- Ну вот, всё понятно, - спокойно сказала Лена, и сама удивилась тому, как она это спокойно сказала. Она аккуратно сложила письмо, засунула его в конверт и хотела опять спрятать в кармашек платья, но, очнувшись, брезгливо бросила на стол и прихлопнула книгой. В голове вертелись путаные мысли:
"Ей он обо мне написал, а мне о ней - ни слова: плохо это или хорошо? Впрочем, для кого плохо? Для меня? Для него? Для нее?.. Глупости!.."
Надо было спокойно разобраться. Значит, так: как она сама представляла себе дальнейшее? О дальнейшем она вроде бы и не думала. Где-то в глубине души тёплилась твёрдая уверенность, что они будут всегда вместе, поженятся, что они будут любить, любить и любить друг друга. А он, выходит, и не думал об этом? Или думал? Может, он не любит эту свою Марину? Но зачем тогда сразу писать о ней, Лене, да ещё в таком тоне?..
Голову, казалось, кто-то безжалостный обхватил длинными жёсткими пальцами и всё сильнее сдавливал.
Стас пришел в шестом часу. ещё из коридорчика он весело крикнул:
- Заждамшись? - но осёкся под взглядом Лены. - Что с тобой? Я сейчас объясню...
- Объясни лучше, кто тебе письма пишет? - стараясь говорить спокойно, спросила Лена.
- Мне? Ах, мне?.. Ну, там, есть некотoрые, - противно делая ударение на "тор", растерянно ухмыльнулся Стас.
Лена сейчас только почуяла запах спиртного и заметила блеск в его глазах. "Да он пил сегодня!" Она молча протянула ему письмо. Стас взял его осторожно, посмотрел на адрес, заглянул вовнутрь и потом ласково посмотрел на Лену.
- Ты что же, свинья, не знаешь, что чужих писем читать нельзя, а? Ты что ж, поросенок, думаешь - человек с тобой спать согласился и его не стошнило от этого, так теперь и следить за ним можно? Ну и экземпляр! Нет, тупоумие в человеке допустимо, но оно должно иметь и границы. Это ещё Гюго сказал, дура, запомни!..
Это было ошеломляюще, как удар по лицу. Лена, неуверенно ступая, прошла в коридорчик, повернула в замке ключ, вытащила его и взяла под вешалкой тяжёлый молоток. Стас замолк, хотел улыбнуться, но лицо его побледнело. Он нелепо вытянул вперед руки, ладонями к ней, попятился и упал на кровать.
- Ты, сука... (и дальше вообще непечатно, Иркиными словами), -тихо и раздельно произнесла Лена. -Скажи: Леночка, я тебя люблю, но я даже ноги твои мыть недостоин, потому что я - мразь... Ну!
Тот не успел и звука выдавить, как загремел ключ в двери. Лена отбросила молоток на свою постель и брезгливо сказала:
- Вон!
Входившая Ирка еле успела посторониться и сразу прилипла к Лене - что, да что? Но Лена легла, как была в платье, на кровать, отвернулась к стенке и замерла до самой ночи. Уже часов в двенадцать она наконец почувствовала, что что-то давит ей в бок, убрала этот дурацкий молоток, постелила, легла.
Но так и не сомкнула глаз до самого утра.
6
На следующее утро Лена встала внешне спокойной.
Только синева проступила вокруг глаз, да лицо было чуть белее, чем обычно, и молчаливость заметнее. Она с этого дня резко взялась за учебу: набрала книг в библиотеке, ходила на все консультации, разъясняла Ирке трудные вопросы. Она увлеклась учебой, которая в общем-то всегда давалась ей легко. Но нет-нет, а во время чтения вдруг вспомнится: "Женщины любят только тех, которых не знают! - это ещё Лермонтов писал..." - или что-либо подобное, и такой страшный приступ ненависти подступит к горлу, что начинало тошнить. И не только к нему, но и к себе она чувствовала в такие минуты ненависть и злобу - надо же так ослепнуть!
А в конце января Лена поняла, что она беременна. От этого удара судьбы закружилась голова, и пальцы рук все дни, пока она ещё на что-то надеялась, мерзли. Но прошли все сроки, и последние сомнения исчезли. Надо было думать - что делать? И она думала. Всю ночь. Мелькали мысли о матери, которая этого непременно не перенесёт, о самоубийстве, об убийстве... Уже застучали под окнами первые трамваи, когда она забылась ненадолго в тяжёлом сне-беспамятстве, а губы её ещё бормотали:
- Никто... никогда... никто...
Утром Ирка, посмотрев на нее, всплеснула руками.
- Ленка, ты же помирать собралась! Ты на тень старика Гамлета как две капли воды походишь! - но голос её тут же дрогнул - что-то жуткое было в глазах Лены. Непонятное. И Ирка вдруг рассердилась:
- Да плюнь ты, наконец, на этого Ворожейкина! Плюнь и разотри!
