— Ты помнишь, но не узнаешь, — говорил человек с ангелами. — Потому что не видишь глубже лица. Ты бессилен против нас. Мы вернемся, один за другим, вернемся в разных обличиях, а ты ничего не сможешь сделать, ведь гарь изуродовала тебя. Там, в глубине. Под одеждой, кожей, мясом и костями. Там пепелище, Ефим.
Дед стиснул бороду в кулаке, отступил еще на два шага, потащил за собой Игната, все так же не сводя глаз с лжехриста.
— Но гарь изменила и нас, — продолжал тот. — Мы обратились в прах, затем поднялись из него. В этом кроется наше с тобой главное различие. Ты обуглился изнутри и потух. А я еще горю.
Ангелы вокруг его головы вспыхнули огнем. Ярким, обжигающим, беспощадным. Языки пламени взвились до небес, и, даже зажмурившись, Игнат видел их кроваво-красное сияние.
Он поднял веки и часто заморгал. Полуденное солнце жгло безжалостно, резало глаза. Игнат лежал на спине посреди лесной поляны, копья сосен в недосягаемой вышине вонзались в бездонно-синее небо. Он попытался перевернуться на бок, и тут обнаружил, что связан. Прочная пеньковая веревка стягивала запястья и локти, колени и лодыжки. Более того — он находился в неглубокой яме, со всех сторон обложенный сухим валежником и пучками соломы.
— Эй! — позвал Игнат. Крик отозвался густой болью в затылке, а вместе с болью пришли и воспоминания. Нахлынула тошнота, от омерзения свело скулы. Проклятая старуха, проклятый…
— Ох, ты очнулся, — дед Ефим появился в поле зрения, держа в руках плотную охапку хвороста. — Ну, может, и хорошо.
— Отпусти меня! — взвыл Игнат. Он понял, что произошло с ним, понял, что собирался сделать старик. — Отпусти! Во мне нет никого!
— Оно так только кажется, — сказал дед, пристально глядя на него. — Бесы хитрые, а Кузьма этот — особенно. Затаился, затихарился, как лягушка в траве. Но меня не проведешь. Хватит!
— Нет во мне никого, клянусь!
— Да тебе-то откуда знать? Уж поверь, порченный обычно долго ни о чем не догадывается. А я видал, как он в тебя перебрался. Сам видал тело его поганое. Узнал мерзавца сразу же…
Дед кинул хворост Игнату в ноги, утер рукавом выступивший на лбу пот, вздохнул:
— Мы с ним давно знакомы. Он один из тех, что в грех меня ввели тогда…
Ефим погрозил Игнату костлявым пальцем:
— Больше не выйдет! Не поверю ни единому слову вашему, погань! Вы мне про скорый конец света твердили! Вы меня смутили своими россказнями, обещали вечное спасение через огонь! А затем страхом наполнили и заставили бежать, бросив всех…
Голос его сорвался на визг, дед замолк на мгновение, всхлипнул, прижал ладонь к глазам.
— Те души несчастные, в скиту, верили мне. Они шли в гарь за мной, как дети за отцом. А вы лишили меня храбрости принять очищение и смерть вместе с ними — и теперь еще смеете винить?!
Он вновь закричал, обращаясь к лесу и небу, скрежеща зубами, остервенело тряся кулаками над головой:
— Не сдамся! Слышите!? Не скроетесь! Всех вас найду, из-под земли достану! Всех до единого спалю! Клянусь!
Эхо захохотало в ответ. Закашлявшись, дед опустился на колени возле ямы, подполз к Игнату, погладил его по волосам, прошептал, глядя прямо в полные слез глаза:
— Слышишь, Игнатушка? Прости… но нет другого способа одолеть эту мерзость. Я стар, а они не устают мучить меня. Только обманом. Ложью против лжи. Иначе не выйдет. Не серчай, твое место среди ангелов. Буду молиться за тебя до скончания дней. И ты там замолви за меня словечко, когда придет срок, хорошо?
Дрожащими губами он поцеловал Игната в лоб и поднялся. Деловито осмотрел валежник, кивнул и направился к костру, тлевшему чуть в стороне. Выбрал головню побольше, взвесил ее в руке.
— Деда, — взмолился Игнат. — Давай не так, а? Давай по-другому… вон хоть ножом. Только не жги.
Ефим встал над ним, покачал головой:
— Нельзя по-другому, внучок. Помнишь, что я тебе говорил про плесень? Ударом ножа или петлей ее не вывести. Лишь огнем.
Он опустил головню, сухой хворост занялся мгновенно. Пламя стало болью и пылало до тех пор, пока не погасло солнце.
© Дмитрий Тихонов, 2015
Они любили друг друга так сильно, что возомнили себя не парой, а одним целым. И вроде бы в этом не было ничего плохого, да только они оставили рамки нормального далеко позади, и такая история любви уже не могла закончиться хорошо…
Впервые на русском — рассказ от признанного мастера эротического хоррора.
