7 часов 30 минут утра
Ночью, просыпаясь, несколько раз слышал голос Трепалина - разговоры по телефону.
В 7.20 будет начальника штаба, спящего рядом со мною: комбат зовет. Я встаю тоже.
За столом комбат, телефонистка, начальник связи; против стола двое раненых. Один - в белом маскхалате, испачканном грязью и кровью, с перевязанной правой рукой. Второй - шинель внакидку, тоже перевязана левая рука. Рассказывают: Мехов часа в четыре утра убит. Командир взвода Москалец - тяжело ранен. Там, куда ходил в первый раз Мехов (дошел до реки), фашистов не оказалось. Но часть их автоматчиков затаилась где-то в углу, и когда Мехов пошел прочесывать второй раз, наткнулся на них.
Раненые большей ясности в обстановку внести не могут, поэтому комбат посылает туда комиссара и начштаба на санитарной машине (подъехавшей к нашему блиндажу), вместе с ранеными доедут до Дибунов, а оттуда - на санях.
Все выходят сразу же. Трепалин и я умываемся под деревьями. Медленно рассветает, еще сумеречно. Резко щелкают выстрелы наших орудий, и снаряды, свистя, пролетают над головой. Слышны частые пулеметные очереди.
Комбат печален: Мехов убит, и потери ранеными. Ждем донесений. Комбат не спал почти всю ночь.
С комиссаром и начштаба уехал и старшина Дегтярев. Пришел Иониди. Адъютант режет хлеб, наливает суп. Комбат вскрывает пакеты, принесенные связным. В помещении тихо.
Доносится гул разрывов. Опять пищит телефон, и комбат отвечает:
- "Аврора" слушает!.. Товарищ Елинский, у вас там двое раненых было... Вы их отправили?
Не отрываясь от аппарата, он следит за всеми изменениями обстановки, проверяет работу своих подчиненных, распоряжается, дает приказания - и все это устало, но очень спокойно, не повышая ровного голоса.
10 часов утра
Только что вместе с Иониди осматривал пожарище - рядом с нашим блиндажом и над ним. Почва еще дымится, хотя и присыпана свежим снегом. Здесь и кругом - покореженные, выплавившиеся ручные гранаты, металлические части противогазов, изуродованные гильзы взорвавшихся патронов и прочий горелый хлам. Плохо было бы нам, если б гранаты вчера взорвались. Нашел обгорелую каску, внес ее в землянку, - ее можно исправить, у моряков не хватает их.
Комбат лег спать, наговорившись по телефону с начальником штаба. Бой продолжается. Орудийные выстрелы наши редки, но методичны. Слышатся пулеметная трескотня, взрывы мин. Командир взвода Москалец, оказывается, ранен в лопатку осколком мины. А политрук роты ранен на днях. Ротой сегодня командует замполитрука Педин.
Ероханов, поглядывая на спящего комбата, приводит в порядок "буфет". Потом, разбирая заготовленную для отправки в роту почту:
- Мехову письмо есть... от жены, наверно!..
Разбирает дальше:
- Москалец... Вот он приедет, ему надо будет отдать.
Я спрашиваю Ероханова:
- А он не отправлен еще?
- Нет, он там лежит - впереди...
Узнаю о Мехове: зовут его... - Нет, звали его - Николай Иванович. Кандидат партии. Главстаршина флота, 1908 года рождения. Командиром роты стал в октябре. Москалец - Андрей Антонович, кандидат ВКП(б), 1918 года рождения, краснофлотец, командир взвода, назначен на этих днях.
Приносят "лично командиру" координаты минометных батарей. Будим комбата.
Ероханов говорит мне:
- Цыбенко настоял на своем все-таки - его в разведвзвод зачислили!
Едва Трепалин заснул, с бронепоезда спрашивают координаты минометных батарей. Ероханов выразительно махнул рукой:
- Опять будить?
Но все-таки будит!
15 часов 45 минут
Комбата недавно вызвали в штаб 1025-го полка на совещание командования. Комиссар и начштаба все еще не вернулись и остаются обедать у Сафонова. Я сегодня должен бы уезжать в Ленинград, но надо подождать до конца боевых действий на здешнем участке, чтобы обработать весь материал для ТАСС. В нашем расположении сейчас тихо. На левом фланге бой, видимо, разгорится до крупных масштабов. В нем, возможно, примут участие танки и самолеты. Если действительно так, то останусь до завтра.
Только что несколько гитлеровских "фоккеров" кружились над нами, ушли.
Фашистов, перешедших Сестру, оказывается - батальон. Но он окружен нами, а тыл мы отсекаем огнем. Точных сведений обо всем в нашем блиндаже пока нет. Начсвязи рассуждает о Фарадее и о Максвелле. Лейтенант Воронков об атомном ядре. Иониди уходил - вот только что вернулся. Приехавший из Ленинграда краснофлотец рассказывает, что ночью бомбили Ленинград, попало в Финляндский вокзал, в Военно-медицинскую академию. Перебита линия железной дороги, поезда в Дибуны не ходили до утра. Радио передавало, что Америка предъявила ультиматум Финляндии о заключении мира с СССР.
