— А я было думала, что вы совсем меня забыли и наша дружба окончена…
Никодимцев смутился и, краснея, произнес:
— Как могли вы это думать?
— Я мнительна, Григорий Александрович!
— Вы? — обронил изумленно Никодимцев.
— Да… И имею основания быть мнительной…
Инна Николаевна опустилась на диван. Никодимцев сел на обычное свое место — на кресло с левой стороны.
— Вы бывали часто и вдруг перестали… Мне хотелось узнать, что это значит, и я написала вам… Спасибо, что приехали и, кажется, не очень недовольны, что я вам напомнила о себе? В самом деле, отчего вы не были в воскресенье?.. Я вас ждала.
— Ах, Инна Николаевна, не всегда можно делать то, что хочешь…
— Значит, хотели приехать?
— Еще бы.
— Так отчего же не приехали?
— Отчего?.. Да просто потому, что слишком часто бывать у вас… неудобно… И как мне ни приятно навещать вас, я все-таки решил… сократить свои посещения.
— Вам писал что-нибудь муж?
— Нет. Разве он недоволен моими посещениями? Сейчас я его встретил, и он просил меня чаще навещать вас. Говорил, что вы хандрите… Что не хотите ехать за границу… Просил как-нибудь развлечь вас… предложить вам ехать на острова…
Инна Николаевна презрительно усмехнулась.
— Так отчего вы решили сократить посещения? И муж и жена вас зовут, а вы…
— Люди злы и глупы, Инна Николаевна.
— И вы их боитесь?
— Я не боюсь их, но с ними надо считаться, чтоб не подать повода к нелепым толкам…
— Понимаю. Вы боитесь скомпрометировать меня? — горько усмехнувшись, сказала Инна Николаевна. — Спасибо вам за это, Григорий Александрович, но не бойтесь этого… Про меня и так говорят, путая правду с клеветой… Я это знаю… И скажите, ради чего вы будете лишать меня и, быть может, себя удовольствия коротать вместе иногда вечера… Из-за того только, что скажут люди? И еще какие люди? Такие, которые не прощают другим то, что делают сами? Ужели стоит, Григорий Александрович? — прибавила молодая женщина с грустною улыбкой.
Никодимцев восторженно глядел на молодую женщину.
— Право, не стоит! Так будем видеться и болтать, пока нам не скучно. Хотите?
— Разумеется, хочу.
— И будем добрыми друзьями, пока кому-нибудь из нас не надоест дружба. Хотите?
Инна Николаевна протянула руку. Никодимцев крепко пожал ее и с какою-то особенною серьезностью проговорил:
— Спасибо за доверие. Я буду верным другом.
— Вам я верю.
— И если б я мог чем-нибудь доказать эту дружбу, я был бы счастлив, Инна Николаевна.
— О, я сейчас же воспользуюсь ей…
— Приказывайте.
Инна Николаевна на минуту примолкла.
— Вы помните наш разговор на выставке, Григорий Александрович, по поводу картины «Супруги»? — наконец спросила она.
— Помню.
— Я тогда защищала жену, которая не оставляет нелюбимого и неуважаемого мужа… Теперь я не защищала бы ее.
Лицо Никодимцева просветлело при этих словах.
— Вы, как вошли, спросили: что со мной?
— Да. Вы так похудели, такая грустная…
— Со мной, Григорий Александрович, то, что бывает со многими женщинами, которые вдруг сознали весь ужас своего положения, почувствовали отвращение к прежней жизни… и видят, что выхода нет… Нет его! — с отчаянием проговорила молодая женщина.
— Инна Николаевна! К чему отчаиваться? Поищем выхода, может быть, и найдем.
— О, если бы найти!.. Если бы вы помогли мне найти его! Я, право, стою этого, хотя во всем сама виновата. Как это случилось, как могла я жить с человеком, которого не любила и тогда, когда шла за него замуж, — не стану теперь говорить. Мне мучительно… мне противно вспоминать весь этот ужас… Но потом, не сегодня, я все расскажу вам… всю правду, хотя бы из-за нее я и потеряла вашу дружбу… Я не хочу, чтобы вы заблуждались на мой счет, так как слишком уважаю вас и ценю вашу дружбу. Я далеко не такая, какою вы представляете себе… Слышите? — строго, почти что с угрозой прибавила она.
Никакое самое лукавое кокетство не могло бы так подействовать на порядочного человека, как этот искренний порыв любимой женщины.
И Никодимцев, полный восторженной любви, взволнованно проговорил:
— Что бы вы ни сказали о себе, я не переменю о вас мнения, Инна Николаевна!
— Не говорите заранее, чтобы после не раскаяться в своих словах… Не надо, не надо… А теперь слушайте и помогите советом.
