«Боже мой, Боже мой! Сколько мы у себя отнимаемъ времени изъ-за какихъ-то глупыхъ яко-бы приличій. Надъ китайскими церемоніями смѣемся, а сами тѣ-же китайцы. Вѣдь вотъ теперь директоръ можетъ спросить меня для нужныхъ объясненій, а я странствую по улицамъ, забѣгаю въ подъѣзды. И зачѣмъ? Ни я этому Таненбергу не нуженъ, ни онъ мнѣ. Ну, зачѣмъ ему моя визитная карточка, спрашивается? Подамъ я ему эту карточку, будетъ она валяться у него на письменномъ столѣ, а потомъ запылится и полетитъ въ печь».
Подъѣзжая къ Моховой, Головцовъ ужъ думалъ
«А кто его знаетъ, этого Таненберга… Можетъ быть, это тотъ самый и есть, гдѣ я сейчасъ былъ, а жена перепутала, что онъ чиновникъ. Можетъ быть, онъ докторъ и есть, и на самомъ дѣлѣ докторъ, а жена говоритъ, что онъ чиновникъ? Вѣдь женщины насчетъ всего этого ой-ой-ой! Недавно она съ нимъ познакомилась гдѣ-то на велодромѣ, что-ли? Я самъ его видѣлъ только мелькомъ разъ на четвергахъ у Марьи Ильинишны… игралъ я въ это время въ карты… На доктора-то все-таки, какъ мнѣ помнится, онъ не похожъ… Очень ужъ онъ жидокъ и моденъ… въ вычурныхъ воротничкахъ, галстухъ подъ подбородокъ… Впрочемъ, нынче физіономіи обманчивы. Нѣтъ опредѣленнаго типа. Вонъ мой портной Краузе. Портной, а смотритъ дипломатомъ. Таненбергъ… Вѣдь что скверно, такъ это то, что жена потребуетъ непремѣнно, чтобъ я ему завезъ визитную карточку, нужды нѣтъ, что я ужъ проѣхался сегодня къ какому-то Таненбергу, очень можетъ быть и къ настоящему Таненбергу, къ тому, котораго я отыскивалъ, потому что по адресной книгѣ онъ показанъ чиновникомъ, коллежскимъ совѣтникомъ. Впрочемъ, нѣтъ, — рѣшилъ Головцовъ. — Про этого песковскаго Танепберга швейцаръ сказалъ, что этотъ не баронъ и даже изъ евреевъ».
Ѣхали по Моховой. Головцовъ читалъ нумера на домахъ и, наконецъ, ткнувъ извозчика въ спину рукой, сказалъ:
— Подержи направо у подъѣзда. Надо спросить.
На подъѣздѣ стоялъ пожилой швейцаръ и негодовалъ на удалявшуюся отъ подъѣзда даму, кивая на нее дежурному дворнику съ бляхой поверхъ тулупа.
— За калоши пятакъ сунула. Ахъ, молеѣдина! Я ей говорю: «оставьте внизу калоши, потому у насъ коверъ». Возвращается и мѣдный пятачокъ суетъ.
— Захарцевъ здѣсь живетъ? — спросилъ его Головцовъ, вылѣзая изъ саней.
— Здѣсь. Пожалуйте. Въ восьмомъ номерѣ. Четвертый этажъ.
— А дома онъ?
— Одинъ дома.
«Досадно, что дома», — подумалъ Головцовъ и вошелъ въ, подъѣздъ.
— Калоши потрудитесь, баринъ, внизу оставить, потому у насъ бархатный коверъ, — сказалъ ему швейцаръ.
«Не оставить-ли ему только карточку? — подумалъ Головцовъ, снимая калоши, но тотчасъ-же отказался отъ этого предположенія. — Нѣтъ, пойду ужъ… А то жена пошлетъ второй разъ. Она просила посмотрѣть обстановку его. квартиры и сообщить ей».
