"Если это так, что за чем дело стало? - устало сказал Пустовых. Мне уже было ясно, что его почему-то совершенно не интересуют ни комбинат, ни концентрат, а только шагайка как таковая. - Промышленность готова произвести сегодня все, что угодно! Что тебе нужно, чтобы шагайка зашагала?"
"Подробная конструкторская разработка, изготовление и испытание модели, проектирование и производство головной шагайки и аппробация с Верхней Мархой, после чего вы, Вячеслав Иванович Пустовых,станете первым в мире владельцем твердоопорного флота шагающих судов, перекрывающих своими трассами всю Сибирь. Став владельцем моего патента, вы технологически выйдете на мировой рынок и станете строить шагайки для подобных вашей стран - Канады и Австралии..."
"Это все дело десятое, - переглянулся Пустовых с Радищевым, - если шагайка дошагает до места..." "Дошагает! - подмигнул мне Александр Николаевич. - Лишь бы твой, Слава, профессор не оказался очередным шарлатаном..."
Какой профессор? Речь явно не обо мне... До какого такого места? Я совершенно перестал что-либо понимать...
***
"Вы позволите пригласить вас ко мне домой на "чашечку водки"?", проворковал экономист, когда мы уже спускались с Радищевым по роскошной лестнице дворца-оффиса Пустовых.
"Я не пью водку чашками," - буркнул я под смешок Александра Николаевича.
"Тогда просто на наш сибирский чай, - настороженно настаивал Аркадий Ильич. - Расскажете нам с женой, что нас ждет на исторической родине, если мы решимся последовать вашему примеру. А то мы тут засиделись..."
"Ну, а я с вами прощаюсь, - поморщился Радищев. - Мне родину выбирать не приходится. С деньгами везде родина, а без денег на любой родине чужбина!"
"Я уже позвонил Фирочке, - почти умолял меня полезный еврей. - Она ждет нас с заливной рыбкой. Кстати, можете меня звать просто Аркашей. А вы Марик?"
"Я никто, - пробормотал я. - Простите и попробуйте сами понять, могу ли я придти на какую-то чашечку к таким, как вы.Прощайте..."
2.
"Меня зовут Вадим Анатольевич, я главный конструктор этого бюро. Мне ваша шагайка очень нравится, но... ведь это же какой-то паралитик, а не машина, - смеялся он. - Вы сами, Марк Борисович, согласились бы месяцами ежеминутно дергаться в его корпусе при каждом шаге?"
"Я уже согласился, - ответил я. - По условиям контракта я сам, доктор Марк Борисович Арензон, и назначен капитаном головного судна. Что же касается обитаемости машины, то вот компенсационная система, а вот общее расположение жилых, бытовых и служебных помещений в корпусе судна. Это вам не кабина дальнобойщика." "Ну, знаете ли, эти ваши причиндалы - плавательный бассейн, сауна, кают-компания, каюты и прочее обойдется в копеечку, не так ли?" "В процентах от того, что заработает шагайка, это мелочи, - поморщился я. - Меня гораздо больше беспокоит усталостная прочность металла при разгонах и торможениях циклопических масс."
"Коль скоро шагайку поручено проектировать нам - станочникам, отмахнулся Вадим Анатольевич, - то эти проблемы решаемы. Мы научились не бояться инерции покоя и движения. Масса горизонтально-строгального станка с заготовкой-изделием, как и ускорения при возвратно-поступательных движениях его частей соразмеримы с вашими. А вот ваша система рекуперации энергии нас просто восхитила! Поздравляю. Кстати, а почему вы не построили шагайку у себя в Израиле? Насколько я знаю, идея родилась еще в СССР и, судя по видеокассете, была принята у нас достаточно благожелательно. Неужели на Западе публика консервативнее? Тут у меня уже крутятся наши военные из Владивостока. Нельзя ли им, мол, вариантик десантного шагающего судна сварганить?"
"Шагайка, - неохотно ответил я, - и родилась-то как нечто вроде десантного судна. Для доставки грузов на необорудованный берег Арктики и Дальнего Востока." "И что же?" "И военные из Тихоокеанского флота были знакомы с моим проектом."
"И что же?" "То ли не убедил, то ли руки не дошли. Я же уехал уже через год после разработки проекта. А там подоспела ваша контрреволюция, свобода, беспредел. Не до новаций." "Хорошо, а в Израиле? Тамошние военные? Ведь Израиль считается во всем мире интеллектуальным титаном."
"Знаете... Я и в Израиле избегал особо ругать Советский Союз, и в Сибири не намерен ни с кем обсуждать свою страну и мою собственную биографию..." "Более, чем понятно. Похвальная деликатность. Но мы можем спросить хотя бы, почему заказчик попросил разыскать для вас кульман. Вы что, не владеете "автокадом"?" "Увы... Впрочем, моя часть проекта будет не подробнее эскизной стадии, а технический и рабочий проекты ваши конструкторы сами сделают на компьютере." "Хорошо. Но вы-то не у кульмана же работали в своей самой компьютеризированной стране в мире?" "Нет. Если уж вы так настаиваете, то я должен признаться, что все эти годы я в Израиле... вообще не работал... Во всяком случае, инженером." "Вы? С вашим букетом уникальных проектов?" "О мертвых либо хорошо, либо ничего..."
