Во времена Молодцова пользовались "гармошками". Он говорит, что никогда не пользовался. Верю - Молодцов хорошо учился, и вообще, это не в его характере. Он Димку сам натаскивал к вступительным экзаменам в институт. Взял отпуск и натаскивал в Зеленогорске. Димка ходил бледный от учебы и по полчаса сидел в туалете - прятался от бати и занятий. Молодцов лютовал восемь часов занятий в день с небольшим перерывом на обед.
Но сдал племянничек экзамены, поступил.
27 июня 83 г.
Живем на "69-м километре", у тестя на даче. Пишу, печатаю. День проносится мгновенно. Только распишешься - ночь, все ложатся спать. Перебираюсь с машинкой на веранду и под зуденье комаров стучу часов до четырех. Здесь жить спокойней - не отвлекает огород и хозяйство, как в Зеленогорске. Но скучновато, если ничего не делать руками. Выйдешь в сад-огород - все прибрано, все ухожено, окурок выбросить некуда. Подойдешь к маленькому пруду, в который я однажды нырнул поутру, подстрекаемый будущей женой и ее подружкой ("Да, да, здесь глубоко, купаться можно"), посмотришь на головастиков в темной торфяной воде, на стрекозу, зависшую над своим отражением, вспомнишь, как влетел руками в илистое дно и стоял потом обалдевший и грязный перед хохочущими девицами, плюнешь незаметно в траву и - опять к машинке.
4 июля1983г. Дежурю в ОТХ на 3-й площадке.
Сегодня "сшил" последние куски повести "Феномен Крикушина". Мы с Ефимом Ильиным договорились: я даю ему на рецензию "Крикушина", он мне - свою повесть. Ольга прочитала "Феномен" - ей понравилось. Эх, если бы она была редактором журнала... Чувствую - возни и беготни с устройством повести предстоит немало. Сатиру не любят в печатных органах. Но биться надо. Моя первая повесть...
9 июля 1983.
Два дня провел с дочкой. Они заехали в Ленинград по пути в Молдавию, едут в отпуск.
Маришке уже 4 года! "Папа, ты не уедешь? Папа, мой папочка, - обнимая. - Папа, папочка, я тебя люблю. А ты меня любишь?" - И так весь день.
Она еще не знает, что у меня другая семья, есть сын Максим и жена Ольга. Для нее я просто живу в Ленинграде, а они - в Мурманске. Я сказал Татьяне, что пора бы их познакомить - брата и сестру. Желательно быстрее, чтобы они привыкли, пока маленькие. Нет, нет, нет, был ответ. Еще чего! Вот вырастет и сама разберется.
С Татьяной мы ни полусловом не обмолвились о ее захвате квартиры и моей принудительной выписке. Она молчит, потому что чует кошка, чье мясо съела. А мне от разговоров легче не станет. Да и злость прошла.
Татьяна с Маришкой уезжают завтра, и саднит душу от этих "Папа, папочка, мой папа..." Когда мы ходили с нею в зоопарк и катались в повозке, запряженной пони, она сидела у меня на руках и все время прижималась ко мне щекой, трогала усы, целовала. Она и зверей, по-моему, не видела...
Вчера мы поехали с ней в Зеленогорск и перед пляжем зашли в дом.
- Ты здесь живешь, да? - запрыгала она по комнате.
- Да.
- А ты здесь один живешь? - остановилась.
- Пойдем, пойдем, я уже плавки взял.
- А чей это мячик?
- Хочешь, бери.
Она стала внимательно оглядываться.
- А чей это халат?
- Пойдем, Мариша, на автобус опоздаем.
Я подхватил ее на руки, закрыл дом и чуть не бегом рванул на автобусную остановку, словно и правда опаздывал. Купил мороженое.
Мы лежали на диком пляже в зарослях тростника, ходили брызгаться на теплое мелководье, и иногда она смотрела на меня серьезно, что-то "накручивая" в своей головке. Молчала.
- А чьи там сандалики лежали? - спросила на обратном пути.
- Одного мальчика.
- А как его зовут?
- Максим.
Если бы она спросила: "Он твой сыночек?", я бы сказал - "Да. И твой братик". И рассказал бы все.
Но она не спросила.
Татьяна, когда я привез Маришку, и слышать не захотела о знакомстве с Максимом.
Но я дожму ситуацию. Может быть, следующим летом.
12 июля 1983г.
Зеленогорск. Жара 30 градусов. Купался. Печатал.
В кафе "Лето" около ручья, где мой отец после войны ловил форель размером с крупную селедку, а я - в детстве - пескарей, а сейчас уже фиг что поймаешь, в кафе около этого ручья я наблюдал за могильщиком Иосифом армянином с женскими египетскими глазами. Он охмурял тетку дачного вида. Что-то ей заливал, пытался гладить руку, и когда она с его деньгами пошла в буфет за выпивкой, он торопливо спрятал под стол свою инвалидную палку.
Сашка Померанцев по дороге в Рощино заехал ко мне в Зеленогорск. Ему осталось три месяца. Налил ему стакан водки, сам пить не стал. Он спросил про повесть, стал читать стихи Маяковского, цитировать Бунина.