Онъ началъ взбираться по лѣстницѣ и въ третьемъ этажѣ на площадкѣ остановился.
— Забылъ, какъ зовутъ этого Захарцева. Вотъ исторія-то! — пробормоталъ онъ себѣ подъ носъ, но тотчасъ-же утѣшился. — Впрочемъ, по всѣмъ вѣроятіямъ, на дверной доскѣ написано его имя, — прибавилъ онъ и сталъ подниматься въ четвертый этажъ, тяжело дыша.
Вотъ и площадка четвертаго этажа, вотъ и квартира подъ нумеромъ восьмымъ, вотъ и мѣдная доска на дверяхъ квартиры, а на доскѣ надпись: «Іосифъ Ивановичъ и Григорій Ивановичъ Захарцевы».
Головцовъ всталъ втупикъ.
«Два брата вмѣстѣ живутъ. Къ которому-же я иду? — промелькнуло у него въ головѣ. — Кажется, къ Осипу? Кажется, жена называла его Іосифомъ или Осипомъ? А впрочемъ, забылъ! Совсѣмъ забылъ! Можетъ быть и Григоріемъ! Или Григорій?» — припоминалъ онъ.
Головцовъ хотѣлъ уже спускаться внизъ, отдать карточку швейцару и уѣхать, но лакей, предувѣдомленный снизу звонкомъ швейцара, отворилъ дверь.
— У себя господинъ Захарцевъ? — спросилъ Головцовъ.
— Дома-съ. Григорій Иванычъ дома. Пожалуйте… — пригласилъ лакей, впуская въ переднюю…
Головцовъ сначала поколебался, но потомъ рѣшилъ:
«Пойду на счастье. Можетъ быть, это и онъ дома. Ахъ, память, память»! — попрекнулъ онъ себя и вошелъ въ прихожую, гдѣ лакей снялъ съ него шубу.
— Какъ доложить объ васъ? — спросилъ лакей Головцова.
Подать лакею свою карточку Головцову почему-то показалось унизительнымъ и онъ сказалъ:
— Головцовъ… Максимъ Макарычъ Головцовъ.
— Головцовъ? Пожалуйте въ гостиную. А я сейчасъ… Они на токарномъ станкѣ занимаются.
Головцовъ колебался.
— Вотъ видите, мой милый… Захарцевыхъ два брата. А мнѣ къ Захарцеву художнику, который художникъ, — сказалъ онъ лакею.
— Такъ то Осипъ Иванычъ. Они полчаса тому назадъ уѣхали. А это ихъ братъ… студентъ, — отвѣчалъ лакей.
Но въ это время изъ гостиной въ прихожую выглянулъ совсѣмъ молодой человѣкъ съ черненькими усиками и съ еле пробивающеюся бородкой, въ сѣрой тужуркѣ, и заговорилъ:
— Вы къ брату Осипу? Его дома нѣтъ. Пожалуйте, пожалуйте… что вамъ угодно? Братъ пошелъ прогуляться.
Головцовъ переступилъ порогъ прихожей и не зналъ, что отвѣчать.
— Вотъ видите-ли… Я отдалъ визитъ вашему брату. Меня просила жена… Онъ былъ у насъ… Жена и дочь познакомились въ Ниццѣ съ вашимъ братомъ художникомъ…
Студентъ оживился.
— А вы господинъ Головцовъ? Супругъ Варвары Тимофѣвны? — воскликнулъ онъ. — О, Боже мой! Пожалуйте, пожалуйте, ваше превосходительство! Прошу покорно садиться. Вотъ тутъ помягче… На диванчикѣ… Милости просимъ. Братъ такъ много говорилъ мнѣ о вашемъ семействѣ, о вашей супругѣ, о вашей дочери Надеждѣ, Надеждѣ… Виноватъ… Позвольте узнать ваше имя и отчество.
