Мелкие белесоватые кусочки Франц швырнул в сторону, и ветер понес их по газону.
– Глупый… – спокойно сказала Марта. – Зачем ты это сделал? Он же меня спросит – наклеила ли я этот снимок в альбом…
– Я альбом тоже когда-нибудь разорву, – сказал Франц, чувствуя, как ноги у него вдруг ослабели от волнения.
Издалека, очень радостно, примчался Том: ему показалось, что Франц что-то бросил – вероятно, камешек. Но камешка нигде не оказалось.
И как-то вечером, следуя все тому же мучительному желанию утвердиться, освободиться, войти в свои права, – Марта и Франц решили – хоть один этот вечер – пожить всласть, пожить так, как они потом заживут, устроить генеральную репетицию уже недалекого счастья.
– Ты сегодня здесь хозяин, – сказала она. – Вот твой стол, вот твое кресло, вот, если хочешь, вечерняя газета.
Он скинул пиджак, прошелся по всем комнатам, как будто осматривая их, как будто вернувшись в свой теплый дом из далекого путешествия.
– Все в порядке? – спросила она. – Ты доволен?
Он обнял ее за плечо, и они оба стали бок о бок перед зеркалом. Был он в этот вечер плохо выбрит, вместо жилета надел простоватый рыжий свэтер, – и в Марте тоже было что-то домашнее, тихое, ее волосы, недавно вымытые, лежали негладко, на ней была вязаная кофточка, которую она носила, только когда была совсем одна.
– Стой прямо. А то выходит, что мы одного роста.
– Так и есть, – усмехнулся он. – Смотри, я не могу вытянуться выше.
Потом он повалился в кожаное кресло, она села к нему на колени, и то, что она была довольно тяжеленькая, как-то подбавляло уюта.
– Я люблю твое ухо, – сказал он, приподнимая лошадиным движением губ прядь на ее виске.
В соседней комнате нежно и звучно заиграли часы. Франц тихо засмеялся.
– Нет, – ты подумай. Вдруг он бы вошел сейчас…
– Кто? – спросила Марта. – Я не понимаю, о ком ты говоришь?
– Да он. Вернулся бы, не предупредив. Он умеет так таинственно открывать двери.
– Ах, ты о моем покойнике… – лениво сказала Марта, покачиваясь на его коленях. – Нет – покойник у меня аккуратный. Всегда предупредит…
Молчание. В тишине явственно тикали далекие часы.
– Покойник… – усмехнулся Франц, – …покойник…
– Ты его ясно помнишь? – пробормотала Марта, почесывая нос об его плечо.
– Приблизительно. А ты?
– Я тоже. Это было так давно…
Она вдруг подняла голову:
– Франц, – сказала она, сияя глазами, – никто никогда не узнает!
Уже привыкший, уже совсем ручной, он молча закивал.
– Мы это сделали так просто, так точно… – сказала Марта, щурясь, словно вспоминала. – Ни тени подозрения. Ничего. Потому что за нас наша судьба. Иначе и не могло быть. Ты помнишь похороны?
Он закивал опять.
– Была оттепель. Помнишь? Я еще кашляла, но уже мягко.
Молчание.
– У меня, знаешь, чуть-чуть нога устала, – шепнул Франц. – Нет, постой, – не вставай, сядь только иначе. Вот так.
– Мое счастье, мое счастье… – сказала она. – Мой милый муж. Я никогда не думала, что могут быть такие браки, как наш…
Он скользнул губами по ее теплой шее и проговорил:
– Уже поздненько… Не пора ли нам спать. А?
– Какой ты… Спать захотел… Ну ладно.
Она встала, сильно в него упершись; потом вся вытянулась, расправилась…
– Пойдем наверх, – сказала она, мягко зевнув. – В нашу спальню.
– Можно? – спросил Франц, но не двинулся с места.
– Конечно. Ну что же ты, – вставай. Уже половина одиннадцатого.
– Я, – знаешь, – все-таки покойника-то… побаиваюсь, – сказал Франц, покусывая губы.
– Ах, он только явится через неделю. Чего тут бояться.
– Но все-таки… как же так… Например, прислуга…
– Глупости. Спят мертвым сном. На другой стороне дома.
– Ну хорошо, – решился Франц.
Они потушили свет в гостиной, медленно поднялись по внутренней лестнице, короткой и скрипучей; пошли по голубенькому коридору.
– Да что ты ходишь на цыпочках, – громко рассмеялась Марта. – Пойми же, – мы женаты, женаты…
Она показала ему пустую комнату для гимнастики, гардеробную, ванную и наконец спальню.
– Покойник спал вон на той постели, – сказала она. – Но, конечно, белье с тех пор переменили. Если хочешь помыться или что, пойдем вот сюда, в ванную.
– Нет, я тебя подожду здесь, – сказал Франц, рассматривая куклу на ночном столике: долголягий негр во фраке. Она оставила дверь полуоткрытой. Платье ее уже лежало на стуле. Оттуда, из полуоткрытой двери, лился какой-то фарфоровый свет и доносилось журчание воды.
Он вдруг почувствовал, что в этой чужой, нестерпимо белой комнате, где все напоминает ему того… покойника, – он раздеться не в состоянии. С отвращением он поглядел на постель, что была поближе к окну, на большие колодки под стулом, – и ему стало попросту страшно.
