IV
Шестнадцать лет я проработал в гуманитарных классах, куда по одному отбирали лучших учеников со всей Москвы. Одновременно я всегда продолжал работать в обычных классах.
Вспоминаю выпуск 197… года. Блестящий класс. Все читают, и много, следят за «толстыми» журналами. Смотрят и обсуждают все заслуживающие внимания фильмы. Чуть ли не каждую неделю — в театре. А как спорили на уроках, какие сочинения писали! Позволю себе привести четыре строки из стихотворения, которое потом, через много лет, принесет мне одна из учениц этого класса:
Как окна в кабинете сияли на рассвете
Три клетчатых близняшки на третьем этаже!
Тогда мы были дети, но помним окна эти,
И замирает сердце… Пятнадцать лет уже.
И вот, то ли в декабре девяносто второго, то ли в январе девяносто третьего выпускники этого класса в очередной раз решили собраться. Пригласили меня. Отправляясь на эту встречу, я плотно поел дома: времена наступили дорогие, так что рассчитывать на что-то, кроме чая с тортом или пирогом, не приходилось. Каково же было мое удивление, когда я увидел стол, уставленный отечественными и заморскими напитками и обильной, изысканной закуской.
Началось выяснение: кто, где, как? Ну, про образование я давно уже знал. Все закончили элитарные гуманитарные вузы: МГУ, ГИТИС, ВГИК, театральные училища, иняз. Большинство хорошо устроены, можно сказать, процветают.
Но нет, не все. Я знал, как тяжело живется вот этой девочке (для меня все мои ученики навсегда остаются мальчиками и девочками), как трудно ей одной тянуть сына. Я знаю, в каком отчаянном положении оказалась другая девочка после разрыва с мужем. И все-таки почти все из-под девятого вала российской жизни, который захлестнул миллионы людей, вышли сухими.
Хотя, конечно, получилось не так, как мечталось. Автор хороших стихов продает автомобили. Видевший себя режиссером художественных шедевров — делает рекламные клипы. Стартовавший как способный театральный критик — верстает на компьютере рекламную газету. Тонкий театрал — работает в банке.
Наверное, сложностей, трудностей, проблем у каждого хватает. К хозяину ресторана пришли молодые люди и потребовали поделиться с ними доходами. Он отказался. Через несколько дней в собственной квартире был избит его отец. А вскоре снова пришли те же молодые люди, назвали предпринимателю полную и абсолютно точную картину его банковского счета, сказали, в какой школе учится сын и в какое время он из школы возвращается. Так что пришлось делиться. Другая бывшая ученица, работающая в очень перспективной и щедро оплачивающей ее труд фирме, вздыхает: никак не могу решиться родить: уйдешь в декрет — и лишишься такого места…
Весь мир у их ног. "Вот, посмотрите, здесь мы с мужем и с детьми в Альпах, а это в Париже". (Сам я попаду туда года через три, когда выйдет моя книга, и я буду думать, что делать с полученным гонораром: купить ли компьютер или съездить в Париж. Я выберу Париж, и на этом моя зарубежная одиссея, ограничившись столицами Греции и Франции, закончится, судя по всему, навсегда.) "В последний раз я его встретила в Стокгольме". "А вы знаете, кого я встретила в прошлом году в НьюЙорке?" "Он не мог сегодня прийти: третий месяц никак не выберется из Лондона".
Поздно вечером, когда одна из моих бывших учениц на редакционной машине, которая пришла за ней, чтобы отвезти подписать полосу в завтрашнем номере респектабельной газеты, подвезла меня домой, она, прощаясь, сказала:
— А хорошо всетаки жить: презентация в Москве, прием в Брюсселе.
Я заметил, что мы живем на вулкане. И услышал в ответ:
— Да нет, вы преувеличиваете.
(Те же самые слова я сказал через несколько лет своему бывшему ученику, ставшему банкиром. "Вы правы, — ответил он. — Поэтому я все свои активы держу не здесь".)
На кухне мы жарко обсуждали вопросы воспитания теперь уже их детей. Я рассказал о своих впечатлениях от школы «Лидер» и спросил, насколько то, что я там видел, характерно для новых русских. Мнения разделились.
— Не принимайте близко к сердцу и не переживайте. Они все такие. И ничего вы с ними не сделаете. Не мучайте себя и спокойно берите деньги, которые вам платят.
— Нет, сотрудники нашего банка стремятся дать детям очень хорошее образование. Приохочивают к чтению. Как минимум два иностранных языка обязательно. По возможности отправляют учиться за границу.
