лет до того счастливого мгновения, когда она меня, сорокалетнего циничного дядьку, взяла и форменным образом соблазнила. А теперь мне уже не зашифровать ее в слова, кишка тонка.
Что же касается остальных, то они в основном перепали мне с барского плеча (причем буквально, как в пошлом анекдоте) моего старинного друга юности Валентина Мировского, или попросту Вэла. В пору нашего особенно тесного общения он, окончив аспирантуру, начинал бурную преподавательскую деятельность на биологическом факультете, которая, помимо довольно занудной, по его словам, учебной работы, состояла в организации и проведении ежегодных летних экспедиций в различные уголки необъятной Родины с целью закрепления изученного материала.
Экспедиций Вэл ждал весь год и готовился к ним с творческим размахом и энтузиазмом. В этих целях в подсобке у него всегда имелся спальник для проверки, как он выражался, профпригодности соискательниц, двадцатидвух-двадцатитрехлетних аспиранток, которым Вэл без долгих разговоров и в популярной форме объяснял, что ломаки останутся без практики. Те, что отрадно, принимали такую постановку вопроса с единодушным пониманием и стоическим смирением, во всяком случае, никому из них не пришло в голову пожаловаться в деканат на сексуальный произвол моего дружка.
Скорее всего, они находили Вэловы притязания необременительными и само собой разумеющимися, страна-то как-никак была накануне официального вступления в эпоху рыночных отношений. Что, собственно, и подтвердило однажды устроенное нами среди практиканток (а я непременно ездил в знаменитые Вэловы экспедиции, заранее приурочивая к ним свой летний отпуск) шутливое анкетирование на тему «Как вы относитесь к сексу с преподавателями?». Так вот, тогда все наши респондентки ответили в том духе, что у них не убудет, а нам, старым козлам, должно быть стыдно. Помню, что на «козлов» мы с Вэлом ничуть не обиделись, а вот намек на возраст нас несколько напряг: ведь нам в ту пору не исполнилось и по тридцатнику.
Ах, какое чудесное было время! Ах, как я обожал и ценил Вэла за то, что он брал меня с собой и ни в чем не ущемлял. А негласное условие, по которому право первой ночи всегда предоставлялось ему как главному льву, меня ни капельки не оскорбляло, напротив, устраивало. Ведь по вечерам, сидя у костра и хищно разглядывая свой разгоряченный дешевым алкоголем прайд, мы делали выбор коллегиально.
После чего начиналась обработка очередной, пока не опробованной аспирантки, которую мы проводили сообща. С двух сторон на нее сыпались комплименты и лестные слова, при этом мы соревновались в остроумии и изощренности не столько перед новым объектом вожделения, сколько друг перед другом, перехватывая нить паутины обольщения, которую виртуозно плели, как два матерых паука.
Хотите верьте, хотите нет, но сегодня эти глубокие рейды по тылам противника представляются мне даже более сладостными, чем следовавшие за ними «боевые действия». Потому что, сдается мне, дальше мы с Вэлом были куда как менее изобретательны и куда как более однообразны. А потому аспирантки своим юным женским чутьем раскусывали нас, как орешки, и просто-напросто великодушно позволяли нам потешить свое самолюбие. Вполне возможно, что из жалости. Надо же, вероятно, думали они, снисходительно наблюдая наши с Вэлом ужимки и прыжки, на что способны взрослые половозрелые самцы с хорошим образованием и приличным интеллектом, чтобы заполучить малую толику из того, чего у нас с избытком и хватит еще на сотню им подобных.
Представляю, как они потом обсуждали нас у себя в палатках (ведь женщины намного циничнее мужчин)! А посему каждая следующая «жертва» была прекрасно осведомлена о наших привычках и повадках и, не исключено, делясь потом впечатлениями с товарками, со знанием дела хмыкала «Ничего нового, все то же самое!» Воображая себя царями зверей, мы были, по сути, двумя жалкими мышками в когтистых лапках любопытных и игривых молодых кошек, которые не слопали нас лишь по той простой причине, что ни Вэл, ни я не казались им достойной добычей.
И то верно, чего с нас было взять? Вэл имел жену, ребенка и очень небольшую зарплату, из которой, в случае вычета алиментов, и на губнушку не наскребешь. Я, хоть и был по факту ни чем не обременен, выглядел в их глазах законченным раздолбаем без перспектив (и в этом, надо отдать им должное, они не ошибались). Одного они не предугадали, что Вэл, в отличие от меня, со временем придет в разум и, осознав, что в его преподавательской деятельности есть только один плюс – аспирантки становятся все моложе и моложе – подастся в бизнес и весьма в нем преуспеет.
Не знаю, кусали ли они потом локти из-за упущенной выгоды, а я ужасно злился на Вэла за то, что по его милости лишился чудесного летнего отдыха, не требующего моральных и материальных затрат. На какое-то время наша многолетняя дружба даже дала трещину, затем мы снова стали общаться, но значительно реже, так как новая Вэлова жизнь не позволяла ему сколь-нибудь длительных загулов, да и детей у него на почве оседлости прибавилось.
Значительно выросло и его благосостояние, требующее постоянной заботы и преумножения. Когда я был у него в последний раз, он увлеченно обустраивал свой только что отстроенный загородный дом с бассейном, сауной, бильярдной, отдельными спальнями и ванной для каждого члена семьи и гостей и кучей других буржуазных прибамбасов. И тем не менее, когда в процессе устроенной им для меня экскурсии по обретенным райским кущам, я спросил его, не жалеет ли он об экспедициях, глаза Вэла заволокла нежная ностальгическая пелена…
А спустя пару месяцев с Вэлом случилось странное, если не сказать мистическое, происшествие. С аппетитом вкушая вишни в собственном саду, он проглотил вместе с одной из них плодоножку. Казалось бы, такая ерунда. Собственно, Вэл этого даже и не заметил, а потом вдруг начал чахнуть. Врачи долго ничего не могли понять, потому что по всем медицинским показателям мой дружок должен был быть здоров, как бык, а он продолжал бледнеть и хиреть. Дошло до того, что однажды он не смог спустить ноги с кровати, и жена с помощью старших детей усадила его в машину и повезла к главным медицинским светилам. Надо отдать им должное, они быстро нашли причину Вэловой немочи, которая крылась в застрявшей в его прямой кишке злополучной вишневой плодоножке – но было уже поздно: к тому моменту жизнелюбивый мышонок, возомнивший себя львом, впал в кому.
С тех пор он так и лежит, весь утыканный трубками, соединяющими его с аппаратами, снабжающими суррогатами жизни – на это заработанных им капиталов пока еще хватает. За все время я навещал
