большого, но не страшного, написанная в 2004 году стихами
А во мне с утра пятьдесят шесть
Килограммов, а в Оксане сорок четыре.
Мы стоим, как две мишени в тире.
Хочешь — ешь нас, а хочешь — врежь.
Мы стоим вдвоем перед Евгенией.
Мы же скорая помощь линейная.
Нам Евгения командует: «Вольно!».
Говорит, что на душе у нее больно.
И по ходу анамнеза сбора
Сообщает, что пьет с горя.
Остальное нас не касается!
«И пошли вы все нах…, кррассавицы…»
Чуть качнувшись на стуле,
Говорит она: «Анатолий, х…ли!
Х…ли с ними тут парриться!
Выпускай собаку! Кррассавицы…»
И выходит сенбернар с Анатолием,
Трезвые, сонные: разбудили.
Ну, и мы в полицию позвонили.
А ругаться не стали — стоит ли?
А потом мы ушли, что-то снилось.
Плыли тихо, как привидение ночное,
Спите люди, ничего не случилось,
Это воображение больное.
А наутро в нас — пятьдесят четыре и сорок четыре.
От Оксаны уже нечего отнять.
Ее евроразмер — тридцать четыре.
Ей легче лечить и летать.
История про попугая, и как я училась в первом классе
Когда я училась в первом классе, мы жили в этой квартире на улице имени Дзержинского. И вот спустя двадцать лет я приехала в эту квартиру на вызов. Это интересно — попасть в детство и все посмотреть, как там было. Выглянуть в окно на первом этаже и увидеть, как мать возвращается с работы. Заглянуть в спальню и увидеть, как я лежу с книжкой под кроваткой-качалкой и качаю младшую сестру, читая книжку. Сестре полгода, а мне семь лет. Сейчас мать зайдет в квартиру и скажет, что я опять не всю посуду помыла.
Но я сейчас на вызове. Посмотрела девушку, полечила и пошла.
— А напишите мне, что дальше делать, какие лекарства принимать, — говорит девушка. — Вот тут тумбочка в коридоре, блокнот, карандаш на веревочке.
— Ага.
— Положи карандаш! — гаркнул в ухо большой цветастый попугай в клетке, которая стояла на тумбочке, а я вздрогнула от неожиданности.
— Положи карандаш, положи карандаш! — тараторил попугай, пока я не ушла. Надо же, притаился.
Глава 52. Про геморрой на 15-м этаже
Однажды на профсоюзном собрании профзвезда взорвалась на мой вопрос о восьмичасовой смене для трудящихся медработников. Я еще раз убедилась, что напрасно кормила ее все эти годы с 1977 года.
Она вдруг закричала, как на пионерской линейке пионервожатая. Это было так громко и неожиданно, как «Свободу Анджеле Дэвис!»
«А как вы собираетесь оказывать помощь пациенту, если вы говорите, что не можете ходить, что вам тяжело ездить на вызов! Вот вы приезжаете на вызов, а вы идти не можете! Пациент рассчитывает на помощь, когда вызывает вас! Если вы уже не можете работать, вы должны уволиться, или уйти в поликлинику, или работать, как он там, есть же у вас врач статотдела какой-нибудь! — И доконала классическим: — Вас никто не просил, не заставлял учиться на врача, вы должны были думать».
Тут я сразу вспоминаю далекий 1982 год, вызов в 8 утра на 15-й этаж на проспекте Ленина, 119. Чтобы не затруднять подробностями, дело было так: пятнадцатый этаж, лифт еще не работает, пожарная лестница, полноватая женщина-врач, через полгода на пенсию, железная сумка и я — молодая и здоровая, весом 50 кг, которая «должна была думать», ведь меня «никто не просил, не заставлял учиться на врача».
И вот мы добираемся до 15-го этажа, хотя я всю дорогу беспокоилась, что я буду делать, если вдруг врач упадет и умрет на этой лестнице на десятом или пятнадцатом этаже. С одышкой, но добрались. Прекрасная квартира, любезные хозяева, спальня, кровать метр сорок на два. У мужа геморрой. Встал на четвереньки, раздвинул руками ягодицы, показал врачам: действительно, геморрой, не критично. В отделение проктологии не хочет ехать, просто еще не готов, не умыт. Поедет, но позже. Может быть, вы что-нибудь сделаете? Нет, ну, до свидания, спасибо. Сказать, что бригада скорой помощи была шокирована этим вызовом? Да, можно и так сказать.
Интересно другое: ни я, которая еще «не думала», ни врач перед пенсией, которой уже поздно было «думать», мы вообще не обсуждали этот дурацкий вызов. Закрыли тему сразу. Хотя настроение долго было отвратительным. Но при чем тут восьмичасовая рабочая смена для трудящихся медработников?
Мы только вошли в подъезд, а он уже возмущен: «И кто, интересно, его понесет?»
Я: «Вы».
«Я?!»
А еще бывает такой вызов в деревне, где от калитки до дома сорок соток огорода и сугроб по пояс. И только узенькая и кривая тропинка протоптана от калитки до дверей. И вот четверо пьяных друзей несут носилки с пациентом, которому кто-то из них перед этим воткнул кухонный ножик в живот, по этой тропке, проваливаясь в сугроб то слева, то справа, матерясь и падая.
А иногда его везут по снегу в оцинкованной ванне с веревкой или просто на мягких носилках, как на санях. Не у всех же есть снегоходы, но снегоход тоже вариант, особенно если инфаркт, а дом под горой.
Глава 54. «То ли ветер шумит над пустым и безлюдным полем…»
Однажды мне в руки попалась чужая тетрадка. Там корявым «врачебным» почерком кто-то много лет записывал имена и фамилии коллег, их даты рождения и смерти. Зачем? Тренировал память? Я и сама иногда так делаю, потому что у меня плохая память на имена. Были там и маленькие замечания: «умер по дороге на работу», «сахарный диабет», «инфаркт». Я прочитала и положила на место.
40 человек — врачей и фельдшеров — умерло за последние 20 лет. Средний возраст людей в списке — 53 года. В этом нет никакой логики, в смертях этих медицинских работников. Все они регулярно проходили медицинские осмотры, были допущены к работе в тяжелых условиях и вдруг умерли. Чего проще — врачу исцелить себя самому?
Это все мои близкие друзья и коллеги, врачи и фельдшеры кемеровской станции скорой помощи, жертвы перестройки и сертификации. Целый класс ушел работать в скорую помощь и не вернулся с этой войны. Средний возраст — 53 года. Только 6 человек выездных из всей станции сейчас ушли и живут на свою
