Письма возвращаются царственным жестом - мол, все в порядке.
- Не советую.
- Я вас не понимаю.
Быстров садится, и Андриевский тоже вынужден сесть.
- Проезжал мимо, нарочно завернул предупредить...
- Я весь внимание.
- Вы газеты читаете?
- Иногда.
- О положении на фронте осведомлены?
- Приблизительно. "Пгибгизитегно".
Грассирует точно гвардейский офицер. Но играть на сцене предпочитает обездоленных героев Островского: Митю Коршунова, Тихона Кабанова, Григория Незнамова, мы, мол, без вины виноватые.
- Н-да, положение того... - Быстров задумчиво смотрит на Андриевского, а Славушка посматривает на Быстрова. - Может случиться, Деникин докатится и до нас...
- Когда?
- Не торопитесь, может, и не докатится. А если докатится, ненадолго. На всякий случай я и хочу предупредить...
Андриевский бросает на собеседника любопытный взгляд.
- Меня?
- Не вздумайте уехать ни в Петроград, ни вообще. Вы останетесь здесь, будете охранять этот дом. Беречь народное имущество. Со стороны деникинцев вам опасаться нечего, но в отношении Советской власти вести себя лояльно. Понятно?
- "Пгостите"... Простите, я не вполне понимаю... - Андриевский, кажется, действительно не понимает Быстрова. - Если придет Деникин, вы хотите связать мне руки?
- Вот именно.
- Превратить в сторожа народного имущества?
С каким сарказмом это сказано: "нагодного имущества"!
- Вот именно.
- Ну, знаете ли... Слишком многого вы хотите.
- Я хочу сохранить этот дом.
- А вы не думаете, что этот дом возвратят владельцам?
- Не успеют!
- Но я-то предпочту Петербург.
- Тогда поплатятся все Пенечкины, откроем Народный дом в Кукуевке.
- Но если это вне моих сил...
Тут Быстров обращает внимание на Славушку.
- Слышал наш разговор? Мы поручим охрану...
Андриевский смотрит на Славушку уничтожающим взглядом.
- Ему?
- Не ему одному, молодежи...
Все-таки Быстров излишне доверчив. Неужели Степан Кузьмич не замечает иронии Андриевского? Не столько к самому Быстрову, сколько ко всему тому, что символизирует собою Быстров.
- Вы знаете, что отличает большевиков от всех политических партий? То, что они вмешивают политику во все области человеческой жизни, никого не хотят оставить вне политики. - Андриевский прислонился спиной к книжному шкафу, книги - это его тыл. - Взрослые ответственны за свои поступки, да и то не все. Но для чего вы позволяете играть в политику детям?
- Чтобы политикой не могли заниматься некоторые взрослые!
Он поворачивается к собеседнику спиной, теперь он обращается к Славушке, хотя слова его предназначены Андриевскому.
- Слышал? Продолжайте посещать Нардом. Пользуйтесь библиотекой. Устраивайте спектакли. Виктор Владимирович даст тебе вторые ключи...
- И не подумаю, - произносит за его спиной Андриевский.
- Даст, а не то у него будет бледный вид, как у того Карапета, продолжает Быстров. - Ты будешь здесь представителем молодежи, и если... Секунду медлит, раздумывает, как назвать Андриевского - господином или товарищем. - Если товарищ Андриевский позволит себе какую-нибудь провокацию, ты осведомишь меня. Ну а если по вине товарища Андриевского с твоей головы упадет хоть один волос, меч революции обрушится не только на него, но и на всех Пенечкиных...
- Нет, это уж слишком! - говорит за его спиной Андриевский.
- Понял? - спрашивает Быстров мальчика. - Нет никаких оснований прерывать работу культурных учреждений, и пусть все, кого клонит то вправо, то влево, помнят - у нас хватит сил поставить их...
Он не договаривает, но слушатели его понимают.
- Проводи меня, - говорит Быстров и добавляет, специально для Андриевского: - Ключи!
- Нет, - говорит Андриевский за его спиной.
- Пошли, - повторяет Быстров. - Вечером еду в Тулу.
Славушка понимает, что никуда он не едет...
Спустились с крыльца, свернули в аллею, сирень давно отцвела, рыжие кисти пошли в семена.
- Степан Кузьмич!.. - кричит позади Андриевский.
Славушка останавливается.
- Идем, идем, - говорит Быстров.
- Слава! Сла-ва-а-а!.. Товарищ Ознобишин!
- Иди, - говорит Быстров.
- Да постойте же...
Славушка слышит, как сзади их нагоняет Андриевский.
Добежал, идет сзади, запыхался.
- Степан Кузьмич...
Быстров шагает как шагал.
- Возьмите...
- Возьми, - говорит Быстров.
Андриевский сует ключи мальчику в карман.
- Идем, - говорит Быстров.