Он прислушался. Ему почудилось, что за журчанием воды слышен еще какой-то звук – кто-то будто стукнул дверью внизу, где-то что-то скрипит и потрескивает. Мгновенно ошалев от страха, он кинулся к двери ванной; одновременно вышла оттуда Марта, розовая, растрепанная, в оранжевом пеньюаре.
– Что-то произошло, – сказал он быстрым плюющимся шепотом. – Мы больше не одни. Ты прислушайся…
Марта нахмурилась и, приоткрыв дверь в коридор, постояла так, наклонив голову.
– Я тебя уверяю… Я слышал…
– Мне тоже стало неприятно, – тихо сказала Марта. – Знаешь, милый, мы все-таки не должны так безумствовать. Ведь теперь уже недолго ждать. Ты лучше уходи.
– Но как же… там, внизу… Как я спущусь…
– Никого нет, Франц. Нельзя быть таким нервным. Вот, возьми ключ; завтра мне отдашь.
Она проводила его до лестницы, продолжая прислушиваться и чувствуя сама неприятное волнение.
Что-то внизу громко и раздраженно стукнуло. Франц остановился, ухватившись за перила. Но она облегченно рассмеялась.
– Ах, я понимаю, – сказала она, – это там есть такая дверь. Дверь нижней уборной. Она всегда хлопает по ночам, если ее плотно не затворить.
– Я, признаться, немножко испугался, – выдохнул Франц.
– Все-таки, милый, лучше уходи. Мы не должны рисковать.
Он обнял ее; она, улыбаясь, дала поцеловать себя в плечо, оттянув для этого кружево пеньюара, и оставалась стоять на площадке короткой, театрально-синей лестницы, пока он, сгорбившись, поспешно отворял дверь.
Хватил по лицу сильный, чистый ветер. Гравий приятно захрустел под ногами. Франц глубоко набрал воздуха; затем чертыхнулся. Она была так хороша… Оранжевая, сияющая… Если б он так легко не пугался… И его охватила тяжелая злоба при мысли, что призрак, покойник, выгнал его из дома, где по праву он, Франц, подлинный хозяин. Бормоча что-то на ходу, как часто с ним случалось в последнее время, он быстро пошел по темному тротуару и затем, не глядя по сторонам, стал наискось переходить улицу в том месте, где всегда переходил, когда возвращался восвояси. Автомобильный рожок, гнусавый и яростный, заставил его отпрыгнуть. Франц, продолжая бормотать, ускорил шаг и завернул за угол. Меж тем таксомотор затормозил, неуверенно пристал к панели. Шофер слез и открыл дверцу. «Какой номер? – спросил он. – Я забыл номер». Никакого ответа. «Какой номер?» – повторил шофер и, протянув руку в темноту, потряс сидящего за плечо. Тот не сразу проснулся. Наконец он открыл глаза, привстал, вылез на тротуар. «Пятый, – ответил он на вопрос шофера. – Вы немного промахнулись».
Окно спальни было освещено. Марта устраивала на ночь волосы. Вдруг она замерла с поднятыми локтями. Совершенно ясно она услышала громкий треск, как будто что-то упало. Она метнулась в коридор. Кто-то внизу, в передней, раскатисто смеялся, – знакомый смех. И смеялся он потому, что, неловко повернувшись с парой длинных лыж на плече, уронил их, сбил с подзеркальника белую щетку, взлетевшую бумерангом, и спотыкнулся о свой же чемодан. А затем, на мгновение, он узнал совершенное счастье. На лице Марты была изумительная улыбка. Он только не заметил, что глядит-то она не на него, а как-то через его голову, улыбаясь не ему, а доброй, умной судьбе, которая так просто и честно предотвратила нелепейшую катастрофу.
– Нам повезло… Судьба нас чудом спасла, – рассказывала она потом Францу. – Но это урок… Ты сам видишь: дольше тянуть невозможно. Раз – пронесло, два – пронесло, а затем – крышка. И что тогда будет? Предположим, он даст мне развод. Что дальше? Я совершенно так же бедна, как и ты, мои родители разорены, живут, бедняги, у моей сестры в Гамбурге, – никто ни мне, ни тебе не поможет. Да и разве две-три тысячи, которые я могла бы в конце концов добыть, чем-нибудь помогли бы? Нет, нам нужно – все…
Франц пожал плечами:
– Зачем ты мне это говоришь? Мы об этом достаточно уже толковали. Я отлично знаю, что есть только один путь.
Она тогда поняла, увидев, какой скользкий, мутный блеск стоит в его зеленоватых глазах, – она поняла, что теперь она своего добилась, что подготовлен он совершенно, созрел окончательно, – и что можно теперь приняться за дело. И действительно: своей воли у Франца уже не было, – но он преломлял ее волю по-своему. Легкая выполнимость ее замысла стала ему очевидной благодаря очень простой игре чувств. Уже однажды они Драйера удалили. Был покойник; были даже все внешние признаки смерти; тошнота смерти, похороны, опустевшие комнаты, воспоминание о мертвом. Все было уже проделано на голой сцене, перед темным и пустым залом. Затем с потрясающей неожиданностью труп откуда-то вернулся, заходил, заговорил – точь-в-точь как живой. Но что из этого? Было легко и нестрашно положить этой мнимой жизни конец, из трупа опять сделать труп. И на этот раз – окончательно.