— Максимъ Макарычъ я… Вотъ передайте вашему брату карточку.
Головцовъ не садился. Онъ не зналъ даже, какъ себя и держать со студентомъ, какъ разговаривать съ нимъ. Вообще онъ не любилъ студентовъ.
А студентъ Захарцевъ продолжалъ:
— Братъ Осипъ въ восторгѣ отъ любезности вашей супруги и вашей дочери Надежды Максимовны. Братъ много, много мнѣ разсказывалъ. Да что-же вы не присядете, ваше превосходительство! Отдохните пожалуйста. Мы такъ высоко живемъ. Вы поднялись по лѣстницѣ… Вотъ кресло… Прошу…
— Я не имѣю времени, молодой человѣкъ… — произнесъ Головцовъ. — Тутъ недоразумѣніе… А то-бы я и не поднялся. Вотъ, передайте карточку вашему брату и прощайте.
Онъ положилъ на столъ свою карточку, подалъ студенту два пальца, окинулъ гостиную пытливымъ взоромъ и сталъ удаляться въ прихожую.
Студентъ провожалъ его и бормоталъ:
— Какъ жаль, что вы не имѣете времени посидѣть и подождать брата. А онъ долженъ скоро вернуться. Онъ просто пройтиться пошелъ. Боже мой, какъ онъ будетъ жалѣть, что вы его не застали!
Головцовъ ничего не отвѣчалъ. Стиснувъ зубы, онъ надѣлъ поданную ему лакеемъ шубу и быстро выскочилъ на лѣстницу.
«Вотъ дурака-то разыгралъ! — думалъ онъ про себя. — А все женушка милая со своими проклятыми визитами! Спасибо, Варвара Тимофѣвна, спасибо! Ахъ, чтобы тебя!.. Вѣдь совсѣмъ я шутъ гороховый. И зачѣмъ я наверхъ подымался? Дернула меня нелегкая! Впрочемъ, вѣдь внизу сказали, что дома. А швейцаръ совсѣмъ дубина! Долженъ-бы былъ спросить меня: къ которому, молъ, вы Захарцеву идете? У насъ два… Одинъ художникъ, другой студентъ. Тогда-бы я оставилъ карточку и не нарвался на студента. Ахъ, разыгралъ дурака! Швейцаръ дуракъ, а я вдвое!..»
Головцовъ былъ взбѣшенъ и, спускаясь внизъ уже по послѣднимъ ступенькамъ, твердилъ про свою особу себѣ подъ носъ на каждой ступенькѣ, съ каждымъ шагомъ:
— Дуракъ, дуракъ… дуракъ… Отчего вы меня не предупредили, что Осипа Иваныча нѣтъ дома? — накинулся онъ на швейцара, надѣвая свои калоши.
— Да вѣдь вы не сказали мнѣ, котораго Захарцева вамъ надо. Я и отвѣтствовалъ: одинъ, говорю, дома. Почемъ я зналъ! Я думалъ, что вы къ студенту.
— Къ студенту! Зачѣмъ старику студентъ? Зачѣмъ?
И не давъ ничего швейцару за сохраненіе калошъ, Головцовъ въ негодованіи выскочилъ изъ подъѣзда на улицу.
На Васильевскій островъ къ Голяшковскому Головцовъ уже не поѣхалъ, а велѣлъ везти себя извозчику домой.
«Довольно. А то опять въ какой-нибудь просакъ попадешь, — разсуждалъ онъ, и тутъ-же рѣшилъ:- женѣ скажу, что у всѣхъ былъ, никого не засталъ и всѣмъ оставилъ по визитной карточкѣ. Вѣдь провѣрять не станетъ».
Дома, однако, онъ изъ записной книжки увидѣлъ, что фамилію барона Таненвальда онъ перепуталъ и въ адресной книгѣ искалъ не Таненвальда, а Таненберга, къ которому и ѣздилъ.
1903
