— Благодаримъ покорно… — поклонился дворникъ и спросилъ:- А за доску, что я изъ забора для вашей чести вытащилъ, такъ госпожа кухарочка отдастъ?
— Какую доску? Про какую доску онъ говоритъ? — задалъ женѣ вопросъ Михаилъ Ивановичъ.
— А подъ плиту, чтобы вотъ для вашей чести обѣдъ состряпать, — пояснилъ дворникъ.
— Ахъ, да, да… — спохватилась Марья Павловна. — Вѣдь кухарка пріѣхала сюда безъ полѣна дровъ. Ну, вотъ тебѣ пятіалтынный за доску. Возьми…
Опять вертѣніе пятіалтыннаго въ рукахъ.
— Помилуйте, сударыня… Да вѣдь я за эту доску отъ хозяина одной ругани на два двугривенныхъ выслушанъ долженъ. Вѣдь доска-то изъ забора. Пріѣдетъ и спросить, куда доска дѣвалась.
— Ты лучше-бы дровъ пять-шесть полѣнъ далъ, а завтра, купивъ дрова, мы и возвратили-бы тебѣ натурой.
— А гдѣ ихъ взять, дрова-то? Никто изъ жильцовъ еще не переѣзжалъ. Вы первые. Да намъ и доски изъ забора не жаль, коли вы жильцы хорошіе. Кушайте на здоровье. Надо вамъ, такъ я завтра и другую доску на подтопку принесу. Дрова-то, вѣдь, тоже сразу вамъ не привезутъ.
Михаилъ Ивановичъ полѣзъ опять въ карманъ, вынулъ еще двугривенный и подалъ дворнику.
— Благодаримъ покорно… — опять поклонился дворникъ. — У насъ, ежели жильцы не сквалыжные, то мы для нихъ всей душой рады… Прикажете, такъ можно изъ хозяйскаго сада и кустъ кукушкиныхъ башмачковъ для вашего садика спереть.
— Спасибо, спасибо. А только зачѣмъ-же спирать-то? Не надо.
— Ну, ладно. Я вамъ и маргаритокъ нарою и цѣлую клумбочку посажу.
Дворникъ топтался и не уходилъ.
— Насчетъ воды переговорить надоть-бы… — сказалъ онъ наконецъ.
— Ахъ, да, да… Такъ сколько-же ты съ насъ возьмешь за воду? — спросилъ Михаилъ Ивановичъ. — Дрова наколоть и принести, помои вынести, воды доставить…
— Насчетъ воды мы въ здѣшнемъ мѣстѣ первые… У насъ колодецъ первый сортъ.
— Такъ сколько-же тебѣ въ мѣсяцъ за работу?
— У насъ положеніе: сколько душъ — столько и рублей.
— То-есть, считая съ прислугой?
— А то какъ-же? Иная прислуга больше господъ полощется.
— Ну, это много. Насъ семь душъ съ прислугой. Вѣдь это — семь рублей.
— Это за воду. Да за дрова три. Вотъ десять рублей и будетъ. Счетъ ровный.
— Какъ, за дрова отдѣльно? — воскликнулъ Михаилъ Ивановичъ.
— А то какъ-же… Вѣдь не даромъ-же мнѣ ихъ таскать, — отвѣчалъ дворникъ. — Отъ жильцовъ живемъ. Вѣдь лѣтомъ хозяинъ намъ ни копѣйки жалованья не платитъ. «Будьте, говоритъ, сыты съ жильцовъ, берите съ нихъ».
— Но, вѣдь, это ужасъ что такое: десять рублей! нѣтъ, я такихъ денегъ не дамъ, — сказалъ Михаилъ Ивановичъ.
Дворникъ усмѣхнулся.
— А какъ-же вы безъ воды жить-то будете? — спросилъ онъ.
— Зачѣмъ-же безъ воды? Да я горничной рубль въ мѣсяцъ прибавлю, такъ она мнѣ наноситъ воды, сколько нужно.
— Нѣтъ, ужъ благодаримъ покорно, а я воду носить не намѣрена! Носите сами, коли дворнику заплатить жалѣете, — откликнулась горничная Аннушка, прислуживавшая у стола.
