Коллектив авторов - Русский полицейский рассказ (сборник)

Правитель канцелярии

(подпись неразборчива).

«Со всех сторон слышу только: околоточный, околоточный! То околоточный съеден! То околоточный не съеден и жив. Даже противно. Словно и света в окне, что какой-то околоточный. Словно и говорить, и думать больше не о чем, как об околоточном. Словно в настоящее время речь идет только об околоточном, и мысль занята только околоточным, а не Россией, не ее будущим, не ее прошлым, созданным трудами и усилиями наших предков. Я понимаю это как избирательный маневр, – все эти толки о каком-то околоточном, который не то съеден, не то не съеден. А по-моему так: съеден околоточный – на доброе здоровье! Жив околоточный – доброго ему здоровья. Заниматься же ныне вопросом: что хотел сказать купец, когда говорил, что ел «пирог с околоточным надзирателем», – ей-богу, грешно. Мало ли что какой купец скажет. Купцов много. Русские купцы говорят различно. На то у человека и язык, чтобы говорить. В России не одни купцы. Если все записывать, что каждый купец скажет, выйдет книга толще энциклопедии. И по-моему, чем скорее прекратятся толки о купце и об околоточном, тем, право, будет лучше и для нас, и для России. Для ее, несомненно, великого и светлого будущего. Надо о выборах думать теперь, а не о купцах с околоточными.

Выдержка из отчета о заседании кассационного департамента по делу о Семипудове, осужденном за людоедство.

Поверенный Семипудова.

– Околоточный надзиратель Силуянов, здравие которого подтверждается прилагаемым приказом по полиции…

Первоприсутствующий.

– Г. поверенный! Я уже не в первый раз делаю вам замечание, что кассационный департамент не может входить в существо дела. Был или не был в действительности съеден околоточный надзиратель Силуянов – это уже вопросы существа. Потрудитесь, не вторгаясь в существо, оставаться на почве чисто процессуальных нарушений, на которые вы приносите кассационную жалобу.

Петербург. «Кассационная жалоба защиты Семипудова, за отсутствием поводов к кассации, оставлена без последствий».

Иркутск. «Вчера в партии каторжников проследовал через наш город известный людоед Семипудов».

«Газета „Вольное Вече“ за напечатание статьи „Съел ли Семипудов околоточного“ прекращена на 18 лет».

«За твое здоровье, дорогой Сергей Иванович», – проговорил пристав 2-й части Е-ской городской полиции, поднимая полный бокал за здоровье своего сослуживца – пристава 1-й части Сергея Ивановича Кузнецова. В большой, светлой столовой квартиры пристава Кузнецова собралось небольшое общество, состоящее из чиновников полиции с женами, нескольких штатских и 2-х офицеров.

Поводом к такому редкому в полицейской среде пиршеству послужило, во-первых, – то обстоятельство, что Сергей Иванович праздновал именины дочери, и, во-вторых – новоселье. Сергей Иванович недавно перешел на службу в Е-скую полицию и только теперь перебрался с частной квартиры на казенную при части. В столовой было сильно накурено, она имела вид небольшого ресторана, свечи горели тусклее, и наемные официанты внесли с собой суету клубной жизни. Из смежной гостиной доносились звуки граммофона и изредка смех детворы, который являлся полнейшим контрастом с разговорами сидевших в столовой с разгоряченными лицами гостей. Навстречу предложенному тосту из-за стола поднялся хозяин, мужчина лет 30–35-ти, среднего роста, одетый в форменный сюртук со светлыми пуговицами. Его глаза смотрели добродушно-насмешливо, и вдоль худых, впалых щек легли небольшие, поднятые кверху усы. Все в нем: и резкая складка между бровями, и большой открытый лоб, и густые, почти сросшиеся брови – говорило о его твердом характере и большой силе воли.

– Очень признателен, господа, благодарствую, – приветливо проговорил Сергей Иванович, чокаясь с протягиваемыми к нему бокалами и раскланиваясь с некоторой претензией на светскость бывалого человека.

