35.
Мысль, до слезы комическая: жизнь проживать в кредит. Аэродинамическая гулко труба гудит.
Аэродинамическая грозно гудит труба. Белое вижу личико я это моя судьба.
Стекла в окошке названивают, ветер гудит сквозной. Видимо, что и названия нет сделанному со мной.
Чем же потом расплачиваться? Счастье, конечно, но девочка вдруг расплачется, я стану глядеть в окно.
Будущее предрекаемо ли, коль уже сделан шаг? Бога для пустяка не моли, кто мы Ему? - пустяк.
В туши ресниц твоих выпачкал я нос, а мы оба - лбы. Аэродинамическая злая труба судьбы.
36.
О льняное полотно стерты локти и коленки, и уже с тобой по стенке ходим мы давным-давно,
как старуха и старик: чтоб не дай Бог не свалиться. Ну а лица, наши лица! всё написано на них:
эти черные круги под счастливыми глазами... Вы не пробовали сами? Вот же, право, дураки!
37.
Я никак не могу отвязаться от привкуса тлена в поцелуе твоих удивительно ласковых уст... Дикий ужас проклятия: не до седьмого колена, но до пор, пока мир этот станет безлюден и пуст.
В беспрерывном бурчаньи земли ненасытной утроба, в беспрерывном бурчаньи, бросающем в пот и в озноб. У постели твоей на коленях стою, как у гроба, и целую тебя, как целуют покойников: в лоб.
Всё мне чудится в воздухе свеч похоронных мерцанье, всё от запаха ладана кругом идет голова... Столкновение с вечностью делает нас мертвецами, и одной только смертью, возможно, любовь и жива.
38.
Промозглая сырость, и сеется снег над серой Москвою. Кончается день, завершается век грязцой снеговою. Идешь, и не в силах поднять головы, и жизнь незначительнее трын-травы, а люди, что рядом шагают, - увы, подобны коновою.
Шаг влево, шаг вправо - и крут разговор, но прост до предела. И кто-то прощально кричит "Nevermore", и валится тело, и девочка, волю давая слезам, грозит кулачком неживым небесам, и все понимают по синим глазам: она не хотела.
Она не хотела, никто не хотел, но, веку в угоду, развязку придумал дурной драмодел, не знающий броду. Кончается век, не кончается снег, и вряд ли найдется еще человек, который пойдет на подобный побег в такую погоду.
39.
Словарь любви невелик. Особенно грустной, поздней. Сегодня куда морозней вчерашнего, но привык
к тому я, что так и есть, что тем холодней, чем дальше. Вблизи всё замерзло. Даль же туманна, и не прочесть
ни строчки в ней из того нетолстого фолианта, где два... ну - три варианта судьба нам дала всего.
40.
Сымпровизируй, пожалуйста, утренний чай на двоих. Только давай уж не жаловаться на пустоту кладовых.
Флаги салфеток крахмальные в кольца тугие продень. Кончилась ночь, моя маленькая, и начинается день.
Кончилась ночь, моя миленькая, скоро на службу пора. Хлопает дверь холодильника. День начинают с утра.
41.
Помнишь пласнику Брубека: "Пять четвртей"?.. Всё мы никак не врубимся Э ловим чертей,
всё убегаем заполночь в сети подруг в ступе дурного сна толочь встреченность рук.
Помнишь, как пола Дезмонда пел саксофон Э словно в ночи над бездною сдавленный стон?
Ежели помнишь Э стало быть помнишь и то, как просто надевала ты в полночь пальто, только всего и делаЭто: ветер, стынь...
Право, и не припомню я ночи лютей: выстуженная комната. "Пять четвертей".
42.
К сонету я готовлюсь, точно к смерти: с шампунем ванна, чистое бельё, смиренный взор... А, впрочем, вы не верьте, поскольку я немножечко выё...
Не может быть! А как же холод Тверди, сухое горло, в лёгких колотьё, а как sforzando Requem'а Верди? А вот никак! и дело - не мое!
Хотите, поделюсь секретом с вами? Я попросту шагаю за словами, топча тропинок пыльное быльё,
и ничего не знаю. Знаю только, что в Минусинске ждет княгиня Ольга, и не было б стихов, не будь ее.
