По лестнице он подымается с оглядкой, как все русские. Это совсем не то, как по приезде из России на первых порах ходил он, задравши нос – за десять лет своей вольной жизни, как называл Корнетов жизнь обреченных на эмиграцию, он опытом усвоил себе общерусскую оглядку. И если лифт в исправности, хотя в лифте никто не окликнет и не проворчит вслед, он и в лифте, как на лестнице. И не без языка – за такой срок он узнал и произносит механически все, ни к чему не обязывающие льстивые выражения, которые никем не принимаются всурьез, – изобретение глубочайшего познания и презрения к человеку, от близкого соприкосновения с которым единственная ограда «любезность». И ни в чем не одолжается: за все, что ему делают, он платит. Какой же еще надо ему воздушный ключ?
Вот мудреный вопрос, но на который очень просто ответить: все дело в том, что судьба его не такая – он «вольный» человек, и в этом все; и что бы он ни делал, ни американского ключа, ни итальянской отмычки ему никак не достать. А без этих ключей и отмычек лестница всегда останется закрытой – «воля» так не дается. И стало быть, он обречен на вечное испытание чистилища, и поделать ничего нельзя. Но разве бывает такое, когда нельзя ничего поделать?
Корнетов понял, что все равно житья здесь не будет, сосед Дора прав, и решил уйти со своей лестницы, перейти на другую без всякого ругательства, но с расчетом – может, и посчастливится, и испытания чистилища не то, что кончатся, кончиться они никогда не могут, а дан ему будет отдых, как грешникам в легенде о Хождении Богородицы по мукам – «от Великого Четверга до святыя Пятидесятницы».
Все стало в том, чтобы передать квартиру. Говорили, что это ничего не стоит, стоит только сказать в аптеке и в булочной. Корнетов так и сделал. Но толку никакого. Правда, приходила какая-то дама, удивлялась, что такой маленький квартирный налог, и чего-то даже забеспокоилась, Корнетов так и не понял, что тут страшного, коли бы большой… пообещала зайти в субботу с окончательным ответом; и не пришла; и пропало три дня ожиданий – каких ожиданий!
Комнату Корнетова и узнать нельзя: и всегда порядок, но теперь – как в музее комнаты знаменитых людей, все на своем месте, а нет и признака жизни. Дон-Кихот так и остался раскрытый на странице «о злом влиянии созвездий», а рядом „Introduction à l’étude de la littérature celtique“ – Arbois de Jubainville103 – не тронута, и тут же Уильям Блейк104 «Венчание Неба и Ада», Оксфордское издание, на 247 странице.
Прошла неделя. Говорили, что надо сделать объявление в «Последних Новостях» и сразу 40 000 явятся квартиру смотреть. Корнетов согласен, и пусть бы миллион со всеми родственниками и ближайшими знакомыми, лишь бы поскорее все кончилось. И одно затрудняло, как написать объявление: пробовал, ничего не выходит. Решил вызвать Балдахала, просить его о помощи. Балдахал не заставил себя ждать, на другой же день явился, но не один, как ждал Корнетов, а неожиданно со спецом. А неожиданность для Корнетова, что мыло в глаз: что и знал, забыл, а наперед сообразить – дурак. Спец брался все устроить единым духом – «не надо вам тратиться и на объявления». Корнетов поддался – конечно! и деньги сберегутся и этих 40 000 не потребуется! Корнетов согласился и пропал. Он в растерянности своей упустил самое главное, что без всяких отступных непосредственно с-рук-в-руки его квартира могла быть привлекательна, но теперь с посредником, которому тот, кто возьмет квартиру, должен заплатить, квартира перестала быть «случаем» и не была дешевкой; а кроме того, 40 000 по объявлению могли кончить в день, а «единым духом» – сколько это дней или недель или месяц?
Между тем консьержка, узнав квартирного агента, догадалась, в чем дело, и решила, что на этом она может заработать, и теперь всякого любопытствующего, посланного агентом, и вообще всякого, кто спрашивал Корнетова, останавливала, допрашивала и требовала вознаграждения – комиссионные за передачу квартиры. А за уклончивые ответы или за отказ вступать с ней в разговор она набрасывалась, поминая Корнетова – его жгущий ей сердце «зют», да заодно и тому влетало, кто подвернулся – какое уж там квартиру смотреть, давай Бог ноги!
