к такому кушу, а ты просто так, за год ударного труда хочешь себе такой выигрыш выписать?
– Я хочу всего лишь, чтобы вы выполнили свое обещание, – невозмутимо ответил Антон.
Тихон Ерофеевич испытывал непреодолимый соблазн собрать пальцы в кукиш и сунуть его прямо под нос этому наглецу. Но он сдержался. Этот жест уместен в чебуречной или шашлычной, а они сидели в очень дорогом ресторане.
– Обещание? – повторил он. – О чем ты? Не пойму. Может, мы с тобой договор о намерениях подписывали? Так покажи! Что? Нет договора? Так и не свисти.
Антон порылся в кармане и достал ветхую бумажку. На сгибах она была почти изношена. Он аккуратно развернул ее.
Сначала Тихон Ерофеевич подумал, что это детский рисунок одного из многочисленных спиногрызов Петухова. Потом пригляделся и скривился. На салфетке был нарисован круг, наподобие пиццы, с отрезанной четвертушкой. Для непонятливых сбоку стояло «25 %». Он узнал свою руку. Вспомнил, как в самом начале их сотрудничества он позволил себе такую мазню.
– И что ты мне это показываешь? – усмехнулся Тихон Ерофеевич. – Стопудово я сейчас зарыдаю. Эта бумажка – вообще ни о чем! Ею только подтереться можно.
– Я думал, вы порядочный человек.
– Я деловой человек.
– Хорошо сказано. Учту.
– Ага, учти. Запиши на память. А еще учти, что я от своих слов никогда не отказываюсь. Сказал, что поделюсь, значит поделюсь. Но время пока не пришло. Всему свой час! Так что продолжаем работать, – закончил он примирительно.
В это время к их столику подошел официант. Он давно наблюдал за мужчинами, не решаясь прервать их разговор. Один клиент много говорил и был красный от гнева, а другой почти все время молчал и только бледнел, пока не стал, как скатерть.
Но вот вроде за столиком установилось затишье, и официант решил, что пора принять заказ.
– Да, – ответил тот, что красный, – нам сначала по пятьдесят коньячку для разгона, а к нему…
– Прошу прощения, но я не голоден. Ужинайте без меня, – прервал его бледнолицый.
Он встал. Красный стал еще краснее и гаркнул:
Но тот пошел на выход.
Официант с удивлением рассматривал профиль уходящего клиента и думал, что у того очень интересный нос. Прямо как клюв у коршуна.
Возвращение
Из командировки Антон вернулся с серым лицом.
Лена решила, что плохая аура мегаполиса высосала из мужа жизненную энергию. Теперь ее срочно нужно восполнить с помощью специальных йоговских асан на фоне восходящего солнца.
Но муж категорически отказался просыпаться на рассвете. Спросонья он даже пробурчал что-то критическое в адрес йоги как таковой. Лена сделала вид, что не расслышала. Для ссоры было неподходящее время. Разборки ранним утром осуждались во всех духовных практиках.
Обсуждать серьезные вопросы надлежало вечером. В этом был глубокий смысл. Вечером человек впускает в свое сознание проблему и, убедившись, что ничего не может с ней поделать, уходит спать. И вот тут-то, когда сознание засыпает, подсознание делает за него всю тяжелую работу и находит выход их тупика.
Лена дождалась, когда дети разошлись по спальням, и села напротив мужа.
– Поговорим?
– О чем?
– О том, что случилось в Москве.
– Да, поговорим. – Антон помолчал, собираясь то ли с мыслями, то ли с духом. – Опускаю подробности, сразу к сути: мы скоро возвращаемся в Москву.
Лена ожидала чего угодно, но только не этого. Почему-то она подумала о детях. Как им удобно иметь собственные спальни. Возвращаться к двухъярусным кроватям категорически не хотелось.
– Ты шутишь?
Антон молча покачал головой.
– Подожди, я что-то ничего не понимаю, – заволновалась Лена. – Ты же директор. Кто может тебя уволить, если ты главный?
– Лена, все несколько сложнее… Элеватор нужно отдать другому человеку.
– Какому другому? Ты с ума сошел? После того как ты дневал и ночевал там? Тебя дети сутками не видели. Ты приходил, когда они уже спали, а уходил, когда они еще не проснулись. Ради чего тогда все это было?
Антон сидел со страдальческим видом. Но было ясно, что он не изменит решения.
– А я? Я отказалась от частной практики, растеряла клиентуру. Что я буду делать в Москве? – Лена громко заплакала.
Антон молчал.
– И что значит отдать? А наша четверть? Ты же говорил, что там есть твоя доля?
– Лена, обстоятельства переменились. Видимо, мне эту четверть никто не отдаст.
– Что значит не отдаст? По какому праву? Ты мне обещал!
Лена чувствовал себя обманутой.
– Антон, но пока ведь элеватор еще твой?
– Он только по бумагам мой, – напомнил муж. – Пойми, его нужно вернуть.
– Кому?
– Другому человеку.
– Антон, ты бредишь. По документам он твой, а это главное.
– Лена, ты не понимаешь… Хватит об этом. Мы хорошо пожили, что-то заработали, в Москве я открою свой бизнес…
– Не отдавай! – Лена забилась в рыданиях. – Не имеют права! Не отдавай! Четверть наша!
– Лена, успокойся, все устроится.
– Не отдавай! – заголосила Лена дурным голосом. – Ты не имеешь права! У тебя дети!
Она рыдала белугой, распаляя себя и скатываясь в настоящую истерику. Все бы ничего, но вдруг ее лицо исказилось, стало ходить ходуном. Нервный тик был такой силы, словно через нее пропустили заряд электричества.
Антон испугался. Он обхватил руками ее лицо, словно пытался удержать его в неподвижности, но под его пальцами продолжался лихорадочный танец. В конвульсиях бились губы, дергались щеки, лязгали зубы, смыкались брови… Лицо как будто рассыпалось на фрагменты. Это было так страшно, что Антон покрылся испариной.
– Хорошо! – заорал он от страха.
В эту минуту он ничего для себя не решил, ни на что не решился. Просто хотел прекратить тик. Любой ценой. Цена была названа, и назад хода не было.
Хотя, конечно, он так не думал. В его сознании непоколебимо жила установка «элеватор надо вернуть». Завтра Лена успокоится, и он убедит ее в этом. Он найдет самые правильные слова, пообещает ей всего и много, а затем выполнит это обещание в Москве. Так и будет.
Однако в свои права вступала ночь. Сознание засыпало, а подсознание не слушало его доводов. Оно хранило ужас от картины, когда в твоих руках прыгают и разбегаются черты лица родного человека. И это уже не просто лицо жены, а какой-то живой коллаж из лиц их детей. Их тоже корежит, они кричат и просят его о чем-то. Детские голоса звучат вразнобой, понять ничего невозможно. Поверх этой сумятицы отчетливый крик Лены: «Не отдавай!» И он опять обещает ей: «Хорошо!» Даже во сне он точно знает, что это совсем не хорошо, но другого способа прекратить эту пытку нет.
Все стихает, он успокаивается и проваливается в глубины сна, где темно, тихо и нет ночного кошмара. А утром, проснувшись, не помнит ничего. Только то, что снилось что-то страшное.
Каждый вечер Лена сражалась за элеватор, уверяя мужа, что стоит только поверить в себя, войти в поток правильной энергии, как элеватор падет к его ногам. Надо только отважиться и разрешить себе
