ним – земляки. Но такие своеобразные земляки. Михаил Александрович до войны и некоторое время после войны воспитывался в детском доме, в Тамбовской области, недалеко от места, в котором я родился. Вот он и говорил, что время голодное было. Они, воспитанники, постоянно хотели есть. И вот мальчишки пускались на добычу по деревням. Садились на проходящий поезд в и уезжали куда-нибудь подальше от детского дома. В деревнях они лазали по погребам, забирали что-то съестное – и назад, домой, покормить себя и девчонок. А я помню, что моя бабушка, которая жила в соседней с нами деревне, в полуземлянке, рассказывала, что её погреб как-то во время войны очистили. Но взяли только горшок с молоком и горшок со сметаной. Соленья и квашения не тронули. Не тронули и картошку. Горшок из-под молока она нашла потом в огороде, а второй пропал. Потому и земляки, что такой случай приключился. Вполне возможно и допустимо, что Михаил Александрович и наведался в погреб к моей будущей бабушке. Я-то родился уже после войны.
Михаил Александрович очень много рассказывал о своей тяжёлой жизни. Как арестовали его отца (от троих детей, кроме Михаила Александровича ещё брат и сестра), потом он где-то так и сгинул. Пытались найти хоть какие его следы, но безрезультатно. Как будто его отпустили из тюрьмы или после следствия, он поехал домой, но не доехал. Мать тоже забрали ещё до войны, примерно в 1939 году, когда немцы вошли в Польшу. Но её не арестовали, а мобилизовали переводчицей в воинскую часть (она знала несколько языков). Детей разбросали по разным детским домам. Когда после войны возвратилась мать, она разыскала всех детей, семья снова соединилась. Но без отца.
И не только это (я продолжаю тему о земляках). У брата Михаила Александровича была дача в деревне, в которой живёт мой брат. Этот его брат знает моего брата и наоборот. Мы даже договорились с Михаилом Александровичем как-нибудь встретиться в этой деревне.
Михаил Александрович молодец! Он в свои 76 лет ездил на дачу, которая у него под Москвой, на мотоцикле. У него была и машина, но больше он любил мотоцикл. Говорил, что если мы думаем покупать машину, то надо брать только импортную (а мы как раз об этом и думали).
***
Николая Семёновича выписали, по его настоятельной просьбе. Я уже в другой палате в это время лежал. Потихоньку стал выздоравливать, уже и ходить стал, сначала по палате, а потом уж и по коридору, и, что самое главное, в туалет. На лечебную физкультуру тоже ходил, но с палочкой, из дома привезли. И вот, когда я был сравнительно ходячий, Николай Семёнович пошёл в туалет с моей палочкой, а я его караулил у нашей двери, чтобы встретить. А тут и врач мимо проходил, говорит:
– Андрей Иванович, а Вы что тут делаете?
– Да вот, Костина жду, он из туалета сейчас пойдёт.
А Костин незадолго до этого вышел в коридор, голова у него закружилась, он и упал. Случилось это как раз после буйной ночи, когда нам не пришлось выспаться. Но сознание не потерял. Поэтому и пришлось его курировать.
– Ну, Андрей Иванович, Вы совсем молодец! Давайте-ка я переведу Вас в другую палату, для выздоравливающих. Там будет попроще, да и туалет прямо в палате.
Капельницу мне уже давно отменили, только оставили уколы. Но в той палате, где я раньше лежал, уколы приносили на место, к лежачему какому-нибудь пеньку. Понятно, что если человек ни рукой ни ногой, то и дойти до своего укола у него нет никакой возможности. А в палату для выздоравливающих приносили только капельницу, кому её назначали, а на уколы мы сами ходили в процедурный кабинет. Приходим как-то весёлой толпой, занимаем очередь. Подходит моя очередь. Захожу. Медсестра говорит, что врач сделал другое назначение. Другое лекарство будут колоть. Другое, так другое. Мне-то что? Им виднее. Сестра говорит:
– Семёнов, ложись на кушетку.
– Почему на кушетку? Я так, стоя.
– Ну, как знаете.
Это было что-то невообразимое. Я к уколам, которые мне до сих пор назначали, привык. Знаю степень их действия. А тут, понятно, почему надо было ложиться на кушетку. Я вышел из процедурной с волочащейся ногой и, вероятно, с таким лицом, что мои сокамерники заскучали и пошли за мной в палату. Потом только решились снова пойти в процедурную. Я уж их уговорил, потому что мне-то другой укол назначили.
Но, я думаю, что первый этот укол просто не туда пошёл. Поскольку другие были сравнительно терпимые, хотя я и делал их с дрожанием в сердце, но в положении лёжа.
Выписывались мы вместе с Михаилом Александровичем. Он так и долежал свой срок в моей первой палате. Его не стали даже переводить в палату для выздоравливающих. Обменялись мы с ним телефонами. Он всё интересовался – купили мы машину или нет. Купили, говорю, как Вы и рекомендовали – импортную. Очень нравится.
– Ну вот, а я что говорил! А то эти наши семёрки-девятки-десятки-лады-калины, какие бы они не были, а неуклюжие, да и в управлении тяжёлые. А тебе после твоей болезни и надо что-нибудь полегче.
Несколько лет перезванивались, но, к сожалению, так больше и не встретились. А теперь уж и не встретимся, потому что на последний мой звонок трубку взяла жена Михаила Александровича.
Перебирая фотографии
Передо мной лежит кипа фотографий. Разных. Чёрно-белых, цветных, не успевших пожелтеть и уже тронутых временем, с оторванными уголками, со следами кнопок и клея, бывших когда-то в рамках, наиболее ценных, лежавших на дне какой-либо специальной ёмкости, предназначенной, чаще всего, для одежды или белья. Да и качество почти всех фотографий весьма и весьма. Часто совершенно непрофессиональные доморощенные изображения неузнаваемых людей. Только что по памяти и вспомнишь, что здесь должен быть ты или кто-то ещё. Из этой кипы наугад беру небольшую пачку прошлого и почти настоящего. А дальше пойдёт уже что-то личное и что-то относящееся к небольшой сравнительно группе людей, которые меня окружали и окружают, которых Вы, скорее всего, совсем и не знаете. Дальше лучше так: возьмите и Вы кипу небольшую своих домашних фотографий и начинайте перебирать их вместе со мной, поскольку мои воспоминания о моих знакомых и родных вряд ли будут Вам интересны.
Итак, я уже взял.
На лавочке перед домом сидят бабушка Вера и её брат Иван-Пётр. Что-то он ей рассказывает. Дядя Петя в то время отрастил бороду как у Карла Маркса, но белую-белую, даже и нельзя сказать, что седую. Штанины закреплены бельевой прищепкой – это он на велосипеде приехал. Значит, жили они с тётей Фаиной, его женой, уже в Прудах, но,