А вскоре, 5 апреля 1993 года, по московскому каналу услышал обращение к телезрителям. И вот в какой связи: гуляя с сыном, офицер увидел, как тонет, провалившись под лед на пруду, ребенок. Он спас ребенка, но сам погиб. Осталась вдова с тремя детьми. Кто может — помогите! Телефон. Номер показался мне знакомым. Чтото кольнуло в сердце. Взял записную книжку, проверил сомнения отпали. Это же Оля из того класса, о котором я рассказал выше. Ее на встрече не было.
Рванулся к телефону. Звоню Олиным одноклассникам. Все отвечали одно и то же: "Не беспокойтесь, поможем". Но откликнулись лишь три подруги, которые все время были с ней рядом. Помогла академия, где служил погибший офицер, и неизвестные люди, услышавшие телевизионный зов о помощи.
Я даже думал, может, они всё давно сделали, тихо, скромно и не хотят передо мной бахвалиться. И только через год та, что все время была рядом с Олей, рассказала: "После того, как вы позвонили, я обзвонила всех. Через некоторое время еще раз. И все сказали, что, конечно, помогут. И не помогли. Если бы я всех объехала, то, конечно, дали бы. Но я этого не стала делать".
А весной 2001 года, собравшись на пятидесятилетие школы, они отправились в ресторан, и один из тостов был такой: "Как хорошо, что не сбылись наши юношеские мечты".
Ничто прежде — ни споры о Сталине, ни отношение к Ленину и социализму, ни реакция на Афганистан — не разводило людей так, как отношение к тому, что произошло в те десять лет, которые потрясли страну.
Дабы не упрекнули меня в ретроградстве, консерватизме, идеализации прошлого, прокоммунистических взглядах, скажу сразу ясно и определенно: да, советский социализм проиграл экономическое соревнование с капиталистическим миром. Да, большинство населения развитых капиталистических стран живет гораздо лучше, чем большинство наших граждан. Думать об этом горько и стыдно. Да, частная инициатива, стремление к прибыли могут стать тем экономическим рычагом, который способен поднять экономику и жизненный уровень всего общества. Да, замечательно, что в любом магазине можно свободно купить то, что еще недавно было страшным дефицитом. Учитель литературы, я со смешанным чувством радости и горечи смотрю на свои книжные полки, где появились книги, о которых, к стыду своему, я раньше даже не слышал. И возвращаться назад я, конечно, не хочу.
И все-таки, и тем не менее, и вместе с тем…
Вот смотрю я по телевизору выступление Егора Гайдара. На дворе 1999 год, и говорит он о том, что за реформы наши заплачено тяжелой ценой — ухудшением жизни миллионов людей, но что "частная собственность и экономическая свобода стоят таких жертв". Я же, воспитанный русской литературой, убежден, что оправдывать страдания и жертвы имеет право лишь тот, кто сам страдает и жертвует. Можно как угодно относиться к Сталину, Микояну, Хрущеву, но их дети воевали в Великую Отечественную войну и погибали. А вот военный министр, который кощунственно заявил, что наши ребята в Чечне умирают с улыбкой на лице — одна из самых позорных фраз ХХ века, — своего сынаофицера убрал подальше от Чечни. Сытый человек, который оправдывает неизбежность существования голодных, для меня вне человеческой морали.
И тут же я вспомнил, как тот же Гайдар, отвечая на вопрос, думал ли он, планируя свои реформы, о миллионах, которых она ограбит, ответил: "Конечно, нет. Врач, который оперирует ребенка, не должен думать о его слезах".
Я знал учительницу литературы, у которой учился Егор Гайдар. Это была его любимая учительница, и фотографию ее он поместил в своих мемуарах. Тогда он, наверное, писал отличные сочинения о гармонии, в основу которой не может быть положена слезинка ребенка. Похоже, что сегодня "депрессивная русская литература", как определила ее Валерия Новодворская, им преодолена.
Да что Гайдар! Он для меня человек чужой, и мне с ним, как говорят, детей не крестить. Но как горько расходиться и даже рвать с людьми, тебе близкими, дорогими, которые не принимали тоталитаризма и мечтали о свободе и демократии, но, вкусив (кто меньше, а кто и побольше) новых жизненных благ, стали другими, словно их подменили.
"Вот оно, будущее нашей страны! Вырастут они, станут бизнесменами и переменят все в нашей жизни!" — восторженно умиляется мой друг, видя, как мальчишки бросаются протирать стекла проезжающих машин.
Естественно, можно думать об этом по разному. Весь вопрос в другом: почему мы, близкие по мировоззрению в течение четырех десятков лет, на пятом стали смотреть на мир по разному.
