– Кто эта девушка? – спросил я врача и сам не узнал своего голоса.
– Направо – моя дочь, Динара, а эта – её университетская подруга Лейла Девдариани.
Схватив снимок, я бросил его на крышку рояля и стал извлекать из кармана награбленное.
– В чем дело? – оторопел врач.
– У вас никого не было! Никто ничего не брал!
Я разложил на рояле деньги, часы, серьги.
– К вам никто не приходил!
На рояль легли браслет, кольцо.
– Что вы, что вы… – бормотал изумленный врач.
А я продолжал выворачивать карманы пиджака, брюк.
– Это не наше! Это ваш портсигар! – залепетал врач. – Я не курю!.. И это кольцо не наше, вы его сняли с собственного пальца… И вот платок тоже ваш. И спички ваши…
Я механически рассовал по карманам возвращенные мне вещи и двинулся к двери.
– До свидания! – бросился за мной врач. – Вам нездоровится? Может, дать вам капли?
Не успел я взяться за ручку, как раздался звонок.
Я вздрогнул, быстро огляделся. Выпрыгнуть в окно? Невозможно! Окна в квартире врача, как и на всех тбилисских бельэтажах, были с толстыми металлическими решетками.
– Не бойтесь, не бойтесь! – засуетился перепуганный врач. – Это ничего! Вы только не волнуйтесь ради бога! Я ничего не скажу, клянусь вам!.. Это, должно быть, сосед или пациент… Вот увидите, я ничего не скажу!..
Он открыл дверь…
– Вот видите, это моя дочь Динара! – воскликнул врач с неописуемой радостью.
В белом платье с черным воротником и черным поясом, с черными браслетами на руках, в дверях стоял… улыбающийся ангел!
– Здравствуйте! – сказал ангел.
…Девдариани умолк. Прошла минута, вторая, третья. В камере слышалось только мерное дыхание заключенных… Я с нетерпением ждал продолжения рассказа Девдариани, но он молчал. Может, он думал, что я заснул? Я несколько раз перевернулся с боку на бок. Девдариани молчал по-прежнему. Может, заснул он сам? Глупость!.. Так в чем же дело?
– Что же было дальше, Лимон? – не выдержал я.
– …Тогда я уже не жил дома… – продолжал спустя некоторое время Девдариани. – Не жил целых два года… За эти два года мать трижды предавала меня анафеме в Дидубийской церкви… А Лейла, сестра моя, встречалась со мной тайком, чаще всего в Ваке, в круглом садике… Придет, бывало, обнимет, расцелует, а потом примется отчитывать, поносить на чем свет стоит. Кем и чем только меня не обзывала – вором, бродягой, убийцей собственной матери, змеей, эгоистом, животным, людоедом… А потом прижмется головой к моей груди и долго, долго горько плачет… Глупая, говорит, я девчонка, что прихожу сюда и вижусь с тобой! Где моя честь, где моё самолюбие… Мать убьет меня собственной рукой, если только узнает. Видишь ли, мне кажется, Лейла смотрела на меня несколько романтически, она даже по-своему гордилась мною. Но мать… О, моя мать! Она урожденная Инал-Ипа! Гордячка!.. И все же я догадывался, что наши свидания происходили с ведома матери, что, пока я с Лейлой находился в саду, она из какого-нибудь подъезда тайком за мной наблюдала. Я догадывался об этом потому, что Лейла никогда не уходила из сада первой. И ещё потому, что Лейла каждый раз приносила мне белый хлеб и холодные котлеты, – я их обожал с детства, и мама отлично об этом знала…
Однажды в саду я спросил сестру, почему она не выходит замуж. "Потому, – ответила она, – что никто из наших парней не смеет даже заговорить со мной. Тебя боятся!.." А сестра у меня была красивой… Сейчас она замужем… Трое детей… Но как она ни была красива, а Динара была ещё лучше…
Девдариани опять надолго умолк.
– Да не мучь ты меня! – взмолился я. – Говори, чем же все это кончилось?
– Кончилось… Кончилось тем, что, поддавшись чарам Динары, я пошел домой в день рождения Лейлы, в надежде встретить там её… Было это двадцать девятого августа…
– Потом?