Mon cher ami,
Je suis absolument désolé de tout ce qui vous arrive. Je comprends parfaitement que tout travail vous soit rendu impossible par suite des scènes épouvantables qui, depuis quelque temps, vous subissez de la part de votre concierge. L’autre jour en allant vous j’ai pu me rendre compte moi-même de l’état de l’exaltation pathologique dans lequel se trouve cette personne. Ne sachant pas exactement à quel étage vous habitez je me suis adressé à elle – très poliment – je vous prie de le croire – pour avoir le renseignement. Les yeux brillants, le teint vultueux elle m’a demandé d’un ton agressif pourquoi j’allais chez vous. Et sans me permettre de placer un mot elle m’a dit tout le mal possible de vous, prétendant que vous lui aviez dit «zut», que vous vouliez l’empêcher de gagner sa vie et qu’elle m’empêcherait de monter si je venais dans le but de louer l’appartement – parce qu’elle entendait avoir sa commission, qu’elle était une pauvre ouvrière et vous un bourgeois se levant à dix heures. Quand j’ai essayé de lui faire remarquer que j’ignorais toute cette histoire qui ne me regardait en aucune facon et que je venais pour affaire personnelle – elle a encore élevé la voix davantage – elle est allée jusqu’à m’injurier, s’est levée de la chaise et s’est avancée vers moi d’une façon menaçante, remplissant de ses cris la cage de l’escalier.
J’ai l’impression très nette que cette malheureuse n’a pas le contrôle d’elle-même. Elle déraisonne et est dans un état de délire latent auquel se mêle l’idée de persécution. C’est une personne qui doit être soignée, calmée, sevrée d’alcool si elle a des habitudes d’intempérance qui pourraient la mettre dans l’etat mental où elle se trouve.
En attendant je vous plains de tout mon coeur, mon cher ami, très amicalement votre
JEAN DORAT (Escalier-de-service)
[Дорогой друг
Я потрясен тем, что с Вами происходит. Я отлично понимаю, что Вы совершенно не в состоянии работать из-за ужасных сцен, которые с некоторых пор вам устраивает ваша консьержка. В прошлый раз идя к Вам я мог отдать себе отчет, в каком состоянии патологического возбуждения находится эта особа. Не зная в каком именно этаже вы живете, я обратился к ней за справкой – очень вежливо, верьте мне. Блестя глазами и покраснев она спросила у меня вызывающе по какому делу я иду к Вам. И не давая мне вставить слово, она сказала мне все, что можно плохого о вас, уверяя, что вы ей сказали «zut», что вы имели намерение помешать ей зарабатывать на жизнь и что она не позволит мне подняться, если я пришел нанимать квартиру, потому что она хочет получить комиссию, потому что она бедная труженица, а вы – буржуй, встающий в 10 часов.
Когда я попробовал ей заметить, что я не знаю всей этой истории, которая ни в какой мере меня не касается и что я пришел по личному делу – она еще громче раскричалась – даже обругала меня, поднялась со стула и подошла ко мне с угрозой, наполняя своими криками лестницу.
Я совершенно уверен, что эта несчастная невменяема. Она бредит и находится в состоянии скрытого помешательства с оттенком мании преследования. Эту особу следовало бы лечить, успокоить и воспрепятствовать ей употребление алкоголя, так как у нее наверное есть причины, которые доводят ее до такого состояния.
Пока соболезную Вам от всего сердца, дорогой друг, очень дружески ваш
Жан Дора (черная лестница)]
Проходили дни, и не только никто не подымался осматривать квартиру, а и постоянные-то посетители так поредели, что скоро в одном Балдахале сосредоточилась вся Корнетовская воскресная толчея. Вот уж действительно, люди отпадали, как листья на кочане. Но Балдахал и сам понимал, что что-то напутал – все не так надо было – а поправить не знает как. Балдахал, занявшись Корнетовым, больше не чувствовал свой встающий по утрам металлический стержень, и шило не кололо горло. Балдахал добился свидания с жераном.
Жеран был доволен консьержкой: хорошо дом ведет и везде чисто, а кроме того и залог внесла: но и Корнетову посочувствовал:
«Сумасшедшая баба!» – и пообещал пугнуть; а если еще будет жалоба, грозил прогнать.
И то, чего больше всего боялся Корнетов, то и произошло: обещания жерана оказались не впусту, он написал ей письмо – жеран был сурьезный человек – и слова его подействовали. Она больше не кричала, не хлопала дверью, но когда проходил Корнетов, она крадучись, сжав кулаки, вдруг останавливалась перед ним и выскаливала зубы – этот оскал видел Гоголь в «Страшной мести» – так оскалился Карпатский всадник, когда вихрем судьбы несло к нему, запутавшегося в паутине, колдуна – это было лицо таинственного «зют». Тогда Корнетов не понял еще всего, что ему открылось потом. И если раньше проходить мимо мучительно, теперь стало невозможно: было ощущение, как во сне: хотелось бежать, а ноги не двигались.
Идти опять жаловаться жерану – если будет еще жалоба, грозил жеран, он ее выгонит на улицу. Сурьезный он человек, а все таки выгнать-то еще подумает – «залог внесла!». А если – и лестница станет свободной, но тогда улица сузится, как лестница: ведь одну ее не выгонишь, с нею само собой выгонятся и дурковатый ее муж – консьерж и парализованная тетка, которая и теперь, парализованная, а пальцами что-то строит из-под одеяла вроде кукиша, когда мимо дверей проходит Корнетов – она тоже задета его, не его – этим пламенным выпавшим оттуда зубатым, острым, как камушек, выскаливающимся «зют».