– Дай Бог, Сергей Иванович, и впредь много лет вам праздновать именины дочери, – проговорил толстый брюнет – штатский с выдавшимся животом, молодой еще человек в просторном сюртуке. И гости с разгоряченными духотой и выпитым вином лицами поочередно чокались с Сергеем Ивановичем. Хорошо было на душе у него. Он был в особом возбуждении. Вот еще месяц, другой, много полгода – и он станет членом этой полицейской семьи, в которую он попал случайно из Тифлиса, где на него было совершено много покушений, которые и заставили его перейти в Е-скую полицию. Нет-нет да у него и пробегут по спине мурашки… он все обсудил… опасности по службе есть и тут, едва ли меньшие, чем в Тифлисе, ну да смелым Бог владеет… лучше предаваться приятным ощущениям обеда в веселой компании сослуживцев и знакомых. На что ни упадет взгляд, все говорит о веселье: вазы с фруктами, тарелки, бутылки и вспотевшие лица официантов пестрели перед глазами Сергея Ивановича и еще приятнее щекотали в нем беспечность добродушного россиянина.

– А все-таки плохо служить у вас, господа, нет и уголка такого, где бы хоть раз в 2 недели можно бы собраться с семьями и скоротать вечерок, за это я не люблю полицию, – проговорил густым басом пожилой капитан с красным носом, свидетельствовавшим о его чрезмерном поклонении Бахусу. – При вашей нервной и опасной службе не мешало бы изредка встряхнуть с себя обыденную обстановку и, что называется, поразмяться.

– Да, это правда, Иван Петрович, мы, полицейские, часто с завистью смотрим на ваши собрания и вечера, – ответил Сергей Иванович, – но почему-то до сих пор у нас ни одна полиция не пробовала подать благой пример в этом направлении, а между тем это очень и очень исполнимо.

– Да разве есть кому-либо дело до наших нервов и необходимости хоть иногда развлечься, – угрюмо пробормотал пристав 2-й части, – вы поверите, Иван Петрович, с этой проклятой службой просто одичаешь, уж я не говорю о себе, а то мы даже семьи наши приносим в жертву службе, ты иди вечером на занятия или в наряд, а семья сиди, так как не всякая жена пойдет в театр или концерт одна, да и не всегда это удобно.

– Совершенно верно, – отозвалась жена капитана, хорошенькая блондинка с голубыми глазами, – я удивляюсь вам, господа, как вы можете держать ваших жен в заключении в квартирах, как древние бояре в теремах, неужели же у вас не существует корпоративной сплоченности, в силу которой вы и могли бы создать свои клубы и собрания… Ведь есть же у вас оркестры из стражников и пожарных и т. д. Разве нельзя вам употребить их игру для своего удовольствия, как это делают наши офицеры; ваших стражников вы ведь тоже считаете нижними чинами, а в таком случае разве не равны по положению в отношении того, что мой муж, да и вы называете дисциплиной.

– Вашими бы устами да мед пить, – ответил Сергей Иванович, – льстим себя надеждой, что полицейская реформа, которую, к слову сказать, мы очень ждем, будет настолько разностороння, что обратит внимание и на этот существенный дефект, так как благодаря ему много и очень много наших чиновников, не имея возможности провести время в своем кругу в собраниях, или погрязают в беспросыпном пьянстве, или же предаются более пикантному ухаживанию за кафе-шантанными полубогинями, из-за чего часто вылетают со службы, потому что, как первое, так и второе обстоятельство вносят существенный разлад в жизнь каждого порядочного человека вообще, а состоящего на полицейской службе в особенности, да и пора бы понять, что чиновник полиции принадлежит к особой полицейской касте, которой не следовало бы в интересах службы смешиваться с той публикой, многих из которой придется, быть может, в самом близком будущем арестовывать.

– Что правильно, то правильно, – басом пустил капитан, и гости, шумно вставая из-за стола, благодарили хозяина и хозяйку за обильное угощение. В гостиной гости занялись десертом и преферансом, а Сергей Иванович, извинившись, прошел в свой кабинет, смежный с канцелярией 1-й части. Усевшись за письменный стол, он быстро вскрыл «почту» и позвонил.

– Что прикажете, ваше высокоблагородие? – вытянулся в дверях старший городовой Зинченко, бравый хохол из бывших артиллеристов.

– Что, никто меня не спрашивал по телефону?

– Никак нет, ваше высокоблагородие, только тут ожидает какой-то человек в «вольной» одежде, говорит, что вы ему приказали явиться.

– Пусть зайдет, ступай. – Зинченко вышел. – Ты что, брат, хочешь сказать что-нибудь мне? – спросил Сергей Иванович вошедшего молодого человека лет 25–28 восточного типа, в грязном истрепанном костюме, с отталкивающей наружностью.

– Так точно-с, ваше благородие, – заискивающе начал оборванец. – Так как по выходе моем из тюрьмы вы говорили о том, что плохо верите в мое исправление, то я хочу вам доказать противное.