Степа приятно улыбнулся, потер огромные костлявые руки одну о другую и хлопнул большую рюмку водки.
– У меня есть знакомый генерал, – заявил он довольно громко, – так этот генерал водку закусывает яблоком!
– Это какой генерал, – заискивающе спросил дядя, – у которого вы, Стефан Феодорович, ребенка крестили?
– Нет, то – другой. То мелюзга, простой генералмайор… А вот в Европе, знаете, – совсем нет генералов! Ей-бо право.
– А вы там были? – покосился на него сосед.
– Конечно, был. Я, вообще, каждый год куда-нибудь. В опере бываю часто. Вообще не понимаю, как можно жить без развлечений.
Две рюмки и сознание, что какие бы слова он ни говорил, – дядя не оборвет его – все это приятно возбуждало Степу.
– Да-с, господа, – сказал он, с дикой энергией прожевывая бутерброд с паюсной икрой. – Вообще, знаете, Митюков такая личность, которая себя еще покажет. Конечно, Митюков, может быть, с виду неказист, но Митюкова нужно знать! Беречь нужно Митюкова.
– Стефан Феодорович, – ласково сказал дядя, – возьмите еще пирожок к супу.
– Благодарствуйте. Вот англичане совсем, например, супу не едят… А возьмите, например, мадам, они вас по уху съездят – дверей не найдете. Честное слово.
Худо ли, хорошо ли, но Степа завладел разговором.
Он рассказал, как у них в дровяном складе, где он служил, отдавило приказчику ногу доской, как на их улице поймали жулика, как в него, в Степу, влюбилась барышня, и закончил очень уверенно:
– Нет-с, что там говорить! Митюкова еще не знают! Но Митюков еще себя покажет. О Митюкове еще будут говорить, и еще много кому испортит крови Митюков! Да что толковать – у Митюкова, конечно, есть свои завистники, но… Митюков умственно топчет их ногами.
– Позвольте… да этот Митюков… – начала одна дама.
– Ну?
– Кто он такой, этот замечательный Митюков?
– Митюков? Я.
– А-а… А я думала – кто.
– Митюкова трудно раскусить, но если уж вы раскусили…
В это время как раз и подали индейку. Все жадно втянули ноздрями лакомый запах, а Степа встал, всплеснул руками и сказал самым великосветским образом:
– Еще и индейка? Нет, это с ума сойти можно! Этак вы нас всех насмерть закормите. Ведь все уже сыты, не правда ли, господа?! Не стоит ее и начинать, индейку. Не правда ли?
Все пробормотали что-то очень невнятное.
– Ну да! – вскричал Степа. – То же самое я и говорю. Не стоит ее и начинать! Унесите ее, ей-богу.
– А, может быть, скушаете по кусочку, – нерешительно сказал хозяин, играя длинным ножом. – Индеечка будто хорошая… С каштанами.
Длинный Степа вдруг перегнулся пополам и приблизил лицо почти к самой индейке.
– Вы говорите, с каштанами?! – странно прохрипел он.
Губы его вдруг увлажнились слюной, а глаза сверкнули такой голодной истерической жадностью, что хозяин взял блюдо и с фальшивой улыбкой сказал:
– Ну, если все отказываются – придется унести.
– С каштанами?! – простонал Степа, полузакрыв глаза. – Ну, раз с каштанами, тогда я… не откажусь съесть кусочек.
Нож дрогнул в руке хозяина… Повис над индейкой… Была слабая надежда, что Степа скажет: нет, я пошутил – унесите!
Но не такой человек был Степа, чтобы шутить в подобном случае… Стараясь не встречаться взором с глазами дяди, он скомандовал:
– Вот мне, пожалуйста… От грудки отрежьте и эту ножку…
– Пожалуйста, пожалуйста – сделайте одолжение, – дрогнувшим голосом сказал хозяин.
– Тогда уж, раз вы начинаете – и мне кусочек, – подхватила соседка Степы, не знавшая, что такое Митюков.
– И мне! И мне!..
А когда (через две минуты) на блюде лежал унылый индейкин остов, хозяин встал и решительно сказал Степе:
– Ах, да! Я и забыл: вас генерал к телефону вызывал. Пойдем, я вам покажу телефон… Извините, господа.
Степа покорно встал и, как приговоренный к смерти за палачом, покорно последовал за дядей, догрызая индюшачью ногу…
Пока они шли по столовой, хозяин говорил одним тоном, но едва дверь кабинета за ними закрылась – тон его переменился.
Вышло, приблизительно, так:
– Ах, Стефан Феодорович, этот генерал без вас жить не может… Да оно, положим, вас все любят. У вас такой тонкий своеобразный ум, что… Что ж ты, мерзавец этакий, а? Говорил, что будешь отказываться, а сам первый и полез на индейку, а? Это что ж такое? Рыбой я тебя не кормил? Супом и котлетами не кормил? Думал, до горла ты набит, ухаживал за тобой, как за первым человеком, а ты вон какая свинья? Уже все гости, было, отказались, а ты тут, каналья, вот так и выскочил, а?
Степа шел за ним, прижимая костлявую руку к груди, и говорил плачущим голосом:
– Дядечка, но ведь вы не предупредили, что индейка с каштанами будет! Зачем вы умолчали? А я этих каштанов с индейкой никогда и не ел… Поймите, дядечка, что это не я, а каштаны погубили индейку. Я уж совсем было отказался, вдруг слышу: каштаны! каштаны!
– Вон, негодяй! Больше и носу ко мне не показывай.
Дядя выхватил из Степиной руки обгрызанную ногу и злобно шлепнул ею Степу по щеке:
– Чтоб духом твоим у меня не пахло!!
– Дядя, вы насчет же ботинок говорили…
– Что-о-о-о??! Марина, проводи барина! Пальто ему!
* * *
Втянув шею в плечи, стараясь защитить от холода ветхим, коротким воротничком осеннего пальто свои большие оттопыренные уши, шел по улице Степа. Снег, лежавший раньше толстым спокойным пластом, вдруг затанцевал и стал, как юркий бес, вертеться вокруг печального Степы… Руки, не прикрытые короткими рукавами пальто, мерзли, ноги мерзли, шея мерзла…
Он шел, уткнув нос в грудь, как журавль, натыкаясь на прохожих, и молчал, а о чем думал – неизвестно.
В «Автобиографии», предпосланной сборнику «Веселые устрицы» (1910), первое выступление Аверченко в печати ошибочно датируется 1905 годом. В 24-м издании сборника, по которому воспроизводится текст, сам автор исправляет дату на 1904 год. В действительности же, наиболее вероятен 1903 год.
Намеренно искаженное автором имя одного из богатейших флорентийских меценатов – Козимо Медичи Старшего (1389–1464).
Любим Торцов – герой комедии А. Н. Островского «Бедность не порок», малообразованный, промотавшийся купец, не лишенный тем не менее стремления к культуре.
Искусство долговечно, жизнь коротка (лат.).
