Два предложения за один день в тюрьме, подумал я. Вот где жизнь поистине несется вперед! Заключенный набивается помочь в деле. Тюремщик обрести свободу. Ну, а им-то какая выгода? И я спросил, сожалея, что не успел задать такой же вопрос Олигарху:
- Что взамен, подполковник?
Глава шестая
Корова и лошадь
1
Мои часы мне все-таки вернули. "Раймон Вэйл" показывали десять восемнадцать вечера и дату 31 января 2000 года, понедельник, когда я спускался с крыльца приемной КНБ на свободу под сухим снегом, сыпавшимся сверху. Но метели не было. Искрящиеся под лампионами кристаллики сдувало с крыши шквалистым ветром. Он обжигал лицо и я, развернувшись к непогоде спиной, выбрал подветренное направление.
Ах, какое, оказывается, удовольствие неторопливо переставлять ноги в войлочных пенсионерских ботинках-ботах по жесткому и хрустящему, словно толченый камень, снегу, не чувствуя между лопаток кончик резиновой дубинки, да ещё брести куда глаза глядят в ночном незнакомом городе! С документами и деньгами в кармане, предвкушая стакан коньяка, кусок хорошего мяса и свежую теплую постель в просторной комнате, ключ от которой торчит с внутренней стороны двери...
Ветер вынес меня к театральному зданию в стиле российской провинции колонны, портик и все остальное. Я поглазел на анонс спектаклей, половина которых оказалась казахскими, а половина - французскими - Ануй, Камю и ещё кто-то в переводе на русский. Я не собирался в театр, просто смаковал одну из возможностей полученной свободы. Затем набрел на двух гранитных красноармейцев с винтовками, взятыми на ремень. Праздно подумал: граненые штыки тоже вытесывали из монолита? За сотню шагов дальше по черному небу бежали веселые огоньки длиннющих световых гирлянд, наверное, над крышей мощнейшего увеселительного заведения, переоборудованного из дворца целинников.
Я прибавил шагу. Вот что мне необходимо на данный момент! Какой-нибудь "Лас-Вегас", или "Эдельвейс", или "Монте-Карло", или нечто подобное. Перевести дух в цивилизованном амбьянсе, совсем уж свободном, в том числе и от добродетелей, на полпути к гостинице "Турист" на проспекте Республики, где Ибраев предписал мне постой до утра.
Кто бы мог подумать! Цветовыми атрибутами дворца-комбината для игровых автоматов и стриптизных "ночных коробок" украсили, оказывается, знакомый "Доллар", здание министерства экономики. Неизвестно по какой причине на фронтоне горела гигантская неоновая цифра "2033". А я-то предвидел, что это название ресторана. В Сайгоне, помнится, варили дрянное пивцо марки "33"...
Ветер с особенным остервенением свирепствовал вокруг "Доллара".
По его внутренним коридорам мне предстояло прогуляться послезавтра. Согласно рекомендации, назовем это так, подполковника Ибраева.
И вспомнив про это, я утратил благодушие.
Первого же попавшегося прохожего я остановил, повинуясь скорее инстинкту, чем расчету. Попахивавший водочкой гражданин на вопрос о гостинице "Турист" вызвался составить кампанию, я не возражал и, когда направление в нашем движении обозначилось, сказал ему, что передумал допивать и пойду домой. Пока гражданин преодолевал деланное недоумение, я обошел переулком место нашего безвременного расставания и прибавил ходу к предписанной ночлежке. Видимо, мне подложили "бревно", чтобы я, как говорится, споткнувшись об него, сообразил, что выгребаю не совсем туда, куда приказано.
Мороз прохватывал не на шутку. Он и гнал меня. Носа я почти не чувствовал, щеки щипало, хотя тесемки паршивой ушаночки я завязал под подбородком ещё у театра.
Мне либо казалось, что я оборвал хвост, либо, заледенев в промороженной Астане, я утратил навык отрыва.
Из двенадцати стандартных способов "ускользания от контроля", то есть обрыва хвоста, типа "петляние в многолюдных местах" или "изменение внешнего облика в периоды обоснованного отсутствия (например, в туалете)", мне бы сейчас подошел уже испытанный в Алматы. Называется он, если и дальше пользоваться шершавым языком инструкций, "явной агрессией по отношению к выявленному наблюдателю с перспективой разжигания скандала". Побыть трамвайным хамом - тоже психотерапия. Этот город-пустыня, полярный холод, наждачный ветер, вернувшаяся усталость, зудящая боль в ребрах, дурацкие деревья с поющими на морозе лампочками расцвечивания вдоль проспекта без людей и машин - раздражало все. Удовольствие от свободы сменила тревога из-за цены, по которой взял её напрокат.
Но об этом не хотелось думать.
