Оторвавшись, наконец, от Валентины, капитан, разбрасывая табуретки, рушится на пол, и левая нога его начинает мелко и как бы независимо от остального тела дрожать.
-- Уби-и-и-ли, уби-и-или! -- истошно вопит Валентина, стоя в быстро растущей луже крови.
До суда Леню отправляют в психушку на улице Свердлова.
-- Мой сын в сумасшедшем доме, -- тупо повторяет Ольга Николаевна, -Мой сын в сумасшедшем доме.
-- Оля, Оля, -- молит ее Александр Мойсеевич, утирая текущие по небритым щекам слезы. -- Он не сумасшедший, я знаю, что он не сумасшедший.
-- Тем хуже для него, -- делает верный вывод Ольга Николаевна.
В мутном хаосе, в какой сливается все окружающее ее, перед Ольгой Николаевной появляется деканская жена Екатерина Михайловна.
-- Оля, дорогая, поверьте мне, я очень сочувствую вашему горю, -Екатерина Михайловна берет Ольгу Николаевну за руки.
-- Катя, вы можете мне как-то помочь? -- она впервые называет ее по имени. -- Может быть, вы кого-то знаете?
-- Оля, я просила мужа найти адвоката, может быть кого-то, кто читает на юрфаке, но есть еще одна вещь, которую вы должны сделать.
-- Что же? Говорите! Нужны деньги? Сколько?
-- Я уже беседовала с мужем об этом, Оля, вы знаете он -- юрист. Он мне сказал, что максимум, чего может добиться лучший адвокат, это только меньшего срока. Но каким бы ни был срок, Оля, там, ему будет легче, если он будет русским.
-- Там?
Екатерина Михайловна кивает головой.
-- Как ваша девичья фамилия?
-- Моя фамилия Кириллова. Да Кириллова.
-- Пока он в больнице, вы должны поменять ему фамилию на свою.
-- Как?
-- Оля, как угодно. Любыми средствами. Люди теряют паспорта, метрики, потом восстанавливают. У него вообще есть уже паспорт? Он должен получить вашу фамилию и вашу национальность.
На суд пострадавшего привозят. Валентина толкает инвалидное кресло с высокой кожаной спинкой. За ней, как почетный караул, следуют два моряка в черных кителях. Ноги у отставного капитана не шевелятся.
Адвокат не очень уверенным голосом произносит заготовленную речь о систематическом ущемлении национальных чувств, человеческого достоинства, норм социалистического общежития. Александр Мойсеевич в черном габардиновом пиджаке с наградными колодками и орденом Красной Звезды, которые обычно надевает только на Девятое мая, сидит в первом ряду. Лицо его опущено в ладони рук и манжеты рубашки влажны от слез. Рядом Ольга Николаевна вся в темном, как на похоронах, с отсутствующим лицом.
Она не в состоянии вникнуть в речь адвоката и почему-то вспоминает, как они втроем ездили на пляж в Лузановку. Они брали с собой большую сумку, где лежал завернутый в пляжную подстилку казанок отварной картошки с маслом, мелко нарезанным укропом и котлетами. Помидоры и огурцы она заворачивала в отдельную газету, чтобы они не нагревались. На пляже Шурик зарывал бутылку с компотом для охлаждения в песок там, где набегает волна.
-- Ленчик, иди, сынок, попей компотик!
-- Мам, я не хочу!
-- Иди родной, ты уже синий от холода.
Она смотрит на сидящего за деревянным барьером сына, едва узнавая в этом обритом налысо парне с выдающимися скулами и носом родные черты и чувствуя, что уже нечто большее, чем этот деревянный барьер, разделяет их.
В этот момент она, конечно, не может догадываться о том, что в лагерь под Полтавой, куда определят ее Леню, приедет на свидание Лена Кобзева. К тому времени она будет жить в общежитии медучилища, и ни Ольга Николаевна с Александром Мойсеевичем, ни ее родители об этом визите не узнают. По окончании училища она -- будто по распределению -- уедет в Полтаву. К освобождению Леонида она получит как мать-одиночка комнату в общежитии горклинбольницы, где будет работать операционной медсестрой. Мальчика они назовут Сашей, и Лена перейдет на фамилию мужа -- Кириллов.
Леонид проведет в домашнем тепле и неге всего несколько недель, даже не успев съездить к родителям и ответить на удивленные письма матери -- что его задерживает в Полтаве после освобождения? Не сговариваясь с Леной, они решат ни о чем не сообщать родителям, ни о женитьбе, ни о сыне.
Леонида призовут в армию и, утешая жену перед входом на сборный пункт, он скажет ей: "Ну, армия -- это не страшно. Это быстро". Он будет гладить ее по голове и целовать сына в теплую макушку. Из-за судимости его отправят служить в стройбат в Ростов. В ночной драке с группой абхазцев он снова прибегнет к ножу, отчего из стройбата попадет в дисбат. Это и послужит причиной обширного инфаркта у Александра Мойсеевича.
