для проведения богослужений (какие ещё годы, всё будет впереди!), а, например, для проведения каких-либо мероприятий (праздники для детей, для детей-инвалидов, концерты, встречи и т.п.), которых у церкви достаточно.
Из истории известно, как патриарх Никон обирал церкви и монастыри для утяжеления своей копилки. Но здесь наш действующий Патриарх бессилен, хотел бы он этого или нет. Прав у него на это нет никаких. А вот Фонд ХХС заставляет через другие властные городские структуры пополнять свою копилку. В виде пожертвований. Как, в своё время, распространение облигаций Государственного займа или билетов ДОСААФ – «добровольно-принудительно». Например – рассылка некоторым предпринимателям уведомлений о перечислении на нужды ХХС какой-либо установленной суммы, «на благоукрашение Храма Христа Спасителя». Лет десять назад она была смехотворно незначительной – каких-то 20 тысяч рублей. Часто даже предпринимателям или арендаторам городских помещений отказывали в оформлении документов, пока они не пополнят казну ХХС для какой-либо очередной позолоты.
Я снова возвращусь к началу этого очерка. Зачем было затрачивать такие большие деньги на все эти сооружения, которые к РПЦ не имеют никакого отношения? Вот и не получился Храм Христа Спасителя-то, а совершенно другой Храм, с другим назначением. Вполне можно ожидать и следующего подобного по завершении программы 200 церквей. Будут ли они церквами для людей, на чьи деньги возводятся? Или в них тоже появятся разные Фонды, которым понадобятся деньги на позолоту. Только что они будут золотить, кроме своего кармана.
Не слышно шума городского…
В понедельник 13 февраля 1989 года я с дочкой должен был посетить Морозовскую больницу (в Москве, если ещё есть где-нибудь такая, с таким названием), но для этого необходимо было сначала попасть в свою детскую поликлинику для получения направления. Эта поликлиника находилась на улице Полины Осипенко (сейчас эта улица называется Садовнической, а название улицы перенесли в Хорошевский район). Попасть на эту улицу общественным транспортом с Пятницкой улицы, где мы жили, ну никак было невозможно. А мы уже и так крепко опаздывали. Но, всё-таки, для ускорения нашего передвижения мы сели на автобус № 6 от Серпуховской площади в сторону Павелецкого вокзала. Первая его остановка была на Зацепском валу, в районе Павелецкого вокзала. Я думал, что следующая его остановка уж будет на этом кривом острове реки Москва, после малого моста. Но автобус проскочил и большой мост, остановился только на другом берегу реки. Обратного автобуса ждать не стали, пошли назад пешком через мост.
Погода, помню, была, как бы сказал Аркадий Райкин, мерзопакостная. Температура близко к нулю градусов, влажность высокая, а на мосту ещё и ветерок прохватывал. Было очень зябко, особенно на мосту. Я ещё с утра почувствовал какой-то дискомфорт в правой стороне живота. Но посчитал это очередными происками приёма пищи. А на мосту уже живот стало прихватывать покрепче, уже стал я и немного пригибаться в сторону этого дискомфорта. Но надо было делать дело, поэтому мы с дочкой получили у детского врача необходимый нам документ, опять же пешком прошли до Морозовской больницы, что сразу же за метро «Добрынинская». Тоже никаким транспортом было не добраться.
Возвратились домой, тоже недалеко, поскольку мы жили практически на Серпуховской площади, в конце Пятницкой улицы, через площадь от нас – метро «Добрынинская». Дома я принял ношпу, потом аллохол. Эффекта никакого. Тут и жена пришла с работы, вызвала врача.
Пришла наш участковый врач. Осмотрела, живот помяла, говорит:
– Аппендицит у тебя, что же ты так затянул, с утра надо было беспокоиться. А сейчас надо срочно в поликлинику к хирургу, а то и скорую вызывайте.
До нашей поликлиники № 51 (на Озерковской набережной) тоже никаким транспортом не добраться. Но тут уж мы поехали с Мариной, женой, на такси.
Хирург (примерно в 5 часов вечера) осмотрел живот, как и полагается, сделали срочный анализ крови. Лейкоцитов оказалось много, почти 12 единиц. Хирург установил диагноз – аппендицит. Вызвал скорую помощь, которая отвезла меня в больницу № 53 (улица Трофимова, 26), что находится в районе Южного Порта.
Привезли туда, положили в небольшую комнатёнку, дали резиновую грелку с замороженной водой, прикладывать к животу. Через каждые 20 минут брали анализ крови на лейкоциты. Но, как мне говорил дежурный хирург, что-то творится с тобой непонятное, поскольку содержание лейкоцитов стало уменьшаться. А время уже к утру движется, да и боли в животе стали притухать.
Дежурных хирургов было двое. Что у них там было такого, не знаю, но спиртным от них разило достаточно. Они веселились вовсю, рассказывали какие-то анекдоты или истории, я не прислушивался, но хохотали оба, как зал при выступлении известных комиков. Пять часов утра. Заходят хохочущие в мою комнатёнку, говорят, что, мол, не горюй, будут исследовать, в беде не бросят.
Исследование называется лапароскопией, которая заключалась в осмотре моей брюшной полости. С левой стороны живота сделали обезболивающий укол, потом сделали прокол, небольшой, кажется, что на один шов. Потом вставили в эту мою дырку в животе трубку, закачали в полость живота воздух, даже дышать стало трудно, и этой трубкой осмотрели правую внутреннюю часть. Похоже, что-то им не понравилось, потому что в шесть часов я уже лежал на операционном столе, связанный по рукам и ногам.
Хирург рассказывал мне, что он там со мной делает:
– Так, сейчас сделаем обезболивающий укол, я буду обкалывать… Делаем надрез… Ах, чёрт, не туда поехало!.. Делаем ещё один обезболивающий укол… Вскрываем брюшину… А теперь, потерпите, будет больно.
Да, прав он оказался – приятного мало.
Показал, что отрезал у меня:
– Вот, – говорит, – смотри какой у тебя аппендикс воспалённый.
Я посмотрел, да, действительно, что-то, похоже, не очень нормальное. Но сосредоточиться на этом не давало продолжающееся неприятное ощущение там, откуда появилась эта вещь.
Может быть, что-то и не так я запомнил, но это «Ах, чёрт, не туда поехало!» мне запомнилось.
Операция закончилась, заштопали, как надо, вставили дренажную трубку и отправили в послеоперационную палату. Нас там оказалось трое. Лежу, скучаю. Вкололи что-то снотворное, кажется, поскольку немного погодя я, всё-таки, заснул. Хоть немного поспал после всех передряг.
Проснулся, глаза открыл. Трубка из живота в баночку убегает, по ней что-то тоже убегает, а по стене ползёт самый настоящий клоп, полный крови, вероятно, моей. Отползался, бедолага. Заходит нянечка, я ей говорю:
– У вас тут клопы.
Она мне:
– Не может быть, это тебе показалось. У нас тут с этим строго.
Спорить я не стал, не такая уж важная проблема для меня, как клопы. Нет, значит нет, хотя я его и видел, и даже убил, и даже клопом пахла рука-убийца. Что я, клопов не знаю? Насмотрелся за свою-то жизнь.
В середине следующего дня меня перевели в общую палату. Пошёл сам, пешком,