И Инна Николаевна, волнуясь и спеша, проговорила:
— Жить больше с мужем я не могу.
— Еще бы! — чуть слышно и радостно проронил Никодимцев.
— И я хотела бы развестись с ним.
В голове Никодимцева появилась внезапно мысль, что Инна Николаевна, вероятно, кого-нибудь любит и собирается выйти замуж.
И в голосе его прозвучала едва уловимая грустная нотка, когда он сказал:
— Чтобы найти счастие в другом замужестве?
Инна Николаевна удивленно взглянула на Никодимцева.
— Почему вы думаете, что я желаю развода ради другого замужества?
— Вы так молоды… И я думал…
— Довольно одного урока. Довольно…
— Но вы могли полюбить кого-нибудь достойного вашей привязанности, и тогда отчего же не выйти замуж?
— Полюбить?
Инна Николаевна вспомнила, как и кого она любила, и дрожь пробежала по ее телу. И она проронила с горькой усмешкой:
— Не так легко полюбить, Григорий Александрович, как следует любить… И надо заслужить право любить… А я… Я не имею права после позорного своего замужества… Не утешайте… Не говорите ничего…
Наступило молчание
— Нет, не ради какого-нибудь рыцаря хочу я развода. Я просто желаю быть свободной… Избавиться от этого кошмара.
Никодимцев облегченно вздохнул.
Все эти быстрые перемены настроения, отражавшиеся в выражении его лица, глаз, Инна Николаевна заметила, и ей это было приятно. Ее трогала эта привязанность. Трогала и удивляла деликатностью проявления и тем действительным уважением, которого она до сих пор не видала ни в одном из своих многочисленных обожателей.
— Я не обвиняю этого человека… Я виновата. Зачем выходила замуж… Зачем раньше не ушла от него… И вот теперь… расплата. Он не дает развода. Он грозит судом отнять дочь, если бы я уехала от него… Но зато он предоставляет мне полную свободу жить, как я хочу, только бы я осталась с ним… Вы понимаете, какой ужас он предлагает мне?.. Вы понимаете, какое презрение возбуждает этот человек?..
Никодимцев вспомнил только что бывший на лестнице разговор с Травинским и, полный негодования, промолвил:
— Это что-то чудовищно омерзительное.
И затем с трогательным участием прибавил:
— Как вы должны были страдать, Инна Николаевна… Но больше страдать вы не будете. Не падайте духом и завтра же уезжайте со своей дочкой из этой квартиры… Вы где думаете пока жить?.. У своих?
— Да.
— Завтра я добуду вам и отдельный вид на жительство.
— А муж не отнимет ребенка?.. Не подаст жалобы в суд?
— Ничего он не сделает. Будьте покойны. Он только застращивал вас! — успокаивал Никодимцев молодую женщину, хотя сам и не уверен был в том, что говорил.
Разумеется, он мог устроить так, чтобы этот «негодяй», как мысленно назвал Никодимцев мужа Инны Николаевны, не смел больше ее беспокоить. Стоило ему только поехать к градоначальнику и попросить, чтобы он «посоветовал» Травинскому оставить в покое свою жену, но Никодимцев решительно отогнал эту мысль, когда она пришла ему в голову, считая такой образ действий предосудительным.
Более всего возлагал он надежд на знакомого своего приятеля, известного присяжного поверенного, который не откажется помочь в этом вопиющем деле, и на подлость мужа Инны Николаевны, который, вероятно, не откажется дать и развод, если ему предложить денег.
И Никодимцев решил отдать на это дело все свои сбережения — тысяч пятнадцать, — которые он скопил, живя очень скромно и не проживая всего своего довольно значительного жалованья. Разумеется, он сделает это от имени Козельского.
— И о разводе похлопочем, Инна Николаевна, и разведем вас… только вы-то не волнуйтесь и не терзайте себя злыми мыслями… Кто не делал ошибок?.. Вы вот свою теперь поправите, и делу конец…
— Спасибо вам, Григорий Александрович. За все, за все спасибо… не только за участие и помощь. Вы сделали для меня нечто большее. Вы вернули мне веру в порядочных людей, уважающих в женщине человека, и заставили меня очнуться и прийти в ужас… Надолго ли меня хватит — не знаю, боюсь говорить… Но никогда я этого не забуду! — горячо и взволнованно проговорила Инна Николаевна.
В первое мгновение Никодимцев не находил слов.
Полный необыкновенного счастья, стараясь скрыть его, он наконец проговорил:
— Вы слишком добры, Инна Николаевна, и слишком мало цените себя… Уж если считаться, то я должен благодарить вас за доверие и дружбу… Мне, одинокому старику, она так дорога и так красит жизнь…