— Зачѣмъ-же ты грубишь-то? Мы съ тобой ласково, а ты грубишь, — упрекнула ее Марья Павловна.
— А затѣмъ, что я и отъ стирки-то хочу отказаться, потому у меня нервы и голова кружится, когда я стираю. Вы такъ и знайте, и берите для стирки поденщицу. Стирка! Воду носить! У меня теперь другое воображеніе.
— Ну, потомъ, потомъ объ этомъ поговоримъ. Ахъ, что за наказаніе эта дѣвушка! Ну, не ты, такъ кухарка воду будетъ намъ носить, если ей жалованье прибавить.
Дворникъ усмѣхнулся снова.
— Странная вы барыня! — сказалъ онъ. — Да какъ-же кухарка вамъ изъ колодца воды принесетъ, ежели колодецъ у насъ на запорѣ?
— Ну, положимъ, ты колодезь запереть не смѣешь! — проговорилъ Михаилъ Ивановичъ.
— А вотъ запираемъ.
— А вдругъ пожаръ?
— Тогда отопремъ. А такъ не дамъ я вамъ, баринъ, самимъ изъ колодца воду таскать, не дамъ. Помилуйте… А вдругъ ваша прислуга, по злобѣ ко мнѣ, отраву какую-нибудь въ колодецъ подсыплетъ? А вы вотъ что… Такъ какъ вы — жилецъ хорошій, то зачѣмъ намъ ссориться? Лучше по хорошему сойтись. Извольте: восемь рублей за воду и дрова я съ васъ возьму.
— Нѣтъ, нѣтъ! Это разбой… Пять рублей я тебѣ еще могу дать.
— Невозможно этому быть, баринъ. Помилуйте, мы за зиму-то оголодали, такъ надо-же намъ поправиться. Жильцовъ-то ждемъ какъ! А тутъ вдругъ…
— Пять рублей довольно. Пойду къ хозяину и попрошу его вступиться.
— Да тутъ хозяинъ нашъ не при чемъ. Онъ отдалъ мнѣ и женѣ моей колодецъ и сказалъ: «теребите съ-жильцовъ, а отъ меня ничего ужь не требуйте». Намъ и корова разрѣшена… Мы двухъ коровъ держимъ, чтобы отъ жильцовъ питаться. Вы, баринъ, по скольку бутылокъ молока отъ моей дворничихи брать будете?
— Надо знать цѣну, надо знать, какое молоко.
— Молоко первый сортъ, а цѣна двѣнадцать копѣекъ за бутылку. Вотъ ежели молока по двѣ кринки будете отъ моей дворничихи въ день брать, то хорошо — извольте, семь рублей за носку воды и дровъ я возьму съ вашей милости. А безъ молока — другая цѣна. Желаете?
— Нѣтъ, я завтра пойду къ хозяину дачи и переговорю съ нимъ. Отдавать жильцовъ во власть дворника нельзя, — твердо отвѣчалъ Михаилъ Ивановичъ.
— Ну, а если такъ, то покуда сидите безъ воды. Прощенья просимъ.
Дворникъ повернулся и вышелъ изъ комнаты.
Было десять часовъ вечера. Смеркалось. Спускались блѣдно-лиловыя сумерки, замѣняющіе въ Іюнѣ на сѣверѣ ночь. Посвѣжѣло. Стала ощущаться сильная сырость. Въ саду скамейки и перила террасы. покрылись росой.
— Фу, какъ я устала! — проговорила Марья Павловна, провозившаяся вмѣстѣ съ горничной Аинушкой около узловъ съ подушками и одѣялами и указывавшая ей для кого гдѣ устраивать постели. — Руки, ноги подломились — вотъ какъ я устала! Напиться поскорѣе чаю, да и лечь спать. Что не успѣли разобрать изъ корзинъ — завтра разберемъ. Куда торопиться!
— Да и я усталъ, — проговорилъ Михаилъ Ивановичъ.
