этот темный мед. Впервые за долгие месяцы я ощущаю на коже теплые лучи солнца и слышу аромат свежей растущей травы. Терновник у озера снова завешен дарами. Одни предназначены королеве Зимы, вторые – Безумной Мэри, третьи – деве Мэриан, или Майе, или королеве Мая, приходящей с белоснежным цветением и пением птиц.
Священник – городской мужчина – спешит осудить ненавистные деревенские обычаи. «Не существует ни королевы Зимы, ни королевы Мая», – заявляет он. Прихожане послушно склоняют головы, готовясь к Великому посту [28]. Они читают молитвы, каются в грехах, но это не мешает им танцевать в волшебном кольце, пока Воронья луна затачивает полукруглый клинок и серпом восходит на небосклоне.
Белоголовая ворона рассказывает, что стражники в городе поймали еще несколько человек. Бродяг, а не наших сородичей, но рано или поздно люди случайно могут захватить и кого-то из нас. Странствующий народ зачастую становится жертвой людских страхов. В нынешней обстановке боязни и ужаса все мои сородичи уязвимы, а я в особенности. Без своего дара я заперта в этом теле, в этом месте. «Мне нужно быть очень осторожной», – повторяю я себе.
Однако зов весны становится почти непреодолимым. Мне хочется бежать, хочется танцевать. Хочется плавать в ледяной воде озера. И больше всего хочется скинуть свою кожу и вновь стать одной из представительниц странствующего народа. Но для этого должен умереть Уильям. Такую цену потребовала Древнейшая. Такую цену я должна заплатить, иначе буду вечной изгнанницей.
2
Сегодня белоголовая принесла весть. Письмо из замка, адресованное мне и написанное рукой Уильяма так аккуратно, словно эпитафия на надгробии.
«Дорогая Малмойра!
Я знаю, что не заслуживаю того, чтобы ты прочитала это письмо. Я обидел тебя. Прости за это и за то, что теперь обращаюсь к тебе. Но, любовь моя, несмотря на все мои мучения, я не позабыл о тебе. Я не могу есть, не могу спать, не могу найти покоя в сердце – и все из-за любви к тебе.
Умоляю тебя, вернись ко мне. Освободи меня от этого помешательства. Ради любви, которую ты когда-то питала ко мне, молю тебя, сжалься надо мной и избавь от страданий.
Навечно преданный тебе,Уильям».
Я перечитала письмо, скользя по строчкам пальцем. Затем дождалась темноты и пошла к волшебному дереву.
Древнейшая, как всегда, спала. Но я чувствовала ее медленное пробуждение под одеянием из коры. А прислушавшись, слышала ее доносящийся из глубины земли смех и эхо детских голосов.
– Древнейшая, ты слышишь меня?
Молчание. Лишь гуляет меж деревьев ветер.
– Он написал мне письмо, Древнейшая. Прислал его с белоголовой вороной. Он пишет, что все еще любит меня. Что не может без меня жить.
Древнейшая тихо вздохнула под складками своей зимней кожи.
– И ты веришь ему?
– Нет.
– И все же собираешься к нему пойти.
– Это так очевидно?
– В моем возрасте все становится очевидным, – ответила Древнейшая.
– Он, конечно же, лжет. Это ловушка.
– Конечно. Так ты пойдешь?
– Идти туда – безумие.
Но мы обе знаем, что я пойду. Это знание на уровне инстинкта. Так лосось знает, как плавать. Так ежик знает, в какую сторону подует зимний ветер. Я пойду в полнолуние. Когда расцветет терновник. Я пообещала это Уильяму на зимней ярмарке. Идти к нему – безумие, которое я должна совершить. И потом, разве я не Безумная Мэри? И за ней остался должок.
3
Я не верю Уильяму. Я более не наивная девушка, повстречавшаяся с ним год назад. Тем не менее слова письма взволновали сердце так, как не должны были. «Я не могу есть, не могу спать… и все из-за любви к тебе». Это ложь, я знаю. Но сердце верит в другое. Оно сияет, как звезда, прыгает, как лосось, ноет, как больные косточки, и я никак не могу оборвать его дикую песнь надежды.
Этим утром ко мне на озеро довольно неожиданно пришла Древнейшая, которую я едва узнала. Весна вернула ее к жизни. Теперь ее волосы так же темны, как мои, лицо, пусть и немолодо, но свежо и без единой морщины. В моем зеленом платье, с бусами из тигрового глаза она выглядит не старухой, а матерью.
– Этот сезон тебе к лицу, Матерь, – поздоровалась я.
Древнейшая улыбнулась. Ее глаза были подобны темным озерам.
– Однажды ты одарила меня, – сказала она. – Теперь я принесла дар тебе.
Древнейшая открыла суму и достала то, что я сразу узнала: платье. Мое черное шелковое платье, сделанное из свадебного наряда апрельской невесты. Расшитое розами, листьями и крохотными незабудками.
– Я забрала его, когда они пришли за тобой. Подумала, что оно тебе еще пригодится.
Я коснулась рукой ткани с аккуратной затейливой вышивкой. Кажется, с того времени, как я шила его, прошла вечность. Я почти забыла, каково это – иметь такую красоту.
– Ты все еще носишь обручальное кольцо, – заметила Древнейшая.
– Да, знаю. – Я на мгновение замолчала, но потом все-таки призналась: – Я хотела, чтобы Уильям посмотрел на меня так, как смотрел на Фиону.
Сказала и поняла: так и есть. Я все отдала бы за то, чтобы стать Фионой. Чтобы сбросить свою кожу и одежду, оставить свое тело и стать одной из его деревенских девчонок – красивых, как примула, бледных, как первоцвет, мурчащих, как кошки.
Но мы не переносим сознание в людей. У людей есть имена, у людей есть души. Это отличает их от нас. Это же защищает их от таких хищников, как я.
– Возьми, – сказала Древнейшая, – оно твое. Надень, когда пойдешь к нему.
Забрав платье, я вспомнила сказку о кухонной принцессе. Древнейшая вовсе не добрая фея, помогающая мне завоевать моего принца, и все же она вернула мое платье. Она хочет, чтобы я пошла к нему?
– Мне нужно кое-что знать. О ребенке Фионы.
– Каком ребенке? – пожала плечами Древнейшая.
– Ты забрала его. Зачем?
Она улыбнулась. В это мгновение она выглядела невероятно красивой.
– Ты сама знаешь зачем.
И я знала. В глубине души всегда знала.
Потому что мы – странствующий народ. Мы не рождаемся и не умираем. Мы – кукушки и зайцы, боярышник и омела. У нас нет семей, нет дома. Мы дети всего и вся. Наша колыбель – пустошь. Нет рода древнее нас. Мы не умираем, не болеем, не угасаем. Мы смеемся, танцуем, охотимся, парим в небесах и забираем все, что захочется, у ручных существ – людей, которых защищают имена и души. Мы забираем нужное без оглядки и разбрасываем свои семена по четырем ветрам, горам, морям и звездному небу.
4
Март приходит в овечьей шкуре, как и я, но движется вперед с львиным рыком. Белоголовая ворона держит меня в курсе замковых новостей, однако мне этого мало. Мысли занимают письмо Уильяма, сияющие глаза Древнейшей и ребенок Фионы.
После нашего разговора в лесу мы с Фионой больше не разговаривали. Насколько я знаю,