Гроб поставят на кухне, и Валентина, меряя шагами свою комнату, будет мстительно повторять: "Вот и тебе досталось, родная. Вот и тебе досталось..." Вася в это время будет отдыхать в Лермонтовском санатории, где научные работники будут изучать благотворность воздействия минеральной воды "Куяльник" на пораженную циррозом печень.
Ольга Николаевна впервые увидит внука, когда ему исполнится пять лет. Леонида к этому времени уже демобилизуют, и она впервые поедет к сыну в гости. За день до отъезда Леонид позвонит ей по междугородному и попросит привезти ему оранжевый шеститомник Майн Рида и "Библиотеку приключений".
-- Это для тебя, или... для кого-то? -- спросит она, еще раз ощутив, какая дистанция пролегла между ними.
-- Для меня, для меня, -- успокоит ее он, но она поймет, что он недоговаривает.
-- Ты женился на женщине с ребенком? -- догадается она.
-- Не волнуйся, ребенок мой.
-- Когда же ты женился, если ему уже нужен Майн Рид? Почему ты говоришь об этом только сейчас? Кто она? Ты познакомился с ней там? В колонии?
-- Мама, ради Бога, давай не по телефону. Приезжай и все увидишь.
-- Если бы я, хоть знала кто она, я бы что-то привезла ей. Как я приеду с пустыми руками?
-- Привези то, что я тебя прошу, привези книги. Она будет рада. Честно.
На перроне она не сразу узнает его -- костистого и широкоплечего мужчину с коротким ежиком волос и пронзительным взглядом, который заставит ее опустить заготовленные для объятия руки и в нерешительности остановиться.
-- Мама, -- он быстро и крепко обнимет ее, обдав мужским табачным духом, и так же быстро отстранится. -- Старушка моя...
В автобусе, подпрыгивая на задней площадке, он будет с кривой усмешкой отвечать на все ее вопросы о семье коротко: "Сейчас увидишь мама, сейчас все увидишь, потерпи", и она не будет знать, обижаться или огорчаться.
Увидев внука -- белобрысого мальчишечку с серыми глазами, она опустится перед ним на колени и, взяв за плечи, станет всматриваться, мучительно пытаясь различить в его чертах что-то свое, родное. Ах, какие знакомые серые глаза! Но не наши, не наши, чьи же?
-- Голубчик мой, вот мы и встретились. Как же так, что мы и не виделись с тобой?
-- Я тебя видел на фотокарточке, -- скажет мальчишечка. -- Я тебя узнал. Ты бабушка Оля.
-- А я вот тебя никак не узнаю, голубчик. На кого же ты похож?
-- На маму с папой.
-- Ну, веди меня к своей маме, будем с ней знакомиться, -- скажет Ольга Николаевна, уже почувствовав, что мама здесь, в комнате, стоит у нее за спиной.
-- Вот моя мама.
Не отпуская его, она повернется и сразу узнает ее. Поначалу она опешит так, что не найдет в себе сил встать.
-- Здравствуйте, Ольга Николаевна.
-- Лена?!
-- Да, это я, -- просто ответит та и, ступив к ней, обнимет. И в ее объятиях Ольга Николаевна зарыдает в голос, выпуская всю накопившуюся за минувшие годы тоску и боль, сотрясаясь от рыданий, от обиды за то, что так ужасно сложилось все в ее жизни, от мысли о новом родстве с подлым кобзевским семенем, но мысли эти тут же будут словно новой, светлой волной смыты благодарностью за то, что все эти годы Лена была рядом с ее сыном, что сохраняла возле него тепло их старой, мирной квартиры до возвращения в нее капитана второго ранга, за то, что родила ему этого белобрысого мальчишку, который носит ее безопасную фамилию -- Кириллов и, стало быть, ему теперь не будет грозить эта жуткая ненависть вечно пьяных, мерзких хамов, которая так обожгла ее семью.
Но пока, сидя в зале суда, Ольга Николаевна об этом знать еще не может. Она только думает, что больше жить так, как они живут, невозможно и надо хоть через ЖЭК, хоть через суд добиться разрешения на передел квартиры. Для этого надо пробить только дверь из их комнаты в соседнюю парадную. Она отдаст последнее, чтобы сделать эту дверь, а из маленькой комнаты сделать кухню и санузел. А главное -- навсегда заколотить выход в ту часть квартиры, где живет этот страшный инвалид, так тебе и надо, подонок, и твоя змея пусть помучается теперь, пусть... А ее Леня, как говорит их адвокат, если только будет вести себя примерно, выйдет на свободу года через три, а может быть, и раньше, если к очередному юбилею Октября будет объявлена амнистия, но -- она это знает -- уже другим человеком, потому что в лагере его хорошему не научат, а он такой молодой, такой беззащитный. Господи, только бы там его не били и не надругались. От последней мысли на нее наваливается такая волна боли, что она лишается сознания, но окружающие этого не замечают.