— Вамъ-то съ чего уставать? — усмѣхнулась горничная. — Только ходили и папиросы курили. А насчоть работы, такъ даже ни чуточку ни до чего не дотронулись.
— Какъ ты смѣешь такъ съ бариномъ разговаривать, дерзкая! — закричала на нее Марья Павловна.
— А что-жъ я сказала? Я правду сказала. Конечно-же…
— Иди и ставь сейчасъ самоваръ.
— Нѣтъ, ужь благодарю покорно. Пусть кухарка сегодня поставитъ. А мнѣ надо бѣжать въ мелочную лавочку, пока не заперли. У меня ни капли помады нѣтъ на завтра. Помаду свою я въ городѣ забыла.
— Михаилъ Ивановичъ, да она совсѣмъ отъ рукъ отбивается
— Ахъ, матушка! Справляйся сама, какъ знаешь. У меня голова кругомъ идетъ… Матрена! Ставь самоваръ, пожалуйста! — крикнулъ Михаилъ Ивановичъ кухаркѣ.
— Самоваръ поставленъ, — послышался отвѣтъ.
— Ну, такъ живо. А ты ступай въ лавочку за помадой, да скорѣй назадъ, — обратилась Марья Павловна къ горничной. — Бобы-то не разводи тамъ.
— Да, да… Поторапливайся, — подхватилъ Михаилъ Ивановичъ. — Я запираться буду. Запоры-то здѣсь ой-ой-ой!
— Да никакихъ нѣтъ, — отвѣчала кухарка. — Я давеча, когда вы еще не пріѣзжали, за хлѣбомъ съ обѣду въ лавочку бѣгала, такъ ужъ ладила какъ-нибудь кухню запереть, чтобы посуду не украли, и ни ключа, ни замка, ни даже пробоя. Ничегошеньки нѣтъ.
— Да что ты! Не можетъ быть! — воскликнулъ хозяинъ.
— А вотъ извольте сами посмотрѣть. На ночь въ кухнѣ нельзя будетъ никакой посуды оставить — все уворуютъ. Еще если-бы на сегодня можно было мнѣ самой въ ней спать лечь, а то кухня такая, что въ ней и не повернешься.
Михаилъ Ивановичъ бросился къ наружнымъ дверямъ въ кухнѣ.
— Такъ и есть. Никакихъ запоровъ. И у лицевого, и у задняго входа ни задвижки, ни крючка, — сказалъ онъ. — Даже дверныя скобки отвинчены. Какъ-же мы спать-то будемъ, не запершись! Все у насъ разворуютъ. Матрена! Зови сюда скорѣй дворника.
Является дворникъ, и уже пьяный.
— Послушай, любезный, какъ-же вы сдаете дачу, если ни у одной двери запоровъ нѣтъ! — встрѣчаетъ его Михаилъ Ивановичъ. — Надо ложиться спать, и не знаемъ, какъ запереться. Ни задвижки, ни крючка — ничего нѣтъ.
Дворникъ покачнулся на ногахъ и отвѣчалъ:
— Какъ нѣтъ? Что вы! Помилуйте… Запоры должны быть въ аккуратѣ.
— Знаю, что должны быть въ аккуратѣ, но ихъ нѣтъ. Вотъ посмотри.
— Что за шутъ! И въ самомъ дѣлѣ, нѣтъ. Ужъ это не домовой-ли подшутилъ? А только, сударь, не извольте сомнѣваться. Теперича, ежели сюда плевую задвижку или крючекъ ледащій… то въ лучшемъ видѣ…
— Ну, давай сюда крючекъ, давай задвижку
— А это ужъ, сударь, завтра. Теперь какія-же задвижки къ ночи!
— Какъ, какія задвижки къ ночи! Какъ-же мы спать-то будемъ, не запершись? Къ ночи-то задвижки и нужны, а то наши вещи разворуютъ.
— Вещи? Насчетъ этого, сударь, не сомнѣвайтесь. У насъ здѣсь мѣсто спокойное, и ни — Боже мой! Я вотъ семъ годовъ въ здѣшнихъ мѣстахъ дворникомъ, а чтобы какое баловство — Боже избави!