Я нуждался в отдыхе. Заслуженном, мне казалось. Начинался одиннадцатый день этой усложнявшейся и усложнявшейся командировки при отсутствии связи с центром, в данном случае - Ефимом Шлайном.
Ефим постоянно меня предает, подумал я. В Эстонии, в Смоленске, в Сингапуре, в Махачкале, теперь в этом жутком зимнем Казахстане, всюду. Предает и, ехидствуя, наблюдает, как я выбираюсь из дерьма, в которое он меня зашвырнул по неизвестным мне собственным расчетам. Будь я на правительственной службе, он не позволил бы себе, да и ему не позволили бы обращаться подобным образом с агентом, которого он курирует.
Злопыхательствуя подобным образом, я вбежал по крутой лестнице к дверям гостиницы "Турист". Вполнакала освещенные окна здания истаивали в сером пару, поднимавшемся от асфальта, под которым, скорее всего, прорвало тепловодную трубу. И, уже толкая тяжелую створку литого стекла, увидел своих опекунов. Они медленно выезжали в вазовской "шестерке", приникнув лицами к ветровому стеклу и озираясь в парной завесе, на освещенную площадку перед гостиницей. Тащились за мной с выключенными фарами. Сидели в тепле и держали дистанцию. В пустом городе на улицах, спрямленных по линейке, работа для ребенка... Парочку составляли казах, сидевший за рулем, и русачок, косивший в роли "бревна" под общительного корефана. Это вернуло самоуважение.
Черт с ним, со Шлайном, приказал я себе. Считай, что уже подал жалобу по команде, и забудь.
Номер выдали на восьмом этаже и, как уважительно оповестила наивная администраторша, из резерва министерства внутренних дел.
Не поднимаясь в комнату, я отправился в ресторан. Путь к общепитовской точке, к полуночи расшумевшейся так, что и гостиничный вестибюль казался дискотекой, лежал через бар. Закрыв за собой железную дверь, я оказался на холодном лестничном пролете, изломом переходившим в следующий марш. На площадке излома дребезжали, резонируя от ухающей сверху музыки, витражи в алюминиевой раме. Раму в бетонной стене держали зажимы на барашках. За витражами просматривался паркинг для клиентов ресторана. В силу профессионального кретинизма явилась мыслишка: "А что если..."
Действительно, пасущая меня парочка, приметив направление моей тяги, наверняка поднимается в ресторан со стороны главного входа, с улицы. Навстречу мне. А я тем временем выворачиваю легко поддающиеся под пальцами барашки и... Можно будет и "шестерочку" их попользовать. Разучились, наверное, дверцы-то машины запирать, а соединить контактики запуска без ключа зажигания - задачка для решения на пальцах. И покатит Бэзил Шемякин, или как там его, по казахстанским просторам бывшей родины чудесной до любой границы одну тысячу километров за другой. Сибирь-матушка, тоже, кажется, неподалеку...
Подарок судьбы, как говорится.
В конце второго марша нашелся у неё и второй не менее щедрый.
Перед ресторанной дверью со стены выпирал распределительный электроящик с полуоткрытой дверцей. Без замка. За ней оказались два десятка тумблеров над плашками, на которых значилось: "Боковая люстра", "Центральный вентилятор", "Основная люстра", "Подсветка сцены" и так далее до самого интересного - "Все люстры". Скажем, я их тушу, что будет в зале?
Я легонько тронул самый интересный тумблер. Только тронул. И прикрыл дверцу поплотнее, до хруста защелки.
Официант разговаривал со мной так, будто я обратился к нему на улице. Выяснилось, что он первый день на службе. Телился он неимоверно, но оливье, второй за день стейк, коньяк марки "Казахстан", лавашная лепешка, да и кофе, даже налитый в стакан с подстаканником, оказались на уровне. Чаевых я не пожалел, и малый не знал, что сказать.
Остались, я думаю, довольны мною и "хвостики". Рассиживался я больше часа, и, изображая клиентов, они отъелись за казенный счет дня на три впрок. А основание для утверждения Ибраевым их расходов я готовился обеспечить.
В Москве, принимая трехчасовую разницу во времени, Шлайн уже спал дома. Пора было ему звонить.
Телефонный аппарат стоял на стойке, под рукой кассира, пересчитывавшего пачку купюр по пятьсот тенге. Я вальяжно подошел и положил поверх пачки ещё четыре таких же. До этого малый, конечно, доложил, что невзрачный пиджачишко и штанцы с люстриновой ниткой прикрывают почти олигархическую плоть, и кассир без колебания дал добро на набор московского номера. В своем углу зала "хвостики" встрепенулись удовлетворенно. Будет о чем доносить. Не зря высиживали. Я видел, как они велели официанту принести ещё и пачку "Мальборо".
