известна ее чувствительность. Вы же должны были писать ей ежедневно. У меня нет слов, чтобы выразить возмущение вашим бессердечием. И это – все, Огастус, – заключила она, отпустив меня властным жестом, исполненным такого омерзения, как будто я не просто лиственная вошь, а лиственная вошь, не достигающая даже среднестатистического для лиственной вши уровня приличия. На подкашивающихся ногах я поплелся прочь и, нащупав садовую скамейку, плюхнулся на нее.
Полученное известие, как вы сами понимаете, подействовало на меня, точно удар по голове носком, в который плотно набит мокрый песок. Только однажды за всю мою биографию я испытал нечто подобное по силе эмоций – когда Фредди Виджон в «Трутнях» раздобыл автомобильный клаксон и в тот момент, когда я переходил через Дувр-стрит в состоянии, обычно называемом мечтательным, бибикнул мне прямо в ухо.
Мне даже в голову не приходило, что Гасси может не писать ежедневных писем мадемуазель Бассет. Он ведь с этим намерением прибыл в здешний питомник теток в духе Эдгара По. И я был уверен, что он свое обязательство выполняет. Теперь можно было безо всяких графиков представить себе будущее, если он продолжит в том же духе. Еще немного молчания с его стороны, и 1а Бассет явится сюда для расследования собственной персоной, а уж при мысли о том, что из этого произойдет, от страха стыла кровь и скрючивались пальцы на ногах.
Так я сидел, весь в апатии, с отвисшим подбородком, уставившись невидящими глазами на красоты пейзажа, минут, наверно, десять. Но потом взял себя в руки и отправился дальше. Справедливо замечено, что Бертрам Вустер может плюхаться на садовые скамейки и какое-то время сидеть совершенно потерянный, однако непотопляемый дух Вустеров рано или поздно к нему обязательно возвратится.
Я шагал и думал горькую, мрачную думу про Кору Коротышку, fons et origo [21], если вы знаете, что значит fons и что значит origo, всех неприятностей. Это она, бессовестно кокетничая с Гасси, все время нахально одаряя его ослепительной улыбкой и мимолетным взором искоса, отвлекала его помыслы от основной работы и тормозила исполнение им своих обязанностей нашего специального корреспондента на театре военных действий. О, женщина, женщина, говорил я себе не в первый раз, убежденный, что чем скорее удастся с ними расправиться, тем лучше будет для всего человечества.
Когда-то в старые добрые танцклассные времена, восьми лет от роду, разъяренный провокационными подковырками Коротышки Перебрайт насчет моих прыщей, каковых у меня тогда имелись целые россыпи, я настолько забылся, что съездил ей гимнастической булавой по макушке, о чем до настоящего момента неизменно сожалел, считая этот прискорбный поступок непростительным пятном на своей в остальном безупречной репутации, недостойным настоящего рыцаря. И вот теперь, размышляя над тем, до чего лихо она строит из себя коварную Далилу, я ощутил в себе готовность, если б только можно было, дать ей еще раз.
Так, шагая и мысленно репетируя начальную реплику, которую можно будет использовать при нашей личной встрече, я неподалеку от поворота к дому священника наткнулся на нее самое – съехав на обочину, она сидела за рулем своего автомобиля.
Я решительно встал перед нею и заявил, что должен с ней кое о чем переговорить. Однако она ответила, что сейчас это совершенно невозможно. У нее сегодня крайне перегруженный день. Выполняя взятую на себя роль любящей матери собственного дяди, преподобного Сиднея, она собирается отнести кастрюльку питательного супа одной из его нуждающихся прихожанок.
– Некоей миссис Кларе Велбелавед, если тебя интересуют подробности. Она проживает в одном из вон тех живописных домиков, что в переулке, как повернуть за угол с Главной улицы. И ждать меня бесполезно, потому что я должна не только вручить ей суп, но потом еще посидеть и поговорить с ней про Голливуд. Она страстная киноманка, и на эти разговоры уходят часы. Как-нибудь в другой раз, мой милый.
– Но послушай, Коротышка…
– Ты, может быть, спрашиваешь себя, а где же суп? Я, к сожалению, забыла его дома, и Гасси побежал за ним. Берти, какой он замечательный человек! Сама доброта. Всегда готов помочь, выполнить любое поручение. И всегда у него в запасе занимательная историйка-другая про тритонов. Я подарила ему свой автограф. Кстати, насчет автографов, я получила сегодня письмо от твоего кузена Томаса.
– Бог с ним. Я хотел…
Но она снова перебила меня, как это свойственно барышням. У меня было много случаев испытать на себе тенденцию женского пола не слушать, когда им что-нибудь говоришь, и мне понятны муки заклинателей, которые стараются игрой на дудочке зачаровать глухого аспида, а она ноль внимания, как детская аудитория на утреннике.
– Помнишь, я дала ему пятьдесят автографов, а он собирался их продать соученикам по шесть пенсов за штуку? Ну и вот, он сообщает, что выручил не по шесть пенсов, а по целому шиллингу, так что можешь составить себе примерное представление о том, как я котируюсь у мальчиков в Брамли-он-Си. Он пишет, что даже подлинная подпись Иды Люпино идет всего за девять пенсов.
– Слушай, Коротышка…
– Он хочет приехать к нам погостить на короткие каникулы, и я, разумеется, написала, что мы будем очень рады. Боюсь, дядя Сидней не в особом восторге от такой перспективы, но служителям церкви полезно подвергаться испытаниям. Придает им духовности и пылу в работе.
– Слушай, Коротышка. Я хотел тебе сказать, что…
– А вон и Гасси, – прикинулась она глухим аспидом.
Большими скачками примчался Гасси с выражением почтительного восторга на физиономии и с дымящейся кастрюлькой в руках. Коротышка одарила его ослепительной улыбкой, которая прошила его навылет, как расплавленная пуля – кусок сливочного масла. Кастрюльку она приняла у него из рук и пристроила на откидное сиденье.
– Спасибо, Гасси, дорогой, – сказала она. – Ну, всем привет. Я поехала.
Коротышка исчезла за поворотом, а Гасси стоял и смотрел ей вслед, застыв с разинутым ртом, точно золотая рыбка, рассматривающая муравьиное яйцо. Впрочем, простоял он так недолго, потому что я с силой ткнул его пальцем в бок между третьим и четвертым ребром, в результате чего он громко охнул и очнулся.
– Гасси, – говорю я, сразу приступая к делу, а