DARKER. № 3 март 2015
GRAHAM MASTERTON, «SEPSIS», 2003
— Что там у тебя? — спросила она, сияя глазами.
— Ничего… Сюрприз, — ответил он, поднимая лацканы своего пальто.
— Ну что же? — не унималась она. — Я не выношу сюрпризов!
— Это то, что я специально купил тебе, потому что очень сильно тебя люблю.
— Ну, покажи!
Она попыталась обойти его кругом и заглянуть под пальто, но он отпрянул от нее.
— Не покажу, пока ты мне кое-что не пообещаешь. Пообещай, что будешь любить это так же сильно, как любишь меня.
— Как я пообещаю, если даже не знаю, что это?
— Потому что здесь собрана вся моя любовь к тебе, вся-вся, свернутая в одном маленьком узелке.
— Покажи!
— Давай, — уговаривал он. — Если не пообещаешь, я унесу его обратно, и ты никогда не узнаешь, что это было.
— Покажи!
— Сначала обещай!
Она сделала глубокий вдох и выдала скороговоркой:
— Хорошо, что бы ты ни держал там под пальто, обещаю любить это так же сильно, как люблю тебя.
— Зуб даешь?
— Даю!
Он осторожно сунул руку под пальто и достал оттуда маленького пестрого котенка с большими зелеными глазами. Тот тихонько мяукнул и уцепился за воротник крошечными коготками.
— Ой, какой милый! — обрадовалась она. — Он просто совершенство!
— А я тебе что говорил? Это вся моя любовь, свернутая в одном узелке. Как назовешь?
Она взяла котенка и, сложив руку лодочкой, погладила его пальцем по головке.
— Еще не знаю. Но как-нибудь романтично. Очень, очень романтично.
Она мяукнула, и котенок мяукнул в ответ. Мяукнула еще раз, и он снова повторил за ней.
— О! Пусть будет Эхо!
— Эхо? Что это за имя? Больше подходит газете, чем коту.
— Нет, глупенький. Это из греческой мифологии.
— Ну, раз ты так считаешь…
— Эхо была очень красивой нимфой, самой красивой из всех, что когда-либо жили на свете.
— Да ну? И что с ней случилось?
— Ее все любили, но Гера, старая сварливая жена Зевса, обозлилась на нее за то, что та отвлекала ее, пока у Зевса были шуры-муры с другой богиней. Гера ее прокляла, чтобы она больше никогда не могла говорить своими словами — а только последними словами тех, кто заговаривал с ней.
Он восхищенно покачал головой.
— А знаешь, мне кажется, я люблю твой ум так же сильно, как твое тело. Ну, или почти так же. У ума, к сожалению, нет сисек.
Она бросила в него подушкой.
Его звали Дэвид Стевенджер, ее — Мелани Анджела Томас. Обоим было по двадцать четыре; Дэвид был Козерогом, Мелани — Овном. Звезды говорили, что они должны непрерывно ссориться, но никто из их знакомых не знал двух других людей, которые любили бы друг друга так сильно. Они жили и дышали друг другом, делили все на свете и, когда находились рядом, излучали чуть ли не осязаемую ауру.
Некоторые вечера они проводили лишь за тем, что смотрели друг на друга в благоговейном молчании, будто ни один из них не мог поверить, что Бог послал ему столь желанного человека. А они оба были весьма желанны. Дэвид был ростом немного за метр восемьдесят, с короткими светлыми волосами и нордическом лицом с прямым носом, унаследованным от дедушки. Широкоплечий и симпатичный, он считался одним из лучших принимающих «Грин-Бей Пэкерс» за последнее десятилетие. Мелани была невысокой и хрупкой, с блестящими темными волосами почти до поясницы. Она обладала красотой девушки с прерафаэлитского полотна, — красотой, навевающей грезы и отяжеляющей веки, будто от прогулок по бархатным маковым полям. С отличием окончив Висконсинский университет в Грин-Бее, она работала пишущим редактором журнала «Мид-Вест».
Они познакомились, когда Мелани отправили брать интервью у футболистов об их личной жизни. Первым ее вопросом был: «Какие девушки вам нравятся?», и Дэвид, недолго думая, ответил: «Ты».
Дэвид и Мелани жили в квартире на первом этаже большого белого дома. Он стоял на одной из улиц Ашваюбенона, на которой росли рядком сахарные клены. У Дэвида был синий пикап «Додж», а у Мелани — новый серебристый «Фольксваген Жук». На следующий вечер после того, как Дэвид принес домой Эхо, Мелани сидела на садовых качелях на передней веранде, держа котенка на коленях. Дэвид отправился пробежаться.
