— Да это я так. К слову молвится, — смеялся Михайло Васильич. — Садись-ка, гостем будешь.
Рад Алексей и ласковой встрече и доброму привету. Присел к столу, принялся за чай с двуносыми сайками, печенными на соломе.
— Ну что?.. Дела как?.. Много ли золота накопал на Ветлуге? — добродушно смеясь, спросил у него Михайло Васильич.
— Самим, ваше степенство, известно, какое оно золото вышло, — улыбнувшись, сказал Алексей.
— Знаю, парень, знаю… Патап Максимыч все до тонкости мне рассказывал, — молвил Михайло Васильич. — А ты умно тогда сделал, что оглобли-то поворотил. Не ровен час, голубчик, попал бы в скит, и тебе бы тогда, пожалуй, да и нам с тобой на калачи досталось… Ты смотри про это дело никому не сказывай… Покаместь суд не кончился, нишкни да помалчивай.
— Помилуйте, ваше степенство, возможно ль про такие дела без пути разговаривать? Слава богу — не махонькой, могу понимать, — ответил Алексей.
— То-то, поберегайся. Береженого и бог бережет, — заметил Скорняков. — Эко, подумаешь, дело-то, — продолжал он. — Каким ведь преподобным тот проходимец прикинулся… Помнишь, про Иерусалим-от как рассказывал — хоть в книгу пиши… Как есть свят муж — только пеленой обтереть, да и в рай пустить!.. А на поверку вышло, что борода-то у него апостольская, да усок-от дьявольский… Много, сказывают, народу они запутали… У нас из волости двоих в острог запрятали, тот же Стуколов оговорил… Вот те и преподобные!.. Вот те и святые отцы, шут бы их побрал! Давно ль Патапа Максимыча видел?
— Давненько, ваше степенство. Чуть не с месяц времени будет, — ответил Алексей. — Отхожу ведь я от него.
— Сказывал он, сказывал, — молвил Михайло Васильич. — Возлюбил же он тебя, парень!.. Уж так возлюбил, что просто всем на удивленье… Ты теперь в Осиповку, что ли?.. Послезавтра и я туда же всем домом. Сорочины по Настасье Патаповне будут…
— Не угодить мне туда, — потупив глаза, отвечал Алексей. — Спешное дельце есть, ваше степенство. Я до вашей милости, — продолжал он, встав со стула и низко кланяясь.
— Что ж? Получай с богом, — перебил Михайло Васильич. — Рекрутской очереди ведь нет за тобой?
— Нет.
— Подати уплочены?
— Сполна уплочены, ваше степенство. А понадобится, готов хоть за год, хоть за два, хоть за три вперед внести, — сказал Алексей.
— Так явись в приказ, — молвил Михайло Васильич.
— Был я в приказе-то, ваше степенство, писарь не выдает.
— Отчего? — быстро вскинув глазами, спросил голова.
— Какие-то находит препятствия. Говорит: Взысканий на тебя нет ли, да не под судом ли, али не под следствием ли каким.
— Гм! — промычал Михайло Васильич. — А взыскания-то есть?
— Никаких нет, ваше степенство, да никогда и не бывало, — отвечал Алексей. — А насчет того, чтобы к суду, тоже ничего не знаю… Не проведал ли разве Карп Алексеич, что я тогда по вашему приказу на Ветлугу ездил?.. А как теперича тут дело завязалось, так не на этот ли он счет намекает…
— Гм! — опять промычал Михайло Васильич и притом почесал в затылке.
— Теперь, говорит, в приказе трехгодовых бланок нет…— продолжал с лукавой покорностью Алексей. — Об удостоверенье кучился Карпу Алексеичу, сам было думал в город съездить, чтоб пачпорт в казначействе выправить — и того не дает. Раньше, говорит, трех месяцев не получишь.
— Так что же?
— Да мне долго ждать никак невозможно, ваше степенство, на той неделе надо беспременно на пароходе в Рыбинск бежать… К сроку не поспею — места лишиться могу… Явите божескую милость, ваше степенство, прикажите выдать удостоверение, я бы тем же часом в город за пачпортом…— с низкими поклонами просил Алексей Михайлу Васильича.
Ловко попал он, кинув словцо, что не на поездку ли к отцу Михаилу намекал ему писарь… Призадумался Михаил Васильич… Забота о самом себе побуждала его скорей спровадить в дальние места Алексея, чтобы он где-нибудь поблизости не проболтался, не накликал бы беды на всех затевавших тогда копать золото на Ветлуге. Хоть большой беды, пожалуй, тут и не вышло бы, а все же бы под суд упрятали…
А суд людям не на радость дан… Будь чист, как стекло, будь светел, как солнце праведное, а ступил в суд ногой, полезай в мошну рукой: судейский карман, что утиный зоб — и корму не разбирает и сытости не знает… Да то еще не беда, что на деньгу пошла; вот беда, коль судья холодным ветерком на тебя дунет… Он ведь что плотник: что захочет, то и вырубит, а закон у него, что дышло — куда захочет, туда и поворотит!
Как ни быть, а Лохматого в дальни места надобно сбыть, — думал Михайло Васильич. — Какие б заминки писарь ни делал, пущу. Покаместь дело идет, лучше, как подальше будет от нас.