- Саня, ехал бы ты к своей Белобрысой. Ждет.
- Но колкие замечания мелких завистников не трогали сердце юного героя... Дай повесть почитать. На обратном пути из Рощино отдам.
- Ни за что! - был мой ответ.
Сашка сказал, что Осипов прислал весточку - пристроился в тюремной больнице на проспекте Газа - санитаром. Блатная должность. Неспроста.
14 июля 1983 г. Гатчина, гараж
Из шоферских баек. В цистерну молока бросают кусок масла или горбушку хлеба, и пока молоко везут до завода по кочкам и ухабам наших дорог, получается шмат масла - килограмма на два.
Вчера ходили на залив и купали Максима. Я зашел с ним в воду, и мы окунулись. Максим не боялся. Потом я держал его за живот, и он колотил ногами воду - так, словно пытался идти в воде. Смеется, доволен. Пару раз хлебнул воды, но держался бодрячком. Затем Ольга забрала его у меня и тоже стала купать. На берег он выходил сам. Вода доходила ему до груди, и он шел, ступая на цыпочках и держа меня за руку.
До ссоры с Китаем китайцев в СССР было так много, что их и за иностранцев не считали. "А, китаец - свой парень". В основном, это были студенты. Они хорошо говорили по-русски. Про них ходили анекдоты. А сейчас, в 1983 году по культурному обмену к нам приехали учиться всего 10 китайцев. И столько же наших уехало в КНР.
16.07.83. Гатчина, гараж.
Прошли макушку лета.
Гложут сомнения: что я написал? Ефим Ильин говорит, что повесть написана очень хорошо, и будь он редактором журнала - рвал бы ее у меня из рук. Но при этом есть и замечания. Чувствуется влияние Житинского, Шефнера, и кое-что по мелочам. Принципиальных замечаний у него нет. Слышать такое приятно. Но... Сам я не чувствую, что написал хорошо. Неудовлетворенность какая-то осталась. Хотя это и черновик, а точнее - первый черновой вариант, отпечатанный на машинке. Работы с ним еще много.
Вчера Эля задним числом справляла свое пятидесятилетие. Говорила, что любит нашу семью, обнималась со всеми. Я не пил. Пришел, отдал подарки и цветы, потом ушел в Клуб сатиры, а когда вернулся, было уже неинтересно. Все казались мне пьяными. Молодцов сказал, что любит меня, и посоветовал не робеть. Я его тоже люблю. И всех поодиночке люблю, но когда все, кого ты любишь, выпьют и заговорят, а ты сидишь трезвый и слушаешь - появляется раздражение. И еще эта наша нелепая манера подсоединяться к тосту репликами и добавлениями, комментариями сказанного. Один встает с рюмкой и начинает говорить:
- Я хочу выпить за нашу дорогую Элечку, которая..
- Да, Элечка у нас очень дорогая, какая у нее брошка появилась симпатичная...
- И сама она симпатичная...
- ...которая является для нас примером доброты и...
- Не только доброты, - встревает какой-нибудь охламон, - но и женственности!
- ...доброты и женственности...
- А как она хорошо готовит! - влезет какая-нибудь дама-сотрудница.
- И на работе ее уважают!
И стоит бедняга с рюмкой, тост уже сбился, уже обсуждают колготки и шарфики, которые давали в "Пассаже". Постоит, постоит и буркнет: "За тебя, Элечка!".
И тут начинается: так за что мы пьем? Что, все уже выпили? Ну, Элечка, за тебя!
Затоптали тост своим бескультурьем и говорливостью. Из самых лучших побуждений затоптали - всяк хотел добавить что-нибудь хорошее.
А человек, может, самого главного не успел сказать, ради чего поднимался с рюмкой.
Трудно представить грузинское застолье в этой ситуации. Это наше, русское.
Я бы предложил действовать так: перебили тебя - сядь и дай слово перебившему: "Пожалуйста, говорите вы. У вас, видно, что-то более важное. Прошу! Я вас пропускаю вперед".
Примерно так все и было на мой трезвый взгляд. И до обидного мало говорили о Феликсе.
И я ушел с тяжелым сердцем. Поехал на Васильевский, принял душ, отошел немножко, позвонил Барышеву, потом позвонила из Зеленогорска Ольга. У них все в порядке.
Поковырялся в бумагах, покурил и лег спать. И проспал на полчаса на работу.
26 июля 1983. Гатчина. Дежурю в ОТХ.
20 июля в Зеленогорск приезжали Аркаша Спичка и Ефим Ильин. Говорили о моей повести, парились в бане, пили. Я экспромтом завалил пол в бане свежескошенной травой. Пахло приятно. Спичка был в восторге. Мне и самому понравилось. Аркадий афористичен, застенчив и крайне деликатен. Потом, взяв Ольгу, ходили в "Домик лесника". Уже без Спички - он уехал электричкой. На следующий день опохмелялись и вели всякие разговоры. За пивом, на лавочке, мы с Ефимом неожиданно придумали сюжет пьесы - "Клад". Условились начать ее в сентябре у меня на даче. Ильин просто ненавидит М. Говорит, что он дерьмо. М. я знаю мало, но знаю, что пишет он хорошо.
