Я понял, что ничего плохого Принц обо мне сочинить не мог. Поэтому мне захотелось, чтобы Наташа тоже услышала строчки, которые пришли Принцу на ум. Это ведь так приятно, когда тебя хвалят в присутствии любимого существа.
Я как бы по просьбе Принца отошел в сторону. Но в ту, где стояла Наташа. И сказал:
– Прочитай! Не обязательно мне одному. И не обязательно тихо. Зачем же наступать на горло собственной песне?
– Понял я: не речи, не отметки
Остаются в памяти навек.
В этот день ты доказал нам, Деткин,
Что делами славен человек!
Чтоб хвалу могли воздать мы смелости,
Ты вернись в сохранности и целости!
Но и сам Принц Датский никогда не был трусом. Он предложил:
– Хочешь, я пойду вместе с тобой?
– И я пойду, – сказала Наташа.
В ее фразе было только три слова. И в двух из них было всего по одной букве. Всего по одной! Но слова эти обожгли меня (в положительном смысле).
Я не собирался, подобно Покойнику, говорить, что мечтаю погибнуть.
Наоборот, после трех Наташиных слов мне захотелось продолжить свое существование, как никогда раньше! Но и, как никогда раньше, я готов был рисковать собой во имя высокой цели: спасти ее маму. И всех наших мам!
Папы, мне казалось, меньше нуждались в спасении.
На том последнем привале я понял, что любовь способна вдохновить человека на многое.
– Мне понятно ваше желание разделить со мной трудности, – сказал я. – Поверьте: мне очень не хочется наступать на горло вашей песне! И народная мудрость гласит: «Один в поле не воин!»
Тут я подумал, что уже второй раз за какие-нибудь пять минут вступаю в конфликт со старой народной мудростью. «Наверно, ни одна мудрость не годится на все случаи жизни!» – решил я. В тот день мысли и обобщения буквально одолевали меня.
– В данном случае, – сказал я, – совершенно необходимо, чтобы воин был в поле один. Но вы все время будете рядом со мной! – Я взглянул на Наташу. – Ну, а если я не вернусь…
– Ты вернись в сохранности и целости! – сам себя процитировал Принц.
– Постараюсь, – ответил я.
– Ты уходишь? – с тоской сказала Миронова: она боялась остаться без руководства. Все-таки командиром был я!
– Что ты задумал? – спросила Наташа. – Может быть, скажешь? Что ты задумал?..
– Я открою вам путь к телефону! Я устраню Племянника!
– Устранишь? В каком смысле? Физически? – испуганно прошептал Покойник. – В каком смысле?..
– В том смысле, в котором надо!
– Устранишь? – растерянно сказал Глеб. – Но ведь это… он, знаешь… Его все тут… как огня!
«Уж ты бы помалкивал!» – хотел я ответить Глебу. Но удержался: расследование не было завершено, и я не имел права при всех его обвинить, вынести ему приговор.
– Значит, идешь один? Окончательно? – спросил Принц. Я чувствовал, что друзья хотят оттянуть тягостную минуту. Они смотрели так, будто прощались со мной навсегда. Это было выше моих сил. И я сделал решительный шаг: сбросил с себя пальто.
– Ты простудишься, – сказала Наташа.
– Что поделаешь! Это необходимо.
Она протянула руки и взяла мое пальто.
«Если что… пусть это будет память обо мне», – хотел я сказать. Но не сказал.
– В случае чего… ты кричи, – попросил Принц. Он предложил это из лучших намерений. Но я взглянул на него с удивлением.
– Кричать? Ни за что!
– Что же нам делать? Бездействовать?
– Спрятаться за деревьями и ждать моего сигнала! Когда я высунусь из окна и незаметно махну рукой, знайте: с Племянником покончено!
– Навсегда? – спросил Покойник.
– Навсегда или временно – какое это имеет значение? Важно, что путь к телефону будет свободен! Я вам незаметно махну…
– Почему незаметно? Ты маши позаметнее. А то мы не заметим, – сказал Принц.
– Будь осторожен… – тихо попросил Глеб.
«Думал бы раньше!» – мысленно дал я ответ. И смелым, решительным шагом двинулся к даче, навстречу риску, подвигу и неизвестности.
А природа между тем продолжала жить своей особой, но прекрасной жизнью.
Дождь усилился. Я знал, что друзья, следящие за каждым моим движением, видят, как ветер развевает мою одежду и как фигура моя постепенно словно бы растворяется в густой дождевой пелене…
Я вошел в дачу. Сердце мое билось так сильно, что я придержал его рукой. И стал подниматься по «ворчливо-скрипучей» лестнице, которая не скрипела.
Каждый шаг приближал меня либо к торжеству, либо… Но об этом я старался не думать.
Сверху опять донеслось бормотание:
– Ах, вы все еще трепыхаетесь! Тогда уж мы вас добьем! Ах, вы так?.. Тогда мы вас бац по загривку!
