- Да, - поддержал его усатый толстяк, - да, после войны все будет иначе.
Это был адвокат Фатали хан Хойский. Мы знали его как человека, который везде и всегда защищал права народа, его честь и достоинство.
- Да, ситуация изменится, - продолжал Фатали хан. - Но именно поэтому мы не должны искать ничьей благосклонности. Кто бы ни победил в этой войне, он будет ослаблен, раны его заживут еще не скоро. Мы же будем сильны и поэтому сможем тогда уже не просить, а требовать. Мы - страна исламская, шиитская, и от царского ли двора или османского будем требовать одного и того же: полной независимости во всех вопросах. И чем слабее станут эти сильные государства после войны, тем ближе будем мы к свободе. А свобода увеличит могущество наших еще не растраченных сил, денег и нефти. Надо помнить, что не мы зависим от мира, а мир - от нас. В этом зале собрано состояние в миллиард рублей. Ждать! Какое прекрасное слово! Ждать исхода войны, кто победит - русские или турки. Потому что победитель будет искать нашей благосклонности - ведь, в наших руках нефть. А что же нам делать до тех пор? Строить во имя нашей веры госпитали, сиротские дома, дома призрения, чтобы люди не могли обвинить нас в равнодушии!
Я молча сидел в углу, весь кипя от злобы. Али Асадулла подошел ко мне, сел рядом и спросил:
- А вы что думаете об этом, Али хан? - И, не дожидаясь ответа, наклонился ко мне и зашептал: - Разве плохо было бы избавиться от всех русских, которые живут у нас? Да и не только русских, но и всех чужих, всех, кто говорит на другом языке, у кого другая вера, кто думает не так, как мы? По сути дела мы все хотим этого, но только я осмеливаюсь говорить об этом вслух. Что же будете теперь? Мне все равно, пусть правит Фатали хан. Хотелось бы, конечно, чтобы к власти пришел Энвер, но ничего, пусть будет Фатали хан. Главное - под корень вырезать всех чужих.
И столько нежной тоски прозвучало в словах "под корень вырезать", будто он говорил о любви, а лицо засияло при этом хитрой улыбкой. Я промолчал. Наступила очередь бабида Ага Муса Наги. Он поднял голову, и его маленькие, глубоко посаженые глазки заблестели.
- Я человек старый, - начал он, - и все, что я здесь вижу и слышу, глубоко печалит меня. Русские хотят уничтожить турков, турки - армян, армяне - нас, а мы - русских. Не знаю, хорошо это или плохо. Мы выслушали Зейнал ага, Мирзу, Али, Фатали хана, Я разделяю их тревоги о школах, родном языке, больницах и свободе. Все это очень хорошо. Но кому нужны школы, если в них будут учить всякой ерунде? Кому нужны больницы, где будут лечить тело, забывая о душе? Наши души рвутся к Аллаху. Конечно, каждый народ думает, что у него свой Бог. Но я думаю, что Аллах, говорящий устами всех пророков, - един. Оттого я верую в Иисуса, Моисея, Конфуция, Будду, Магомета. Все мы - творения Аллаха и, пройдя сквозь Баб8, вновь вернемся к нему. Об этом мы должны сказать народу. Надо объяснить, что нет ни белого, ни черного, потому что в черном таится белое, а в белом заключено черное. Я думаю, надо делать так, чтоб никому не был причинен вред, потому что мы представляем собой частицу людей и частица нас заключена в каждом человеке.
Мы были растеряны. Так вот, значит, в чем суть учения этого отступника Баба?
Я услышал рядом чей-то всхлип, оглянулся и застыл от изумления: слезы лились из глаз Али Асадуллы.
- Какие прекрасные слова! - проговорил он сквозь рыдания. - Как вы правы! Какое это счастье - слушать вас! О Создатель! Если б все люди могли так замечательно рассуждать!
Он вытер слезы, еще несколько раз всхлипнул, а потом спокойно продолжал:
- Глубокоуважаемый друг! Нет никаких сомнений в том, что рука Аллаха сильней и могущественней всех! Однако, о, мудрейший друг мой, нет никакого сомнения в том, что нельзя всегда и во всем надеяться на милость Создателя. Мы лишь смиренные рабы его, и коль нет милосердия, нам следует самим искать пути устранения трудностей.
На мой взгляд, Али Асадулла был прав и когда говорил это, и когда притворно плакал незадолго до этого. Я взглянул на Мирзу, пораженный, он с гордостью смотрел на брата.
Наконец гости поднялись, с достоинством раскланялись и разошлись. Зал опустел и теперь производил тягостное впечатление. Мне стало одиноко.
- Пойду в казармы, - сказал я слуге. - Сегодня там дежурит Ильяс бек.
Пройдя мимо дома Нино, я спустился к набережной и направился к казарме. Окно комнаты дежурных было освещено. Ильяс бек и Мухаммед Гейдар играли в нарды. Целиком поглощенные игрой, они молча кивнули мне. Закончив партию, Ильяс бек отшвырнул кости в угол и расстегнул ворот мундира.
- Ну, как прошло совещание? - спросил он. - Асадулла, наверное, снова клялся, что перережет всех русских?
- Да, что-то в этом роде он и говорил. Какие новости с фронта?
- Фронта? - По тону Ильяс бека чувствовалось, что эта война ему уже осточертела. - Немцы заняли всю Польшу. Великий князь застрял где-то в снегах, хотя по другим сведениям, он уже захватил Багдад. Турки, может быть, захватят Египет. Откуда мне знать? Мне все на свете надоело.
- И ничего не надоело, - поднял голову Мухаммед Гейдар. - У нас есть кони, есть люди, мы кое-что смыслим в оружии. Что же еще нужно мужчине? Иногда мне хочется перемахнуть гору, оказаться в окопах и лицом к лицу встретиться с врагом. Он должен быть сильным и пахнуть потом.
- Тогда почему ты не просишься на фронт? - спросил я.
Мухаммед Гейдар грустно посмотрел на меня.
- Я не из тех, кто стреляет в мусульман. Пусть они будут даже суннитами. Здесь все должно быть иначе.
Мне стало жаль этого широкоплечего, сильного и простодушного парня, который жаждал военных подвигов.
- А что же такое случилось с нашей страной? - Он замолчал, поморщился, и сам ответил: - Что случилось с нашей страной? Мы должны были бы строить мечети, поливать землю. Нашей земле нужна влага. Что же хорошего в том, что каждый, кто приходит в нашу страну, называет нас дураками? Пусть мы дураки, но это наше дело. Дальше? Мне кажется, нам следовало бы развести большой костер и сжечь все нефтяные промыслы. Прекрасная была бы картина, и мы опять стали бы бедными. Тогда бы мы никому не были нужны, и эти приезжие отстали бы от нас. А вместо нефтяных вышек я построил бы прекрасную мечеть с голубым куполом. И еще я хотел бы привезти быков, распахать землю и посадить на месте нефтяных промыслов пшеницу.
Высказав свои воззрения на будущее, Мухаммед Гейдар умолк.
- А потом? - расхохотался Ильяс бек. - Потом запретим читать и писать, будем жить при свечах и выбирать в падишахи самых глупых.
Мухаммед Гейдар пропустил насмешку мимо ушей.
- Было бы неплохо. В старину дураков было еще больше. Но они копали не нефтяные скважины, а оросительные каналы, и не чужие грабили нас; а мы их. И счастливых людей в старину было гораздо больше.
Мне так понравились его слова, что захотелось обнять и расцеловать этого простого парня, который говорит то, что думает.
Вдруг кто-то резко постучал в окно. Я вскочил и выглянул наружу. На меня уставилось смуглое, изрытое оспинами лицо. Я подбежал к двери и впустил взволнованного Сеида Мустафу. Его эммаме9 съехала с головы, по лицу густо струился пот. Зеленый пояс развязался, одежда покрылась пылью. Он упал на стул и, задыхаясь, проговорил:
- Полчаса назад Нахарарян похитил Нино. Они сейчас на мардакянской дороге.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Мухаммед Гейдар вскочил с места. Глазки его сузились.
- Я седлаю коней! - крикнул он, выбегая за дверь.
Мои щеки пылали. Кровь стучала в висках. В голове гудело. Казалось, какая-то невидимая сила обрушила мне на голову страшный удар. Откуда-то, словно сквозь сон, до меня доносился голос Ильяс бека:
- Возьми себя в руки, Али хан, возьми себя в руки. Пока мы их не поймаем, держи себя в руках, а потом можешь делать, что хочешь.
Он стоял передо мной, повязывая мне пояс с висящим на нем кавказским кинжалом. Лицо Ильяс бека было бледно.
- Держи, - он сунул мне в руки пистолет. - Будь спокоен, Али хан. Береги себя для мардакянской дороги.
Я непроизвольно опустил пистолет в карман. Надо мной склонилось рябое лицо Сеида Мустафы. Сначала я видел лишь, как шевелятся его губы, потом услышал прерывистый шепот:
- Я вышел из дома, чтобы встретиться с муллой Гаджи Максудом. Он остановился в доме рядом с театром. В одиннадцать я от него ушел. Прохожу мимо театра, а там как раз закончился этот безбожный концерт. Вижу, Нино садится в машину Нахараряна. Но машина с места не трогается. Они сидят и о чем-то говорят. Мне что-то не понравилось выражение лица Нахараряна. Подхожу ближе, слышу, Нино говорит: "Нет, я его люблю". А Нахарарян в твет: "Я вас люблю сильней. От этой страны скоро камня на камне не останется. Я должен вырвать вас из когтей Азии!" Нино говорит: "Нет, отвезите меня домой". Нахарарян завел мотор. Я прыгнул сзади на машину. Они подъехали к дому Кипиани. Но из машины не вышли, все разговаривали. Я видел, как Нино плакала. Вдруг Нахарарян обнял ее и поцеловал, а потом закричал: "Вы не должны стать добычей этих дикарей!" И снова стал что-то шептать ей. Я только расслышал фразу: "Ко мне домой, в Мардакяны! Мы обвенчаемся в Москве, а потом уедем в Швецию". Я увидел, как Нино оттолкнула его. Мотор завелся, и они уехали. Что я мог сделать? Бросился, чтобы...