43.
Осталось семь стихотворений, и книга всё, завершена. Не слишком толстая она, но есть в ней пара озарений,
нестертых рифм пяток-другой, игра понятьями, словами, но главное - беседа с Вами, единственный читатель мой,
единственный мой адресат в том городке периферийном, который счастье подарил нам и этим - вечно будет свят.
44.
Минорное трезвучие мажорного верней. Зачем себя я мучаю так много-много дней,
зачем томлюсь надеждою на сбыточность чудес, зачем болтаюсь между я помойки и небес?
Для голосоведения мой голос слишком тощ. Минует ночь и день, и я, как тать, уйду во нощь
и там, во мгле мучительной, среди козлиных морд, услышу заключительный прощальный септаккорд.
И не ... печалиться: знать, где-то сам наврал, коль жизнь не превращается в торжественный хорал,
коль так непросто дышится и, коль наперекор судьбе, никак не слышится спасительный мажор.
45.
Минутка... копеек на 40 всего разговор потянул, но сразу рассеялся морок, а город, который тонул
в почти символическом мраке как будто бы ожил, и в нем дорожные пестрые знаки зажглись разноцветным огнем.
И девочка, словно из дыма, но в автомобильной броде легко и неостановимо под знаками мчится ко мне.
46.
Как сложно описать словами шар, особенно - в присутствии ГАИ, но можно загребать руками жар и в случае, когда они свои.
Весьма тревожно выглядит пожар, весьма неложно свищут соловьи, но тошно под созвездием Стожар признаться в негорячей нелюбви.
Во Франции словечко есть: clochar, которые - плохие женихи... Как гнусно разлагаются стихи мои...
47.
Разлука питает чувство, но может и истощить. Касательно же искусства имею я сообщить:
питает ли, не питает Э тут черт один разберет... Но сахар, известно, тает, когда его сунешь в рот.
Свобода ассоциаций, бессонницы дурнота заставят не прикасаться во всяком случае Э рта: орального аппарата. Ну надо ж придумать так! Видать, постарался, мата чурающийся мудак.
Разлука и есть разлука Э немилая сторорна. Отчасти разлука Э скука, отчасти она Э луна,
которую равно видно со всех уголков земли. Не слишком веселый вид, но попробуй развесели
себя ли, тебя ль, когда мы за несколько тысяч верст... И образ Прекрасной Дамы прикрыл половину звезд.
48.
Далеко Енисей, далеко Нева. У окошка сидит Оля Конева,
у окошка сидит да на белый свет всё глядит-глядит. Только света - нет.
Ой ты Олечка свет Васильевна, моя звездочка негасимая,
улыбнись светлей, разгони тоску, приезжай скорей в стольный град Москву.
Я тебя по кольцу по Садовому поведу-понесу к дому новому,
где одно окно на полгорницы и всегда оно светом полнится.
Усажу тебя ко тому окну и в глазах твоих потону-усну.
49.
Тревожит меня твой кот, как будто, его любя, ты в руки даешь мне код к познанью самой себя.
Пророчит кот, ворожит над сальной колодой карт: она от тебя сбежит, едва лишь настанет март.
50.
Оркестр играет вальс. Унылую аллею Листва покрыла сплошь в предчувствии зимы. Я больше ни о чем уже не пожалею, Когда бы и зачем ни повстречались мы.
Оркестр играет вальс. Тарелки, словно блюдца, Названивают в такт. А в воздух густом, Едва продравшись сквозь, густые звуки льются, Вливаются в меня... Но это всё - потом.[1]
А будет ли потом? А длится ли сегодня? Мне времени темна невнятная игра, И нет опорных вех, небес и преисподней, Но только: час назад, вчера, позавчера...
Уходит бытие сквозь сжатые ладони, Снижая высоту поставленных задач, И нету двух людей на свете посторонней Нас, милая, с тобой, и тут уж плачь - не плачь.
Ссыпается листва. Оркестр играет. Тени Каких-то двух людей упали на колени.
Примечания
[1] Д.Самойлов