– Я пришел утром. Дверь отворила мне Лейла. Увидя меня, она с воплем бросилась в комнату. Потом я целый час валялся в ногах у матери, выпрашивая у неё прощение, обещал исправиться, начать новую жизнь… В общем, нес разные глупости… Потом я глядел на счастливое лицо матери и… Так было до вечера… Вечером пришли гости. Какие, собственно, гости – несколько девчат и парней, товарищи Лейлы. Некоторые из них знали меня и потому здоровались со мной кто боязливо, кто с удивлением… И вдруг появилась она! В том же наряде, что и в тот день… Вошла, как богиня, озарив комнату своим сиянием!.. С ней был симпатичный парень в черном костюме и белоснежной сорочке. Динара держала в руках какой-то керамический предмет. Наши взгляды встретились. В её черных как ночь глазах вспыхнуло сначала изумление, а потом неописуемый ужас. Она побледнела и с немым вопросом уставилась на Лейлу. А я… стоял оцепеневший, онемевший, опустошенный…
– Знакомьтесь, это – мой брат Како, а это – моя подруга Динара с супругом, – донесся до меня голос Лейлы.
Я увидел, как керамический предмет выпал из рук Динары и разлетелся вдребезги у её ног… Потом она закрыла глаза руками, повернулась и выбежала из комнаты…
– Дальше?!! – прошептал я.
– Все! Это был конец… Дом опустел. Гости разошлись, почувствовав, что произошло что-то странное, но не поняв – что именно. Об этом знал я один и смутно догадывалась Лейла. Потом мать валялась у меня в ногах, умоляя не уходить из дому или же уйти, предварительно пристрелив её с Лейлой и спалив дом.
– И ты все же ушел?
– Ушел.
– Скотина ты, Девдариани!
– Знаю. Слабовольнее вора нет человека на земле. Напрасно люди думают, что воры народ сильный, с характером… У нас есть воля, но…
– Что но?
– Есть там, где она вовсе не нужна! – сказал Девдариани, отворачиваясь к стене.
В зале был один-единственный человек – обвиняемый. Председательствующий печально оглядел пустующий зал, кашлянул в кулак и кивком головы пригласил обвиняемого сесть…
Тот сел.
– Суд заранее приносит глубокие извинения уважаемому обществу и обвиняемому за то, что он по весьма серьезным и уважительным, к тому же независящим от него причинам лишен возможности соблюсти все пункты процессуального кодекса, а следовательно, и полный ритуал судебного заседания. – Председательствующий отер рукавом выступивший на лбу пот. Зал безмолвствовал.
– Сегодня, – продолжал председательствующий, – двенадцатого августа сего года, рассматривается дело по обвинению Исидора Иосифовича Саларидзе в преступлении, предусмотренном сто четвертой статьей Уголовного кодекса Грузинской ССР.
Председательствующий сел.
– Обвиняемый, встаньте!
Саларидзе встал.
– Фамилия?
– Саларидзе.
– Имя, отчество?
– Исидор Иосифович.
– Возраст?
– Рожден в шесть часов утра одиннадцатого мая тысяча девятьсот десятого года в городе Хашури. Имею высшее образование. Владею грузинским языком, французским и немецким языками. По профессии экономист. Работал в Статистическом управлении, женат. Жена скончалась в тысяча девятьсот шестидесятом году. Имею дочь и внучку. Жил на Вашлованской улице, номер сто пятьдесят один. Член партии с тысяча девятьсот тридцатого года.
– Были членом партии, – поправил председательствующий.
– Был и есть! – повторил Саларидзе.
Председательствующий не возражал.
– Обвиняемый Саларидзе, получили ли вы обвинительное заключение и когда?
– Получил в прошлую субботу.
– Ознакомились ли вы с обвинительным заключением?
– Да, ознакомился.
– Признаете ли себя виновным в предъявляемом обвинении?
– Нет!
Ответ был для председательствующего явно неожиданным. Он обвел растерянным взглядом сидевших рядом с ним за длинным деревянным столом людей. Те утвердительно кивнули головой. Тогда председательствующий обратился к пустому залу:
– Приступаем к судебному разбирательству. Дело рассматривает Верховный суд в следующем составе: председатель – Накашидзе, государственный обвинитель – Девдариани, народные заседатели – Гулоян и Гоголадзе.
Объявив состав суда, председатель умолк и долго пристально смотрел на сидевшего на табуретке подсудимого – съежившегося, словно продрогший воробей, старика, с припухшими веками и мешками под глазами.
– Подсудимый Саларидзе, у вас нет отвода в отношении состава суда?
– Нет! – привстал Саларидзе.
– Имеете какие-либо претензии?
– Нет!
– При предварительном следствии вы отказались от защиты?
– Так точно!
– Может, желаете, чтобы суд назначил вам защитника?
– Никак нет!
– В таком случае прошу вас дать суду показания по предъявленному вам обвинению и известным вам обстоятельствам дела!
Председатель оперся локтями о стол, положил голову на скрещенные ладони, закрыл глаза и приготовился слушать.
– Около часу ночи меня разбудил протяжный звонок, – начал Саларидзе. – Я понял – вернулся зять. Дочь, видимо, спала: звонок звонил не переставая. Наконец послышался звук открываемой двери и голос зятя – он вошел, что-то напевая.