Сессия кончилась. Лена, сдав всё на "отлично", полетела домой, под Красноярск. Там она покорно выслушивала причитания матери и выговоры сурового отца, что чересчур переучивается, того и гляди заболеет и т. п. Она вскоре ловко перевела разговор на другое, намекнула, что не по-столичному одета и потом за каникулы сшила с помощью Гали, старшей сестры, два сверхмодных, широких, как поповская ряса, платья.
Еще она несколько раз ездила в городскую библиотеку, брала, краснея, в читальном зале "Справочник акушера-гинеколога" и внимательно его изучала. Когда она видела на рисунках скрюченные существа внутри обезображенных женских тел, приступы отвращения и ненависти заставляли её на секунду закрывать глаза и делать над собой усилие, чтобы подавить сердцебиение. Она с омерзением чувствовала, как внутри её что-то шевелится, но потом, успокаиваясь, заставляла себя понимать, что этого ещё не должно быть - ещё рано.
Через несколько дней она, с облегчением расцеловавшись с родными, полетела в Москву. Ирка ещё не приехала. Лена в первый же день сходила в универмаг и купила четыре широких мужских ремня. Она сшила их один к одному на общую подкладку и, подогнав по размеру, затянула этот самодельный корсет на своём ещё худеньком животе. "Как у лошади сбруя", - невесело усмехнулась она. Самое сложное будет - скрыть эти ремни от Ирки, у которой, к тому же, была дурацкая привычка обниматься ни с того ни с сего.
Ирка примчалась, опоздав на неделю. Жизнь вошла в свою привычную колею: Ирка гуляла, Лена училась. Время ощущалось в том, что сначала растаял снег на карнизе, отзвенела капель, потом на высоких тополях за окном запузырились почки, а затем ветки тополевые обклеились листочками и можно было уже день и ночь держать окно открытым. Время ощущалось и в том, что Лене время от времени надо было проделывать новые дырки в ремнях и чуть-чуть ослаблять корсет, иначе от болей в животе невозможно было спать. Нервы её были всё время напряжены, и она уже начинала от всего этого уставать.
Скорей бы!
7
Роды начались неожиданно, ночью.
Ирки, к счастью, не было, и в комнате стояла гулкая осязаемая тишина. Всё произошло удивительно просто, как-то само собой. И боли не было, было только ожидание боли. Лена не успела опомниться, как ребёнок уже оказался у неё в руках. Она с омерзением держала на отлёте красное, сморщенное, мокрое, скользкое существо.
Потом нащупала шейку и начала сдавливать пальцы. Ладони скользнули, и ребёнок с тошнотворным звуком шмякнулся на пол. Лена, помертвев, схватила его и не успела толком поднять, как он снова выскользнул и ударился об пол.
Вдруг лицо ребёнка, оставаясь маленьким, мгновенно обросло усами и шевелюрой, он вытянул мокрую красную ручонку вперед и голосом Стаса жалобно заблеял:
- Л-л-л-леночка!..
Лена отшатнулась и страшно, во весь голос, закричала:
- Аааааааа!
Ее уже тормошила Ирка:
- Лена! Ленка, что с тобой? - И потом, когда Лена, стуча зубами о край стакана, крупными глотками пила воду и прикрывала одеялом поплотнее живот, Ирка убежденно сказала: - Нет, тебе надо броситься в разврат, а то ты от этой зубрёжки чокнешься!
Когда Ирка, уже погасив свет, снова посапывала в своем углу и даже чуть всхрапывала, как всхрапывают все здоровые и довольные жизнью люди, Лена тоскливо плакала и всё шептала: "За что?.." Она вдруг остро позавидовала Ирке, которая живёт так легко, весело, интересно, не задумываясь... Почему ей, Лене, стоило один только раз оступиться и сразу такая расплата? За что её так? Может, за то, что она так серьёзно смотрит на жизнь? А жизнь намного проще... Но ведь она слегка презирает Ирку именно за её отношение к жизни...
Тягучие вязкие мысли ворочались в голове до тех пор, пока не заверещал будильник.
Май прилетел неожиданно, как письмо от друга далекого детства. Город умылся весенней водой, зазвенел, стал ласковым. Лена часто, ощутив через распахнутое окно эту ласку и зов помолодевшей Москвы, вздыхала и снова садилась за учебники - сессия начиналась сложная. Она выходила из комнаты только в столовую, да и то раз в день, а утром и вечером частенько обходилась чаем. Она попыталась даже начать курить, чтобы и этим уже навредить тому, но организм не принимал дыма, и она ограничилась тем, что перестала делать замечания Ирке, которая палила сигареты одну за другой.
Если Лена, как в дальний поход, ездила на факультет сдавать очередной экзамен, то Ирка носилась без отдыха, опьянённая весной, новой влюблённостью, теперь уже в какого-то аспиранта, и переполненная энергией. Однажды она влетела в комнату и, думая обрадовать Лену, бухнула:
