Ознакомительная версия.
Граф так верит ей, так легко покидает ее - оставляя ее, Валерию, с де Линаром! Но тот граф - не этот! "И, однако, она прикасалась к его груди, он вдыхал ее дыхание, ее сердце билось рядом с его сердцем, а он оставался холодным как камень... Как, - говорил я себе, - в то время, как за один ее поцелуй я заплатил бы всей своей кровью, но он не ощущает своего счастья..." Он попытался представить себе надменного чиновного Воронцова вечером, в халате... домашним, расслабленным, может, даже - ласковым? Обнаженный Воронцов! У него сводило горло. Наверное же, он что-то говорит ей? Должен говорить! Возможно, и она что-то... Возможно, те же слова! Невозможно, невозможно!..
- Теперь вы! - сказала Евпраксия властно - и обернула его метром. Александр ворочался послушно. - Не может быть! - воскликнула Зизи, еще раз без стеснения обмерила. При этом полудетский живот ее уперся в него...
- Что - не может быть? - спросил Александр.
- Послушайте! У нас с Пушкиным - тальи одинаковые! - торжественно оповестила она.
- Ну, это значит... одно из двух... или у вас талия не совсем молодого мужчины, или у меня - талия молоденькой девушки!..
Все смеялись.
- В самом деле! - сказала Зизи и почему-то посерьезнела - так, словно было о чем подумать. Аннет смотрела на них жалобно и тоскливо... Души неопытной мечтанья / Смирив со временем (как знать), / По сердцу я нашла бы друга...
- Нашел с кем связываться! Да он же упрям, как кляча, - твой Воронцов! В Тильзите его полк должен был охранять меня - так он сказался больным! Видишь ли, потому, что он - англоман и терпеть не может Бонапарта. Не дал увлечь себя даже любопытству! Это - когда многие мои офицеры тайком от меня - я-то уж знал! - переодеваются в статское - только бы попасть в Тильзит и узреть воочию властителя полумира!
Как-то перед вечером - или в начале вечера, сидя за общим столом в зале среди общего шума, уверенный, что все сидят за столом, он вышел в другую комнату. Хотелось побыть с собой. Не глядя, открыл дверь в соседнюю и... натолкнулся на Прасковью Александровну, примерявшую платье. Она стояла перед зеркалом и как-то замедленно вертелась перед ним - один бок, другой. Увидела его, чуть смутилась - но не прогнала, только чуть отодвинула от себя шандал со свечами. Став больше силуэтом самой себя... Капора не было. Платка тоже. Копна распущенных и все еще пышных волос упала на плечи. Платье было открытым - может, слишком - по возрасту. Нагие плечи, грудь... И шея - Боже мой! Выдвинутая губка Марии Антуанетты, делавшая ее порой некрасивой, сейчас была полуоткрыта, как для поцелуя. Он вздрогнул.
- Ну, как? Мне идет? - спросила она и вновь повернулась к зеркалу.
- Очень! - сказал Александр искренне. - Очень!..
- Ну, вот... а вы все считаете... - не договорила. - ... что я старуха! (Слышалось и без слов.)
Она так и стояла, как он застал ее - прижав ладонями бедра, чуть вытянув руки и несколько приподняв платье.
- Иногда, знаете, кажется, что не все потеряно... а иногда...
Она улыбнулась - и протянула ему руку. Подумав - протянула обе. Он поцеловал их по очереди - как целовал руки только нравившихся женщин. У него чуть кружилась голова.
- Спасибо! - сказала она. - Спасибо!
Он поклонился и вышел, смущенный... точно подглядел нечаянно то, что не следовало видеть. Два брака - и нет счастья! Боже мой, что это такое счастье?! Наверно - самая мудреная вещь на свете! Или самая трудная...
В зале девчонки мучили рояль, грохот ворвался в уши. Он рассердился. Не сильно...
"О Валери! В то время я с гордостью ощущал биение своего сердца... которое умело так любить тебя!"
...книгу будет трудно возвращать - никто ж не поймет, почему он так испещрил ее подчерками... "Хранили многие страницы / Отметку легкую ногтей..." С тех пор как начал писать "Онегина", вся его жизнь, как навоз, - стала удобрением этому роману. Он все готов был отдать ему, отделивши от себя. Такого еще не было! То, что сперва казалось легким изыском... заигрыванием с читателем - чуть не светской болтовней с ним, - становилось природой книги. Его самобытие невольно поселилось в романе. Он сам возник где-то - меж Онегиным и Ленским - и, право, не знал, что делать с собой. Всякий персонаж должен куда-то двигаться. От чего к чему? И куда идет он сам?..
"Вся жизнь моя была залогом / Свиданья верного с тобой, / Я знаю, ты мне послан Богом..." - он знал, что оно уже написано - это письмо.
"- Я не расстаюсь с вами, мне еще столько нужно вам сказать! - Она закрыла за собой дверь, а я упал в кресла, уничтоженный этим звуком: мне показалось, что вселенная рухнула...
Насколько больше я любил бы тебя, Валери!.."
Схолия
Подробное исследование пушкинских помет на экземпляре романа "Валери" Юлии Криденер принадлежит Л.И. Вольперт. Правда, автор книги "Пушкин в роли Пушкина" считает пометы неким слитным "лирическим письмом", составленным из подчеркнутых мест и обращенным к А.П. Керн. Оба утверждения кажутся сомнительными. И пометы никак не составляют, на наш взгляд, "слитного письма", и адресат едва ли назван верно. Весь контекст отношений с Керн лета 1825-го (начиная с заочного этапа - переписка с Родзянко) в самом деле отдает "игрой", "игровым поведением", о котором прекрасно говорит автор книги (что не мешает письмам к Керн быть искренними и страстными), но вовсе не соотносится с тональностью "нежного романа", каким является "Валери". За этими пометами стоит иная история любви. И почти несомненно - это история любви к Е.К. Воронцовой.
Надо сказать, несмотря на более чем полуторастолетнюю историю изучения "Онегина" и обширнейший корпус черновых набросков к роману, сама история создания его весьма смутна. Начало и впрямь было несколько поспешным и случайным. (Да не покажется крамольной эта мысль! - "пишу поэму, в которой забалтываюсь донельзя...") Можно утверждать, что плана как такового еще не было, во всяком случае, того, по которому после развился роман. И начинался он и впрямь почти подражательно - идя то ли от Байрона ("Чайльд Гарольд", "Дон Жуан"), то ли от "Адольфа" Констана. Первичный мотив - тема "дяди" героя, его грядущей кончины и ожидания наследства, - несомненно, восходит к Матьюрену ("Мельмот-скиталец"), возможно, и к "Кавалеру Фобласу" де Кувре, как считает Л.Вольперт. Но план был еще неясен. Вряд ли Пушкин даже знал, к примеру, начиная роман, что Онегин убьет Ленского на дуэли. "Трагедия победы" - по точному выражению Ю.Лотмана - это придет потом... Нужно было пережить серьезнейшую личную - а потом и общественную драму, чтоб роман стал диктовать автору свои законы...
Вставная глава
Император Александр, о котором его тезка в Михайловском все чаще думал в последнее время (это ж он его упек в эту дыру за строчку глупого письма), вряд ли помышлял о нем. У царя были другие дела и заботы. Примерно в те же дни, в первой половине сентября 1824-го, в Царском он сидел, уединившись с женой, императрицей Елизаветой Алексеевной в одной из комнат, примыкавших непосредственно к кабинету, и предавался карточной игре. Это стало частым с некоторых пор послеобеденным их времяпрепровождением. Ломберный столик, богато инкрустированный уральскими самоцветами, разделял играющих, мольберт, придвинутый к столу, был похож на художнический, только с грифельной доской - на ней отмечали фиши. Государь как-то брезговал писать мелом на сукне пред собой - он был сноб...
Игра называлась - безик. Игру он вывез из Франции, из Парижа, как трофей - и она средь прочего напоминала о том, что он взял Париж. (Тоже приятно!) Его самого учила играть покойная Жозефина - отставленная жена Бонапарта: с ней Александр сблизился в последние месяцы ее жизни, которая так внезапно оборвалась (с тоски, наверное). Как и с ее дочерью Гортензией (от первого брака), королевой голландской... (Это было, когда Наполеон водворился уже на Эльбе, еще до "ста дней" и Ватерлоо!) Бонапарт умудрился расплодить по всему свету невесть откуда взявшихся королев и королей, и Александр был чуть не единственный в коалиции противников его, кто стоял на том, что надо, елико возможно, оставить все как есть, если это не мешает интересам общим. (Вообще семья Бонапарта и все, что связано с ним, занимала в его жизни непонятное место... Союзники пугались, приближенные морщились. И пытались объяснить его почти физической неприязнью к Бурбонам (которых он сам и привез в обозе править Францией) - или политическими соображениями. Все правда - и Бурбонов он не терпел, и политических соображений было хоть отбавляй, начиная с Польши, но...)
Впрочем, безик как игра в России не привился. Тут предпочитали пикет. (А он, как самодержец, все ж интересовался порой и тем, во что играют в российских домах, считал, это входит в круг его обязанностей.)
- Марьяж! - сказала тихо жена, глядя в карты. (У нее уже было четыре взятки, и она была вправе объявлять.) Император галантно прибавил на доске еще двадцатку к ее фишам. Куртуазное действо... Марьяж был некозырный: всего - король и дама одной масти. И сидели визави тоже - дама и король одной масти: оба блондины. Игра ничего не значила для обоих - кроме отрешения от забот, совместного одиночества и параллельного течения мыслей.
Ознакомительная версия.
