Волгин не вышел в сени проводить Горлицыну, чтобы из этого не сделали какого-нибудь заключения дворовые их люди и хозяева постоялого двора, охотники, как и вся братья их, выводить из всякой безделицы догадки своего рода. Для этой же причины он не хотел ехать вслед за нею. Между тем сильно затронула и его сердце интересная Катя Горлицына со всею романическою обстановкой настоящего дня.
Наконец Катя в Холодне. Отец в парадном платье сторожил на берегу Холодянки. Она выпрыгнула из кибитки и упала в его объятия. Ласкам с обеих сторон не было конца. Александр Иваныч не насмотрится на неё, не налюбуется ею. Любовь его к дочери была какая-то благоговейная, как будто не к земному существу. Так дивно хороша она ему кажется, так напоминает мать свою! Пошли в гору. Горлицын задыхался от усталости и радости. Катя хотела вести его под руку; он долго спорил, наконец победа осталась за нею. В несколько минут осмотрела она своё новое жилище, находила его слишком обширным, просила отца обменяться комнатами: на этот раз он восторжествовал. Увидав портрет матери в своей спальне, она со слезами пала перед ним на колени. Ей казалось, мать улыбалась ей, посылала ей свой привет и благословение. Не знала Катя, как благодарить отца за то, что поместил с нею в спальне такую дорогую подругу. Отныне будет она ежедневно отдавать ей отчёт в каждом тайном помысле, в каждом необыкновенном движении души. Птичкой облетела она сад; полюбовалась цветами, подышала их запахом, приколола розы к груди, в волосы и с межи садика успела налюбоваться живописными видами.
— Боже мой! Как это хорошо! Да это рай земной! — твердила она.
— Это всё твоё, душа моя, — говорил Александр Иваныч.
— Всё моё! — восклицала она и целовала руки у отца, как будто принимала от него в дар дом, сад, окрестность, всё, что глазами могла только окинуть.
С этого времени он называл её молодою хозяйкой.
На третий день Горлицын, счастливый, гордый, выпросив экипаж у Пшеницына, повёз свою молодую хозяйку с визитами по городу. Везде, куда приезжал, казалось, говорил: «Смотрите, какова моя Катя! Полюбуйтесь ею!» И как было ему не гордиться таким сокровищем? Везде показала она себя скромною, любезною, приветливою; нигде не выставляла превосходства своего воспитания и ума над девицами, мало образованными, с которыми познакомилась; со всеми из них охотно делилась новостями о покроях платья и разных петербургских нарядах, которые составляют важный предмет любопытства даже не одних провинциалок. Все хвалили её, некоторые с завистью, большая часть от искреннего сердца. Во всех домах, где она была с отцом, говорили: «Ну уж дочка у соляного пристава! Нечего сказать, красавица таки, и разумница, и уважительна к старушкам. Ведь сама государыня жаловала её в институте. Не худо бы, дочки, и вам перенимать её деликатность и придворное обращение. Уродилась, видно, под счастливой планидой[329]. Только вряд ли скоро женишка найдёт: бесприданница! Отец гол как сокол, а красота не одевает и не кормит. За бедного идти самой не приходится, из куля да в рогожу»[330]. Но майорская дочь Чечёткина, не видавши Кати в лицо, с особенною злобой отзывалась, что одни холоденские неотёсанные дуры могут найти в ней что-нибудь хорошее; амбиции вовсе не имеют, унижаются перед дочерью соляного пристава. Даже готова была затеять процесс о том, что приезжая и не так красива, и не так воспитана, как об ней говорят.
Ваня Пшеницын мило прочёл Кате стихи. Мальчик ей очень понравился. Она целовала его в дутые, румяные щёчки, в глаза, исполненные живости и наблюдательности, убирала его шёлковые кудри, падавшие по плечам. Объявила также, что он отныне будет её пажом. Когда ж узнала, что его зовут Ваней, ещё более осыпала его своими ласками. Заметив книжный выговор его, когда он произносил стихи, вероятно, по примеру своего наставника-семинариста, вызвалась, от нечего делать, давать мальчику уроки в том, что сама знала. Александр Иваныч боялся, что это будет ей трудно. Пшеницыны обрадовались предложению, но совестились принять его, хотя втайне и имели намерение сыскать случай поприличнее отблагодарить дочь Горлицына. Катя настояла на своём. Восьмилетний мальчик очень любил ласки девиц и дам, только хорошеньких, любил целовать их белые, нежные ручки и засматриваться на их глазки. Он прыгал от радости, что его учителем будет хорошенькая Катя вместо долгополого семинариста, у которого голова с овин[331], вечно в пуху, голос гнусливый, как будто ему прищемили чем-нибудь нос; к тому ж говорил не так, как другие люди, всегда на о и на аго, свысока, иной раз и не разберёшь, что толкует.
