В «записке к ближним» Дарья Ивановна писала:
«…Были в храме Богоявления в Елохове, где меня крестили. Не знаменательно ли: моя церковь - Богоявления Господня?!.. В канун Богоявления Господня послано мне было вразумление, когда я, грешная вся, в наваждении соблазна, пролила крещенскую воду. В ночи на Богоявление даровано мне было знамение сна крестного. В утро праздника воспела я в светлом сердце песнь дня того: «Море виде и побеже, Иордан возвратися вспять». Вспомнила тогда все в родимом храме, и свет, и трепет. И воспарил дух мой».
На выходе Даринька оглянула притвор и увидала в заломчике чего искала: крестильную купель, накрытую ветхой пеленкой. Просила позвать трапезника или просвирню. Стояла в умиленном ожидании. Пришла старушка, открыла помятую оловянную купель и сказала, что купель старинная, до француза была, батюшка по рухлядным книгам знает. Спросила Дариньку:
- Вас, барышня, тут крестили, у нашего Богоявления? Ну, в самой этой, другой и нет. В самую эту и кунали. А теперь вон красавицы какие! Проживаете уже не здесь теперь?
- Нет, далеко… за Тулу.
Она опустилась перед купелью на колени и приложилась к закраинке. Дали просвирне рубль, и та все кланялась им, пока не отъехала коляска.
- В Куракинскую богадельню! - приказал Виктор Алексеевич. Богадельня была у Красных ворот, и пришлось опять проезжать мимо родного дома.
- Я во сне…- говорила Даринька,- мне трудно дышать, нет воздуха…
- И мне. К грозе.
От духоты, от раскаленного воздуха, от шампанского… он теперь чувствовал разбитость и тревожно следил за Даринькой: верхняя губка ее дрожала, она прикусывала ее. Он взял ее руку и стал говорить, что сейчас увидят почтенного старца, похожего на старинного вельможу, и надо держать себя молодцом.
- Он на руках нашивал тебя. Теперь на покое, ему под девяносто, но еще довольно крепкий. Мы минут на пять, не больше, чтобы ты сама слышала. Все подробности ловкач адвокат вытянул из него марсалой.
- Я не понимаю…
- Сладкое вино. Ловкач привез ему бутылку, это освежило память. Утомлять не будем. На покое здесь.
Подъехали к солидному особняку. Смотритель, отставной военный, сам вел их по коридорам с дорожками на зеркальном полу из камушков. Постучались в ореховую дверь: «Гости к вам, Макарий Силуаныч… разрешите?»
- Можно…- отозвался важно сиплый голос.
Вошли в большую комнату на солнце, в высоких окнах. У окна сидел в кресле крупный старик в оливковом халате, в воротничках, в высоком галстухе, несмотря на удушаюшую жару; пробритый, в бакенбардах, в серебряных очках, читал газету.
- Милости прошу…- пригласил он мановением руки, вглядываясь из-за газеты.-Кого имею удовольствие?..-произнес он важно-приветливо, - рад вашей визитации… уж извините, не встаю… увы, расплата за виноградное прошлое, хотя наблюдал умеренность.
Они пожали огромную его руку.
- Пра-а-шу… Какому приятному а-казиону обязан вашим извещением, молодые люди?..- вопросил «львище», так отметил Виктор Алексеевич.- Прекрасная барышня…- галантно обратился старец к робевшей Дариньке и выправил бакенбарды на плечи,- благоволите поразвлечься сиими приятными фрухтами, пра-а-шу, полакомьтесь…- указал он на вазу с персиками.
Даринька кивнула, вся в нем. Виктор Алексеевич объяснил: его поверенный получил от почтеннейшего Макария Силуановича все справки, и они явились представиться и поблагодарить.
- Па-а-веренный?..- старался вспомнить старец.
- Вы с ними изволили пробовать марсалу…- повел Виктор Алексеевич «наводкой».
- Ма…рсалу!.. да-да, хе-хе… веселый господин… ах, говорун!.. Лучшее из испанских вин, бу-кет!.. Да-да-да… по полрюмочке, после насыщения… для а-саже (1). Храню, как… Но нонче душно, очень… атмосфера…- помахал он на себя лапищей.
(1) Исковеркано, от французского «смирный, спокойный».
- Вот, самая та марсала…благоволите… как свидетельство глубочайшего…- говорил Виктор Алексеевич, ставя кулечек в ногах старца,- парочка бутылок, с «паспортом»… сардины французской, высшей марки, ваши любимые, и мармелад от Абрикосова…
- Тронут вниманием… господин полковннк, судя по вашим регалиям?..
- Да… коллежский советник, инженер-механик…
- Аааа…- проникновенно протянул старец,- такой молодой, и… Меха-ника… вы-сокая наука!..
- А это моя жена, та самая Дайнька… вы ее когда-то на руках держали, Макарий Силуаныч… помните?..
Даринька взирала благоговейно, как девочка могла бы взирать на митрополита.
