Земля безводная - Александр Викторович Скоробогатов

громко ударился о черную воду. Секунду еще я видел его светлую тень, стремительно тающую снизу, а потом он исчез, тень пропала, скрылась под водой. Я долго стоял у берега, до вспышек в глазах вглядываясь в темноту, чтобы быть уверенным, что мешок не всплывет.

На опушке парка приостановился, огляделся, одним духом добежал до машины, сел в нее; машина плавно тронулась.

Только сейчас я обратил внимание, что я босиком: ноги влажны, перепачканы, пальцы саднит — вероятно, стукнулся обо что-то на бегу.

25.06

Так ехал я со своего последнего свидания с той, которую встретил в московском парке, красотой которой увлекся, а потом разочаровался, которую поил шампанским, у которой родинка сторожила пухлое начало виденной мною груди. Цикл замыкался с удивительным совершенством: наши отношения начались в парке, чтобы в парке же и завершиться.

Было жутко; у меня до сих пор горели корни волос.

В первый раз я дал ей прикурить, в последний — напоил водой. Утолил ее жажду навечно.

Меня трясло, било настолько крупно, что сложно было вести машину: руки сводило, пальцы не держали рулевое колесо.

До утра я просидел в кресле на первом этаже, а потом, когда совсем рассвело, когда взошло солнце, когда день полностью вступил в свои права обладания этим городом, я, опустошенный, вконец, до равнодушия, уз-мученный, взобрался по лестнице, добрел до спальни, разделся, едва понимая, что делаю, упал на кровать — чтобы уснуть на ней и проспать до утра следующего дня.

27.06

Уже через день я снова был в парке: прошелся по выложенной плитами дорожке в тени лип и грабов, мимо собачьей площадки, огороженной проволочным забором, по дорожке песочной, вошел по тропинке в кусты, спустился на берег, — пели птицы, атлетические юноши в спортивной одежде занимались джоггингом, с собачьей площадки доносился лай, полицейских не было, парк дышал покоем и безопасностью. Меня было взволновали рыбачки, там и сям сидевшие над водой, но в месте затопления полиэтиленовой конструкции берег, по счастью, был крутой, для рыбалки особенно неудобный, резко спускался к воде.

6.07

Так прошло несколько дней. Я плохо спал, с самого утра выходил в город, чтобы не оставаться дома; как ни боролся с собой, обязательно заходил в парк, иногда — не один раз в день.

Прогулки по парку, сидение на скамейках над водой стали навязчивой необходимостью. Образовался круг парковых знакомств: пожилой господин с внучкой в коляске, резво бродивший по парку в полдень, в предобеденное время; пожилая же дама, украшенная париком, которую таскала за собой собачонка ростом. с небольшую крысу; моложавый атлет предпенсионного возраста с электронным устройством на груди, считающим удары усталого сердца; еще одна дама.

Вдень первого посещения парка, вечером, я порезал и сжег все остававшиеся в доме картины. Удивительно для меня было полное отсутствие какого бы то ни было сожаления по поводу уничтожения собственного многолетнего труда. Единственное, о чем я жалел, так это о том, что не могу порезать и сжечь всего когда-либо написанного мною. Я переломал кисти; те, что не мог сломать, просто побросал в мусорку. Было уничтожено или выброшено из дому все, что имело хоть какое-нибудь отношение к живописи.

Приехала мусорная машина, хилый мусорщик в джинсах и майке поднял черный мешок, оставленный мною, как обычно, у дерева на обочине, забросил, поднатужась, мешок в машину, побежал к следующему дому, к следующему мусорному мешку, — а я отошел от окна, надел замшевые ботинки, вышел из дому, запер дверь сначала на верхний замок, потом и на нижний, положил связку звенящих ключей в карман и пешком отправился в свое ежедневное, печальное путешествие: навестить парк, побродить по тенистым дорожкам, посидеть над водой на скамейке, поприветствовать своих новых знакомых.

25.07

Вода зацвела, позеленела, стала приобретать, как и обычно в это время года, слегка неприятный, болотистый запах. По обоим концам подковообразного озера вода покрывалась какими-то пенистыми разводами, напоминавшими плесень.

Было жарко, в прудах и озерах, подобных этому, начали обнаруживать инфекцию, стала заражаться и дохнуть рыба, утки, нырки… Где-то у основания берега, над самой водой, была скрытая густым кустарником нора, в которой жила водяная крыса. Втянув голову в плечи, стоял напротив меня в камыше серый трапециевидный аист, похожий на небольшую серую надгробную плиту из тех, что ставили в советские времена на детских могилах.

Что бы ни делал, где бы ни был, я все пытался понять, отгадать, почувствовать смысл произошедшего со мной — в Москве и уже здесь. Если во всем остальном еще можно было приблизительно допустить присутствие логики, пусть и неизвестной мне, то последнее убийство — и зверский, чудовищный поступок с подбрасыванием в мой чемодан отрубленной головы — были так вопиюще, вызывающе бессмысленны, что рушились любые системы, вдребезги разлетались любые умопостроения.

Лето переваливало за вторую половину, а от беременной жены не было, по большому счету, ни слуху ни духу, если не считать открытки с мрачными горными видами, присланной из какой-то французской дыры. Открытка содержала текст, начинавшийся таким образом: «Милый, далекий Виктор!» Меня чуть не вырвало.

26.07

Вода отцвела, куда-то исчез кладбищенский серый аист, дорожки в парке стал усыпать сухой после необыкновенно жаркого июля лист. От адвоката жены пришло мне какое-то объемистое послание, которое я даже не стал распечатывать.

Я все больше склонялся к тому, что любые поиски смысла неуместны, обречены на провал: чистый, последний, метафизический смысл преступления — само преступление, жестокости — просто жестокость. Мне все больше казалось, что я невольно стал свидетелем какой-то странной, абсурдной, очень жестокой игры — вначале только свидетелем, а потом нежданно-негаданно превратился в одного из ее участников, действующих лиц.

Я превосходно отдаю себе отчет в том, что соображения эти могут показаться вполне безумными, но я ни в какой степени не настаиваю на их верности и реальности. Это всего лишь ощущение или предчувствие — я даже затрудняюсь подобрать какое-нибудь определенное слово. Случается так, что сидишь вечером дома да и подумаешь: завтра пойдет дождь, — что и сбывается. Либо встречаешь впервые совершенно не знакомого тебе человека и думаешь: а ведь с подлецой, — что и подтверждается. Но не всегда.

Такое же ощущение было у меня и на этот раз. Что-то вроде интуиции.

27.07

В эти дни я как-то с содроганием вспомнил отвратительнейший, гадчайший эпизод из своей собственной жизни. Я был