах в страшных выкрученных позах лежали задохнувшиеся люди из охранной службы. Мы ломали двери и входили все в новые и новые пустые залы, где жило и функционировало само Правительство. На полах и столах лежала густым слоем пыль, душевые были сухи, в кухнях не было еды и воды, постели были заправлены. Везде царила тишина и запустение. Никого из представителей власти мы так и не обнаружили. Может быть, их никогда и не было.