Андриевский отстал, Славушка не видит, но вид у того, должно быть, в самом деле бледный.
- Ты с девчонками здесь еще не гуляешь? - спрашивает Быстров.
- Нет.
- А лягушками их пугаешь?
- Нет.
- Надо с тобой посоветоваться...
Если бы Славушка сказал, что гуляет с девчонками, Степан Кузьмич все равно будет советоваться, но, если сказать, что терзаешь лягушек, вряд ли он удостоится доверия Быстрова.
- Ума не приложу, что делать с Александрой Семеновной?
Только тут приходит Славушке на ум, что за всеми делами по эвакуации Быстров забыл о собственной жене.
- Отправьте, отправьте ее, Степан Кузьмич, - умоляет Славушка.
Быстров хлыстиком почесал себе лоб.
- Красные будут знать, что она жена председателя ревкома, а белые дочь генерала Харламова.
- А если белые узнают, что она ваша жена, а красные, что она дочь генерала?
- Тогда скверно.
- Так увозите!
- Я и хотел... - Он хлыстиком принялся сбивать рыжие султаны сирени. А она не хочет.
- Почему?
- А может быть, отправить и тебя? - неожиданно предлагает Быстров.
- Мне ничто не грозит.
- Вождь молодежи!
- Смеетесь?
- Мне, брат, не до смеха.
- Сами учили: спектакли, танцы...
- Вот и говорю: легко дотанцеваться.
- Но вы сами сказали, что нужно остаться.
- Нужно-то нужно, мальчик из богатого дома...
- А говорите - отправить!
- Ума не приложу...
Пахнет медом, душистым липовым медом, звенит пчела, вьется вокруг головы. Славушка отмахивается, но пчела носится вокруг, как угорелая. Не надо махать руками.
- Ну, прощай, - произносит Быстров.
Славушка не успевает ответить, Быстров ныряет в заросли сирени, и его уже нет. Куда это он? Если в Семичастную, не миновать усадьбы Введенского. Андрей Модестович не слишком-то обожает Советскую власть. Как это Степан Кузьмич не боится?
20
Странное затишье. Точно все замерло - и в людях, и в природе. Близилась осень, а никто о ней будто и не думал, неопределенность порождала леность мысли, даже Федосей и Надежда двигались, как сонные мухи, даже Павел Федорович меньше хлопотал по хозяйству, все уединялся с Марьей Софроновной. Вера Васильевна по-прежнему заранее готовилась к занятиям, перечитывала учебники, доставала книги, делала выписки.
Утром она выпросила у деверя лошадь съездить в Козловку, там учительствовали две сестры - Ольга Павловна и Варвара Павловна, фамилия одной Шеина, другой - Франк, Варвара Павловна замужем за бароном Франком, и все в округе зовут обеих сестер баронессами. Франк, выйдя в отставку, был он военным инженером, поселился в деревне, жена и свояченица, хоть и происходили из дворянской семьи, в молодости встречались с Фигнер и Засулич, сами едва не стали народоволками и служение народу считали первейшей обязанностью всякого образованного человека. Поэтому имение приобретено было ради идеи: сестры решили выстроить школу и посвятить себя просвещению крестьян. Постройка школы совпала по времени с русско-японской войной, брат Ольги и Варвары, морской офицер, командовал крейсером "Светлана", потопленным японцами в Цусимском бою, он тоже был настолько предан идее долга, что так, стоя на капитанском мостике, и пошел ко дну вместе со своим крейсером. Сестры назвали школу в честь брата "Светланой".
Козловка выделялась среди окрестных селений, почти все ее жители были грамотны, книги и мыло водились в каждой избе, а возле многих изб росли вишни и яблони.
Вера Васильевна познакомилась с Ольгой Павловной на учительской конференции, пожаловалась на отсутствие иностранной литературы и получила приглашение приехать в Козловку за книгами.
Хоть и неохотно, но лошадь Павел Федорович дал, и Вера Васильевна с сыном с утра покатили в гости.
Сестры мало схожи, хоть и погодки, им лет под шестьдесят, Ольга Павловна грузна и медлительна, Варвара Павловна подвижна и худощава, под стать мужу, худенькому полуслепому старичку с короткой бородкой.
Гостей встретили радушно, напоили чаем, угостили яблоками и повели в школу, в которой хранилась библиотека.
В простых некрашеных шкафах Байрон, Диккенс, Гёте, Шиллер, Гоголь, Достоевский, Лермонтов, Пушкин, Толстой, Тургенев, Бальзак, Гюго, Дидро, Руссо...
У Славушки разбежались глаза.
Ольга Павловна раскрыла шкафы.
- Выбирайте.
- Берите, берите все, что надо, - предлагал Франк, тыча вверх сучковатой палкой.
Вера Васильевна смущенно развела руками.
