В конференц-зал один за другим зашли другие врачи; Джек задумался: а где же они были минуту назад, когда их вызвали, какой не замеченный Джеком сигнал им подали? Они знали даже, на какие места садиться – словно бы на столе стояли таблички с именами. У всех блокноты, карандаши, явно готовы что-то записывать; неплохо подготовились, однако! Но прежде Джеку пришлось пережить еще один раунд рукопожатий – и каждое снова длилось чуть дольше, чем следовало, с его точки зрения. И еще каждый сказал ему по реплике, словно они репетировали!
– Grüss Gott! [27] – воскликнул доктор Хорват, веселый австрияк, дергая Джекову руку вверх-вниз.
– Иные видят в вас, мистер Бернс, исключительно ваших киноперсонажей, – сказал ему невролог доктор Бергер, – но я прежде всего вижу юного Уильяма Бернса!
– С другой стороны, – сказала доктор фон Pop своим начальническим тоном, – имеем ли мы право думать, что уже знаем Джека, в то время как на самом деле знаем только Уильяма? Я просто спрашиваю.
Доктор Хубер, пожимая Джеку руку, смотрела на свой пейджер.
– Я просто специалист по болезням внутренних органов, – сказала она, – ну вы понимаете, обычный врач.
Тут пейджер запищал, и доктор Хубер сию же секунду отбросила руку Джека, словно по ошибке схватилась за горячую сковороду, и отошла к висящему на стене телефону. Сняв трубку, она сказала:
– Huber hier («Хубер слушает»), – затем, помолчав некоторое время, добавила: – Ja, aber nicht jetzt («Да, но не сейчас»).
Методом исключения Джек опознал доктора Анну Елизавету Крауэр-Поппе – фотомодель, скрывавшую свои шикарные платья под накрахмаленным белым халатом. Она заглянула Джеку в глаза с таким видом, словно что-то знала про него, словно пыталась догадаться, какие таблетки он пьет – или должен пить.
– У вас такие же красивые волосы, как у папы, – сказала она, – а вот его навязчивых идей, надеюсь, у вас нет.
– Нет, татуировок я себе не делал, – ответил Джек, пожимая ей руку.
– О, существует масса других способов оставить на себе след на всю жизнь, – заметила «с другой стороны» доктор фон Pop.
– Рут, не все навязчивые идеи – болезни, – сказала доктор Хубер. – Судя по всему, мистер Бернс следует той же диете, что и его отец. Разве мы все не восхищаемся тем, как Уильям следит за весом?
– Вы о его нарциссизме? – спросила доктор фон Pop начальственным тоном.
– А вы, мистер Бернс, не посещаете ли сами психиатра? Или мы можем это «исключить»? – спросил доктор Бергер.
– По правде сказать, да, посещаю, – сказал Джек.
– Ах да, ах да… – сказал профессор Риттер.
– В этом нет ничего постыдного! – громыхнул доктор Хорват, заместитель директора.
– Полагаю, артритом вы тоже не страдаете, – сказала доктор Хубер. – Вы еще молоды. Впрочем, не поймите меня неправильно – у Уильяма артрит, но вам совершенно не нужно беспокоиться по этому поводу. Вы ведь не играете ни на пианино, ни на органе?
– Нет. И артритом тоже не страдаю, – ответил Джек.
– Может быть, вы пьете какие-либо таблетки? Я имею в виду, не от артрита? – спросила доктор Крауэр-Поппе.
– Нет, ничего не пью, – сказал он; доктор в ответ то ли удивилась, то ли расстроилась, Джек не мог понять.
– Хватит, коллеги, хватит! – провозгласил профессор Риттер и хлопнул в ладоши. – Пора дать Джеку возможность задать нам вопросы!
Коллеги весело закивали – манера профессора Риттера устраивала их, насколько Джек мог судить. В конце концов, он глава клиники, что предполагает более тесные связи с общественностью, нежели у его коллег, чему, вероятно, последние только рады.
– Да-да, пожалуйста, спрашивайте все, что хотите! – сказал доктор-лыжник Хорват.
– Я слышал, что зеркала – «пусковой механизм». Что это значит? – спросил Джек.
Присутствующие явно не ожидали от него таких познаний.
– Джек имел разговор с Вальтраут, она рассказала, как водит Уильяма в город покупать одежду, – объяснил коллегам профессор Риттер.
– Когда Уильям смотрит на себя в зеркало, он может просто отвернуться, а может закрыть лицо руками, – сообщил любитель железных фактов доктор Бергер.
– Но иногда, – добавила доктор фон Pop, – у него возникает желание посмотреть на свои татуировки.
– Да-да, на все сразу! – воскликнул доктор Хорват.
– Как вы понимаете, место для столь подробного изучения своего тела может быть совершенно неподходящим, но Уильям такие вещи попросту игнорирует, – пояснил профессор Риттер. – Кроме того, иногда он одновременно начинает и раздеваться, и декламировать.
– Декламировать?
– Видите ли, его тело – гобелен, и он умеет рассказывать его историю, как музыкальную, так и личную, причем делает он это как актер со сцены; поэтому мы называем это декламацией, – объяснила доктор Хубер.
У нее снова запищал пейджер, она снова отошла к телефону у стены.
– Huber hier! – недовольно сказала она в трубку. – Noch nicht! («Еще нет!»)
– Ваш отец отличается чрезвычайным педантизмом, но беда в том, что он не ведает ему пределов, – сказал профессор Риттер.
– Он очень гордится своими татуировками, и в то же время он решительно ими недоволен, – продолжил доктор Бергер.
– Уильям полагает, что некоторые располагаются не на тех местах, и корит себя за недостаток проницательности. Он сожалеет, что разместил их не там, где нужно, – уточнил доктор Хорват.
– Особенно он любит порассуждать, – вставила доктор фон Pop, – какая из татуировок должна была располагаться у него прямо над сердцем.
– А ведь в самом сердце нельзя держать слишком многое, – заметила доктор Крауэр-Поппе. – Он вывел у себя на теле все, что любит, но также записал на нем свою скорбь. Антидепрессанты успокоили его, сняли страх и тревогу, вернули ему нормальный сон…
– Но против скорби они бессильны, – отрезала доктор фон Pop, повернувшись к Джеку своим медальонным профилем.
– Не совсем, но большого прогресса мы не достигли, – признала доктор Крауэр-Поппе.
– Я думаю, не стоит сейчас загружать Джека подробностями точного