— Выдам бумагу, — сказал он Алексею. — По ней в городе пачпорт тотчас выправишь. Только, парень, надо обождать маленько.
— А много ли ждать-то, ваше степенство? — смиренно спросил Алексей.
— Да не ближе недели, — сказал голова.
— Нельзя ль поскорей, ваше степенство? Этак мне на пароход не попасть, места лишиться могу, — просил Алексей.
— Экой ты прыткой какой! — молвил Михайло Васильич. — Тебе бы вынь да положь, все бы на скорую ручку — комком да в кучку… Эдак, брат, не водится… Сам считай: послезавтра надо на сорочины, Патап Максимыч раньше трех дён не отпустит, вот тебе с нонешним да с завтрашним днем пять дён, а тут воскресенье — приказ, значит, на запоре, это шесть дён, в понедельник нефедов день, тут уж, брат, совсем невозможно.
— Отчего же так, ваше степенство, осмелюсь спросить? — робко спросил Алексей.
— А слышь, птички-то распевают!.. Слышь, как потюкивают! — сказал Михайло Васильич, любуясь на оглушавших Алексея перепелов. — Это, брат, не то, что у Патапа Максимыча заморские канарейки — от тех писк только один… Это птица расейская, значит, наша кровная…
Слышь, горло-то как дерет!.. Послушать любо-дорого сердцу!.. В понедельник ихний праздник — нефедов день!.. Всю ночь в озимях пролежу, днем завалюсь отдыхать… Нет, про понедельник нечего и поминать… Во вторник приходи… через неделю, значит.
— Завтра нельзя ли, ваше степенство? — с низким поклоном умолял Алексей.
— Завтра, брат, тоже никак невозможно, потому что завтра весь день стану отдыхать, — сказал Михайло Васильич. — Давеча перед обедом по полю я ходил — тенетнику над озимью видимо-невидимо, и мошка толчется, — улов будет богатый… Нет, завтра нельзя… Разве записку снесешь к Карпу Алексеичу, чтоб, значит, беспременно выдал тебе бумагу.
— Да разве может он без вашей подписи выдать? И казначей без вашей руки не поверит, — молвил Алексей.
— И то правда, — согласился голова, — без нашей, значит, подписи поверить казначею никак невозможно… Тенетнику-то давеча что летало!.. — задумался он. — Опять же мошка!.. Такого дня во все лето не бывало! Нет уж, как ни верти, придется до той недели обождать, — решительно сказал Алексею. — И рад бы радехонек…
Со всяким бы моим удовольствием, да сам видишь, какое дело подошло…
— Нечего делать, — вздохнул Алексей. — Не судьба, видно, получить то место, надобно оставаться дома.
— Зачем, зачем? — тревожно перебил его Михайло Васильич. — Нет, Алексеюшко, ты поезжай, поезжай, друг любезный, беспременно поезжай… Что тебе дома-то киснуть?.. Чужая сторона и ума в голове и денег в кармане прибавит.
— Справедливы ваши речи, Михайло Васильич, — сказал Алексей. — Сам теперь знаю про то… Много ли, кажется, поездил — только в город, да еще тогда по вашему приказу к отцу Михаилу, а и тут можно сказать, что глаза раскрыл.
— То-то и есть, — молвил Михайло Васильич. — Нет, как можно тебе оставаться?.. Поезжай, беспременно поезжай.
— На пароход-от не угожу, ваше степенство… Через неделю ему отваливать, — сказал Алексей и, немного помолчав, стал перед святыми иконами уставные поклоны творить.
— Прощенья просим, ваше степенство. Счастливо оставаться, — вымолвил он и, низко поклонясь Михайле Васильичу, пошел вон из горницы.
Пока Алексей справлял семипоклонный начал, голова раздумывал: Оставаться ему не годится… Узнает Морковкин про Ветлугу, разом его приплетет… А этот на следствии покажет, что я посылал… Съездить, видно, завтра в приказ да выдать бумагу-то? А тенетник-от!.. А мошки-то!.. Приспичило же пострела в такое нужное время!..
— Погоди, погоди, — громко сказал голова Алексею, когда тот взялся за дверную скобу. — Так уж и быть, ради милого дружка и сережка из ушка! Ради Патапа Максимыча по-твоему сделаю, завтра поутру побывай в приказе — приеду, обделаю… А уж это я тебе слажу все едино, что ты у меня от сердца кусок отрываешь… Тенетнику-то что, мошки-то!.. Улов-то на заре какой будет!..
На другой день рано поутру Алексей был уж в приказе, Михайло Васильич раньше его приехал туда… Не утерпел голова, залег-таки в озими и, до солнечного всхода накрыв без одного сорок перепелов, повез их не домой, а в приказ. Надивиться не мог Карп Алексеич, увидав, что вслед за начальством десятские тащат в приказ пять больших корзин, укрытых сетями, с прыгавшими там перепелами. Еще больше удивился он, когда Михайло Васильич настойчиво приказал ему писать в казначейство бумагу о выдаче трехгодового паспорта Алексею. Долго спорил Морковкин, но голова крепко стал на своем. Когда же Карп Алексеич наотрез отказался писать ту бумагу, Михайло Васильич позвал приказного мальчика, велел ему написать удостоверенье, подписал и своими руками казенную печать приложил.