3.
Кульман действительно смотрелся каким-то мастодонтом в рабочем зале ЦКБ.
Мне не верилось, что я снова работаю, о чем за многие годы и мечтать забыл, что вокруг коллектив, что я хожу обедать в столовую, а не сижу на солнцепеке с питой, которую надо успеть за минуты перерыва затолкать двумя руками в рот и запить водой из горлышка бутылки, что вокруг человеческая речь, а не дикие выкрики арабов и "марокканцев", что за двойными рамами снег, а глаза не залиты выжигающим потом. Что вокруг жизнь, а не ожидание очередного подвоха...
Что можно украдкой любоваться женскими лицами и фигурами, а не отводить глаза... Что начальство вежливо советуется со мной на "вы", а не орет через весь раскаленный двор, обращаясь, как к собаке, которую могут в любой момент выгнать, ничего не заплатив.
На меня посматривала седая женщина неопределенного возраста в закрытом черном платье. Она сидела за своим компьютером прямо напротив, и ее лишенными всякого выражения прозрачные глаза на бледном неподвижном лице казались слепыми или мертвыми.
Я позволил себе улыбнуться ей. Женщина сморгнула и словно состроила мне рожу - ее лицо неприятно сморщилось, верхняя губа задралась почти до носа, обнажив ровные белые зубы, а мертвые глаза вдруг закатились, оставив видимыми только белки, а потом судорожно сузились, прожигая меня бездонными зрачками.
Сразу после этих манипуляций женщина резко встала и стремительно направилась к выходу, судорожно комкая носовой платок у покрасневшего от хлынувших слез носа. Я невольно отметил ее стройную фигуру, легкую юную походку и впервые усомнился, что седая дама - моя ровесница.
После этого улыбаться ей я не решался.
Впрочем, мне было не до флирта и улыбок. Надо было устоять на ногах, а потому делать свое дело изо всех сил, которых для такого проекта практически и быть не может у давным-давно не работавшего по специальности человека, тем более в моем возрасте.
Ни с кем, кроме начальства, я не разговаривал. После окончания рабочего дня, вымотанный до предела, я шел в магазин за продуктами к ужину, потом - в свой номер в служебной гостинице, где для командированных была кухня, готовил себе горячую пищу и смотрел по телевизору все подряд. Гулять по скованным морозом улицам меня не тянуло. Сам факт возвращения на постылую и давно забытую родину, как фиаско моего "хождения во еврейство", безмерно угнетал меня.
***
"У вас свободно? - у "седой девушки" оказался хриплый, словно сорванный голос. Она напряженно смотрела на меня сверху, стоя с подносом в столовой. Мне оставалось только молча кивнуть. - Приятного аппетита. Меня зовут Ирина. Можете звать меня просто Ирой." "Тогда можете меня звать Марк, - неуверенно протянул я руку, ощутив по ее ладони, что действительно сильно ошибся в начальной оценке ее возраста. - Даже Мариком. Я, знаете ли..." "Знаю. Мне о вас уже все рассказали, - она так же странно сморгнула, когда я невольно скользнул глазами по ее впечатляющей фигуре, подчеркнутой закрытым, от ворота до кистей рук, платьем. - А вам обо мне еще нет?" "Я вообще избегаю общения с людьми, насколько это возможно." "Я навязываю вам свое общество?" "Если бы это было так, я бы нашел способ избавиться." "Еще бы! Будто я не вижу, как вы на меня все время воровато поглядываете, когда чертите. Я седая, а потому вы решили, что я ваша ровесница, так? А я вам в дочери гожусь."
"Я смотрел на вас потому, что вообще считаю красоту естественной потребностью души. И не упускаю возможности любоваться красивой женщиной, как, скажем, цветами, пейзажем, музыкой, живописью... Но почему вас-то это так беспокоит?" - с удивлением отметил я, что она едвасправляется с дыханием.
"Вы женаты?" "Жена ушла от меня несколько лет назад." "Почему ушла? Вы ее обижали?" "Можно сказать и так... - почему-то понесло меня. - Я не не смог даже участвовать в ее отчаянной борьбе за существование." "И к ому же она ушла? К миллионеру?" "Миллионеры не женятся на иммигрантках нашего с ней возраста. Просто нашла себе более удачливого нашего с ней ровесника." "И вы смирились?" "Да я был счастлив, что хоть она вырвалась из плена нищеты и труда на износ." "А она?" "Не знаю. С тех пор мы ни разу не виделись. Ни разу... Я, знаете ли, вообще никогда, никуда и ни к кому не возвращаюсь. Не возвращался, - спохватился я, - до этого приезда в Сибирь." "Ваша жена еврейка?" "Да. Но до Марьяны я любил совсем другую женщину," - неожиданно для самого себя почему-то так и не мог остановиться я.