Вот бы!.. Обсуждаем все это...
В ПУЛЕМЕТНОМ ГНЕЗДЕ
5 ноября. 20 часов
Когда Иониди ушел, сказав, что "надо поработать с разведчиками", в командной половине блиндажа я, в сущности остался один, потому что замещающий комбата Волков непрерывно висел на телефоне, слушая и пытаясь разобраться в обстановке. Мне показалось ненужным сидеть здесь, когда весь центр событий, относящихся к батальону. Переместится туда, на левый фланг его, в 1-ю роту, ведущую бой. В три часа дня оттуда пришел Ероханов за биноклем и какими-то бумагами Трепалина, я спросил его:
- Вы сейчас опять в роту?
- Ага, туда комбат там, - ответил он.
- Проведете меня туда? - спросил я.
И он ответил:
- А что ж?.. Пойдемте. Тут недалеко. Только... - Он глянул на опоясывающие меня ремни: - У вас, товарищ командир, оружия нету?
Пистолета у меня действительно не было: в середине августа. Уезжая по вызову Политуправления из Петрозаводска, я должен был сдать выданный мне в Ухте пистолет, - там оружия не хватало. С тех пор получить личное оружие мне было негде. Иногда я брал с собой только две ручные гранаты.
- А у меня вот гранаты есть! - кивнул я на сумку с двумя гранатами, висевшую на стене.
При этом я подумал, что, по сути дела, мне вовсе не обязательно идти туда, где они могут понадобиться. Но такие нечаянно возникающие мысли я уже давно привык подавлять в себе, а потому, быстро надев шинель, опоясавшись поверх нее ремнями, я вышел с адъютантом из блиндажа. Мы сразу же вступили в глубокий ров, присыпанный свежим снежком, и по мерзлым комьям земли пошли быстрым шагом.
Ров проходил по лесу, от него ответвлялись ходы сообщения. Мы миновали несколько землянок и блиндажей, перед которыми стояли в укрытиях часовые. Они наклонялись ко мне, и я, не сбавляя шага, вполголоса произносил сообщенный мне адъютантом пропуск.
- Теперь вправо, сюда! - сказал мне Ероханов, из вежливости к старшему командиру шедший сзади. - Теперь поглядывать надо!..
Направо был ход сообщения глубиной мне примерно по пояс. Лес поредел, это была опушка, за которой вперед простирался тоненький молоднячок вперемежку с кустарником. Вся местность тут была изрыта ходами сообщения и траншеями, в которых не было никого, и я шел в их лабиринте, поворачивая по указаниям моего спутника то влево, то вправо. Ожесточенные шквалы разрывов теперь слышались громко и - казалось мне - всюду вокруг. Но впереди, левее, там, откуда доносилась частая чечетка пулеметных очередей, мины рвались с особенной густотой, как будто лопающиеся волны какого-то металлического прибоя. Только по ним и можно было определить направление, - ходы сообщения в кустарнике так перепутались, что найти здесь нужный мог только человек, излазивший их все и давно изучивший их...
- Можно бы идти левее, по опушке, - сказал Ероханов, - да там больно далеко!.. Ничего, болото теперь замерзло!
Небо, сумрачно-серое, уже набухающее вечерней тьмой, озарялось здесь и там сполохами: со свистом, волнуя воздух, казалось, шурша в нем, над головой проносились снаряды наших дальнобойных орудий.
- Бронепоезд Андреева старается! - заметил мой спутник, когда мы пересекли насыпь железной дороги. - Вот оттуда, из-под Дибунов! А это корнетовский.
Свист снарядов Корнетова был гораздо хлеще и тоньше, и я начинал разбираться во всей этой музыке. Дальше мы шли молча. Я разглядывал разбросанные невдалеке разбитые и прогорелые здания Белоострова, а потом, споткнувшись, следил, чтоб нога моя не подвернулась на беспорядочно нагроможденных комьях земли. Мы вышли в траншею, в которой каждые три - пять метров были по брустверу нарыты ячейки, в них с винтовками, обращенными в сторону врага, лежали бойцы в шинелях, но не стреляли. Какой-то притулившийся на ящике командир хотел остановить нас, но, узнав адъютанта комбата, только сказал:
- Ходишь, ходишь, нет того, чтоб бутылочку занести!
- А вы к нам приходите, найдется! - весело ответил Ероханов, и мы прошли дальше, мимо низких землянок, в которые можно было забираться только ползком.
Сразу за землянками оказалось открытое место, и тут я почувствовал близкий, шелестящий свист пуль.
- Да вы пригнитесь, пригнитесь, товарищ командир! - торопливо крикнул сзади Ероханов. - Это же нас заметили!