Катя была в восторге от всего, что нашла в Холодне, и особенно от своего домика и садика. Но по временам закрадывалось в её сердце воспоминание о переправе через реку и образ интересного дорожного спутника. Не могла она дать себе отчёта, к чему, на какой конец все эти думы, эти впечатления. Ведь она дочь незначительного соляного пристава, а Волгин, очень богатый человек, вероятно, уж и забыл странную встречу, которая только для неё, простодушной институтки, была занимательна. Он и не думает о ней: это легко понять из того, что давно приехал в город, а в дом их не показывается.
Она рассказала отцу всё, что с нею случилось в дороге, утаив, разумеется, впечатление, произведённое на неё Волгиным. Александр Иваныч крестился и благодарил Бога, что дочери послал счастливый случай спасти от такой беды четырёх человек, а пуще всего, что сама избавилась от беды. Не скрыла, однако ж, Катя от отца своего, что слышала о Волгине от старого слуги.
— Кабы видели, папаша, какой он, бедненький, грустный, — говорила она. — Если придёт, приласкайте его хорошенько.
— Как же, как же, душечка, — отвечал Горлицын. — Жаль, человек не старый, а сколько горя претерпел! Только нейдёт что-то, а видели его в суде дня с три.
Эти слова заставили Катю сказать про себя с досадой: «Какой же он негодный!»
Действительно, Волгин дня с четыре был в Холодне; но, противясь, неизвестно по какой причине, собственному желанию увидать Катю и переехать на квартиру против Горлицына, о которой уж многие ему говорили, искал себе, с необыкновенным упрямством, по разным частям города другого помещения. Однако ж удобной квартиры нигде не отыскалось, и он поневоле пошёл смотреть ту, которую указывал Филемон его людям. Катя видела из своего садика, как Волгин пришёл осматривать дом соседа, как вышел из него, после, на другой день, в него переехал, выходил и выезжал со двора, но ни разу ему не показалась. А он — он желал увидать хоть край её одежды. Странно! Ему стоило только сделать несколько шагов через улицу, чтобы увидать её самую. Наконец он не выдержал и послал своего слугу к Горлицыну просить позволения представиться ему, приказав также сказать, что он тот самый, который обязан так много Катерине Александровне. Горлицын отвечал, что будет очень рад дорогому гостю. Во время этих переговоров сердце Кати сильно замирало. Она желала и как будто боялась этой встречи.
Гость был принят на парадной половине Катерины Александровны. Молодая хозяйка не показывалась. С обеих сторон обменялись простыми, задушевными приветствиями. Волгин извинялся, что ранее не исполнил своей обязанности, за недосугами по делам в суде. Катя всё ещё не приходила. Отец, отворив несколько дверь в другую комнату, сказал: «Что ж ты, Катя, нейдёшь посмотреть на утопленника с того света? А сама ещё…». Он не договорил, потому что дочь лукаво погрозила ему пальцем. «Сейчас», — был ответ из другой комнаты. Как ни старалась она, махая на себя веером, освежить своё лицо, на котором румянец жарко разыгрался, не могла в этом успеть и вынуждена была, с разгоревшимся лицом, показаться гостю. Обворожительно хороша она была в эту минуту! Красота её, не обременённая дорожными принадлежностями одежды, в которой видел её Волгин, озарённая горячим душевным колоритом, так смутила его, что он растерялся и видимо отыскивал слова, чтобы начать с нею разговор. В эти минуты можно было принять его за новичка в свете, и даже не очень умного. Но, оправившись, он успел завязать с Горлицыным интересный разговор, в котором выказал ум свой, знание людей и образование, довольно редкое в тогдашнее время. Старику он очень полюбился с первого раза. Потом обратился к Кате, расспрашивал о впечатлении, сделанном на неё Холоднею, не позволяя себе ни малейшей насмешки насчёт городского общества, как это обыкновенно делают приезжие из столиц в провинцию, и спросил, не скучает ли она о Петербурге.
— Мне здесь так хорошо, как нигде не бывало, — отвечала она. — Скромная жизнь здешняя мне очень нравится. Там я жила в палатах; вспоминаю о них с благодарностью, с любовью, потому что в них получила воспитание. Всё-таки это была клетка, хоть и золотая… Но здесь, по милости папаши, я хозяйка, вольная птичка. А посмотрите сюда (она указала Волгину из окошка на вид за рекой): это всё мои владения. Никто не мешает мне наслаждаться ими.
