пол из плотно пригнанных дубовых досок, как в ресторане какого-нибудь океанского лайнера.
Я долго сидел один за одним из четырех столиков, потом понемногу стало по-выходному люднеть, а я погрузился в созерцание досок на полу, голова-то, конечно, за день отяжелела. На деревянной поверхности, где когда-то прежде росли ветки и сучья, на месте прежних «сучковых глаз» были углубления в полу. Местами маленькие, где-то побольше, поглубже выемка, и мне вспомнились полы в деревенских домах, вообще-то из сосны, не из дуба, но с такими же впадинами и выемками, так что мы в свое / в наше время посреди дома, а не на улице, играли в нашу особенную игру собственноручно слепленными из глины шарами, и мало ли потом было игр, а вот та детская игра кажется опять же буквально «совершенством» всех наших игр. И мне захотелось снова такой игры на эту ночь. «Захотелось?» Я так решил: мы сыграем в нашу решающую игру. «Мы», да, разумеется «мы», само собой.
Название постоялого двора на конечной станции – «Девять и тринадцать», и он уже больше века так зовется. Потому что там сходятся две железнодорожные линии? Зал почти наполнился, только один столик пустовал, и это тоже так было задумано.
Можно начинать торжество. Не требуется ни сигнала, ни команды. Просто повесить пальто, подвинуть стул, занять место, в сочетании с другими движениями и жестами, просто пожать руку, приподнять бровь, и вот вам праздник, и понеслось, и как-то особенно заметно подавать руку, изогнув ее дугой, подносить ко лбу и протягивать сидящему напротив нет никакой надобности.
Здесь собрались вовсе не те, кто встретились мне сегодня за день, совсем другие лица, и все-таки те же самые: певец-таксист, судья-музыкант, играющий на дудке. И подумалось мне, нет, я прямо осознал, что до сих пор не имел дела ни с одним дурным или злым человеком, и не только за один этот день, но уже много месяцев, даже лет! Встречался ли я вообще когда-нибудь в жизни с настоящим злодеем, с чудовищем, так чтобы это было зло во плоти? Никогда не сталкивался с таким существом из плоти и крови.
Вокруг меня уже роились разнообразные гости. Некоторые с весьма мрачными минами: от некоторых исходило почти (почти) неземное сияние, другие точно так же источали мрак, так что и не глядел бы на них вовсе.
В зале появились парочками новички, при этом я счел новичками не только тех, кого впервые видел сам и кто первый раз случайно оказался в гостинице и для начала пытался еще почти незнакомым людям рассказать о себе, откуда он взялся и кто он по профессии. «Новичок» – так я именовал еще и тех, кто прежде были парой, а потом, расставшись на много лет, снова вступали в разговор, запинались, сбивались, но оба общались теперь друг с другом по доброй воле и еще много отчего. Время от времени от иной пары, от мужчины или от женщины, в течение вечера долетал один и тот же наполняющий пространство вопль: «Видеть тебя больше не хочу, уйди!», и тут же, почти на том же дыхании, еще более яростный возглас: «Мы должны быть вместе, ничто нас не разлучит, навсегда вместе, останься со мной, умоляю!», и дальше сплошное нечленораздельное стенание, переходящее в песнопения, ну тут уж как получится.
Незнакомая мне соседка по столику – все правильно прочли, – которую я про себя назвал «моя столикодама», положила перед собой мобильный телефон, кому-то писала, и я не удержался, чтобы не прочесть каждую букву, каждое слово: «Когда заходила в метро, мне захотелось, чтобы мое платье (женщины не всегда носят брюки) на ступеньках развевалось по ветру, и чтобы ты увидел меня снизу, но не успела, ты уже ушел, не увидел» [13] (перевод с французского – мой). На это я включил собственный телефон и на экране прочел три новых стихотворения от моего друга Эмманюэля, автомеханика-жестянщика, первое: «Вернувшись домой, как всегда, / я люблю ее», второе: «Дурные мысли посетили? / Да и пускай». И вот еще третье: «Мне время снова влюбиться / Тогда я забуду знаки препинания» [14] (Подстрочный перевод – тоже мой).
Между тем я уже посидел у стойки на высоком табурете, отсюда зал был как на ладони. Бармен возбужденно разговаривал с гостем, гость слушал вполуха, бармен горячился и без перерыва вещал и вещал что-то. Немало гостей нашего праздника снова и снова проходили через двустворчатую дверь в кухню, как будто их там ждали. В моем винном бокале плавали цветы каштана, выстроившись в элегантную кривую линию наподобие утонченной вытянутой буквы S. (Я их проглотил вместе с вином.)
Вернувшись за столик, я в первый раз заметил огромный телевизор в глубине зала. Он был включен, но без звука. Перед ним восседал кружок экспертов, гоготавших во все горло: скалили зубы, как в ритуале, время от времени шушукались, прикрыв рот ладонью, как футбольные тренеры, обсуждающие свою секретную тактику. Экспертная пора у всех них уже миновала, теперь они просто бесшабашно развлекались как хотели. В одной из женщин в этом кружке я узнал преступницу, ту самую, что своей бестактностью и хамством загнала в гроб мою мать. – Это правда была она? – Точно она. Я так определил. У нее было три пары очков: одни на лбу, другие на носу перед мутными глазами, третьи висели на шее на шнурке, и она то и дело что-то записывала длиннейшим карандашом – чтоб он у нее переломился пополам! (Но сегодня не тот день, когда исполняются желания.)
И вдруг покатилось, поехало, завертелось и вывернулось все не так, как задумывалось вначале этой истории. Она, злодейка, она и ей подобные – им уже нет места в истории, ни в этой, ни в любой другой! Нет ей больше места, и все! Вот она – моя месть. И довольно и этой мести. Достаточно я отомстил и так. И закончим с местью, хватит, все, свершилось, аминь. Не надо меча из стали, пусть будет другой, второй.
Она и ей подобные. И мы здесь, в зале, постоянные гости, есть ли они – «нам подобные»? Нет, у нас нет нам подобных, нигде на свете. На наше счастье? На наше несчастье? Нам стоит завидовать, о нас стоить сожалеть, горевать о нас? Полная неразбериха.
Вздох пронесся по праздничному залу. – Вздох? Пронесся? – Так оно и было.
Я попросил у «столикодамы» зеркало, чтобы полюбоваться на свою