Мне казалось, что эти слова относились ко мне. И я остановился. Но лишь на секунду. А потом, чтобы не оставлять себе времени для сомнений, быстро взбежал по лестнице. На пороге бывшей комнаты Дачника я вновь на миг задержался: распахнул куртку, разорвал свою старую рубашку на тех самых местах, где она уже была заштопана, потом и ее распахнул, чтобы было видно мое голое тело. Я толкнул дверь. Племянник по-прежнему играл сам с собой в «дурака».
Вид у меня был такой мокрый и растерзанный, что Племянник, мне показалось, в первую минуту меня не узнал. Но потом пригляделся и поднял свое огромное тело из-за стола:
– Это ты… парнек?
– Я… – ответил я, дыша так, чтоб он понял, что я почти задыхаюсь.
– Сквозь стену прошел?
– Нет… Я через дверь. Через ту, которая перекосилась и открывается только чуть-чуть. Сбросил пальто – и пролез. Видите, рубашку порвал. Но пролез.
Остальные застряли и вернулись обратно. А я прямо к вам!
– Чего же не смылся?
– Мне вам нужно сказать… Сообщить!
– Смелый ты, я погляжу, парнек. А если я тебя обратно туда запихну, как сельдь в банку?
– Запихните! Пожалуйста!.. Я сам с удовольствием запихнусь. Но сначала послушайте. Я должен вам сообщить…
На его маленьком личике вновь не умещалось ничего, кроме усмешки.
– Я бы вас выпустил. Немного попозже. – Он захихикал. – Но раз вы сами хвост подымаете, смотрите, гаврики! Там ведь написано: «Не подходить!» А ты, парнек, подошел? Начихал, значит! Запихну я тебя обратно. И будешь сидеть тихо, будто мать родная не родила!
– Запихните! Пожалуйста! Но сначала послушайте!
– Чего там?.. – Он махнул на меня рукой, словно на комара.
– Мы обнаружили там… исключительно интересную запись! На крышке стола. Прямо на крышке, сверху! Вы не заметили, потому что эта запись сделана карандашом и чуть-чуть стерлась. Но зато очень важная! И адресована лично вам!
– Мне?
– Лично вам! Представляете?
– Мне лично?
– Вам! Не верите? Можете посмотреть!
– На столе?
– Прямо на круглой крышке. Если вам за какие-то бумажки музей объявил благодарность, то уж за стол с надписью… Наверно, портрет ваш в музее повесят. И всем экскурсантам будут рассказывать!..
– А может, и деньжатами пахнет?
– Заплатят! – уверенно сказал я. – Во-первых, за стол: это же предмет, непосредственно связанный с жизнью писателя. И его творчеством! Потом, он же всего на трех ножках… А в музее знаете как? Чем старее вещь, чем больше поломана, тем сильней за нее хватаются. Слышали, говорят: «Музейная редкость»? Это, значит, что-нибудь поломанное или разорванное. А во-вторых, там же надпись, обращенная к вам! Табличку прибьют: «Из личного архива…» Я такие читал. И повесят портрет… Ваш портрет!
– Ну, ты не умничай! – Племянник вновь махнул на меня рукой. – Не твоих мозгов это дело, парнек. Веди-ка меня. Если правду говоришь, всех выпущу. А если наврал, тоже выпущу… дух из тебя! Понял?
Довольный собой, он рассыпал мелкий, противный смешок. И затопал вниз, перешагивая через две или три ступени. Я еле за ним поспевал.
«Лишь бы не сорвалось! – думал я. – Ну, а если сорвется… Я погибну в подвале. И не так, как Аида и Радамес, которые все-таки были вдвоем. Нет, я закончу свою жизнь в темном, сыром одиночестве! Все решится буквально через секунды. Вот сейчас! Вот сейчас…» Я вытер со лба капли страха. Даже не очень опытный глаз мог бы безошибочно определить: меня трясла лихорадка. Как хорошо, что Наташа была далеко!
Наконец мы остановились у двери, ведущей прямо в подвал.
Племянник схватился за щеколду. Железо со ржавым стоном проехало по железу.
Потом он повернул круглую головку английского замка.
– Проходи-ка, парнек…
– Нет, вы вперед проходите. Вы ведь старше! Я себе не позволю…
– Вежливый ты, парнек! Не люблю вежливых.
Он шагнул в сырой мрак подвала.
И в то же мгновение дверь, которую я смело и решительно толкнул ногой, захлопнулась. Щелкнул замок, от которого ни у кого не было ключа… На всякий случай я тут же навалился на щеколду и с трудом задвинул ее.
– Парнек, ты что? – послышалось за дверью.
– Не хочу вам мешать, – с плохо скрываемым злорадством ответил я.
– Открой дверь! Откр-р-р-ой!
– А вы нам открыли?
– Ну, пар-р-рнек! Ну, ты у меня…
– Пока что не я у вас, а вы у меня… сидите в подвале.