- Как-с?.. изволили сказать, на руках?..- старался понять старец, переводя взгляд на Дариньку.
- Дайнька… все так ее называли ласково во дворце… крошку, всегда в белом, как ангельчик…- наводил Виктор Алексеевич,- эту прекрасную молодую женщину… Тогда она была совсем малютка… дочка покойной Олимпиады Алексеевны, жившей по хозяйству у вашего покойного барина.., вы помните?..
Макарий Силуаныч расправил бакенбарды и старался выпрямиться в креслах.
- Благоволите, сударь, извинить, но я обязан заметить вам… не барина, а их сиятельства, князя Феодора Константиновича ……- поправил он вежливо-внушительно.- Их сиятельство всегда останавливали… когда именовали их по батюшкину титулу бароном. Пра-а-шу запомнить…- погрозил он пальцем: - «Высочайше утвержденным!.. мнением Государственнага Совета!.. действительному статскому советнику, барону Константину Львовичу …… дозволено принять фамилию и герб ……, из рода коих происходит его мать, урожденная ……. и впредь именоваться …… ! Их сиятельства прадеды стояли… Ивана Васильевича Грознаго… у правой руки!.. А пресветлейший… Но не дерзаю, грешный,
имя Святителя поминать в приватном разговоре. Их сиятельство были наиблагороднейшие, наивысоконравственные… чистоты голубиной… и сердце… князиньки моего…
Он задохнулся, взял табакерку с эмалевой Екатериной, постучал в нее, защемил щепоть, стряхнул и крепко зарядился. Даринька впивалась в его слова. Губка ее сникла в восторженно-детском умиленье. Старец устремил в нее свой взор и, что-то видя, заерзал в креслах, протянул руку к мутным фотографиям над диваном и тыкал пальцем:
- Ее сиятельство княжна… Ольга Константиновна…- сказал он, недоуменно озираясь,- но она… скончалась?..- он потер потный лоб.- Очень… атмосфера…- и разинул рот.
Виктору Алексеевичу вспомнилась картина в «Третьяковке» - «Меньшиков в Березове» - «похож, суровостью… крупнее только».
- Так вот, это Дайнька, дочь Липочки, которую их сиятельство выписал из Высоко-Княжьего… теперь большая…
- Так-так… да-да… сия благородная барышня?!.. Господи… ее сиятельство княжна…- показал он на Дариньку, хотел привстать и отвалился в креслах,- Ольга Константиновна, живая!..
Он смотрел, покачивая головой.
- Их сиятельство изволили сказать братцу… Я стоял по правую их руку, кушали они: «Будешь уважать!» И объявили свою волю: «Я со-четаваюсь браком с моей кроткой Липочкой… и наша Дайнька… по высо-чай-шему!..- он погрозился,- будет именоваться «Ее сиятельство княжна Дария Федоровна…» и ты будешь уважать… за-кон!» - в-за пример с графиней Шереметьевой. Только граф Шереметьев женился на крепостной крестьянке… а наша Липочка была внучка прото-по-па!.. Пращур его сиятельства был наместником в Суздале… и прото-поп!.. тоже с тех местов. А у прото-по-па была…
- Да, и вот она от правнучки того протопопа…- перевел Виктор Алексеевич на Дариньку,- вспомните-ка, почтеннейший Макарий Силуаныч?..
- Так-так… Дайнька… Ну, ка-ак же!..- просветлел старец и зарядился табачком,- На руках нашивал… за ручку водил в парках… рыбок кормили… Его сиятельство, бывало, скажут: Слоныч…- Они меня Слонычем именовать изволили в приятную минуту… я крупный, а тогда каким я был… кавалергарда выше!..- Слоныч, скажут…-ты мне ее не урони, Дайньку… золото мое… И примут с моих рук, под ребрушки… Москву покажут. На ночь приходили к колыбельке, перекрестить… Молодой, на тридцать на первом годочке, на охоте… злой случай… слепая пуля… на номере стояли, за кустом… была облава… В Сретенье Господне, помню…
- Его убило?!..- вскрикнула Даринька и закрестилась.
- Господня воля. Красавец, прынцессы набивались, ирцогини!.. А князинька был мудрый, все науки знал…- он поднял палец,- и благородный аттестации. Говорили: «Женюсь на единственной любови… мне ее Бог вручил».
Даринька упала на колени перед Макарием Силуанычем, сложив перед собой ладони. Шептала вздохом: «Вы все се-рдце… се-рдце…» Излились градом слезы, как у детей. Она схватила руку Макария Силуаныча и поцеловала. Он принял руку и откинулся на креслах.
- Как выросла… как же не узнать-то, кровь… Дозвольте ручку, ваше сиятельство…- прошептал он умиленно,- ручка… великатная какая…
Он поднес к блеклым губам покорную ручку Дариньки, откинулся и закрыл глаза.
- Ду…шно… а-тмо…сфе-ра…- выдохнул он, ощупью взял газету и накрылся.
