Владимир Набоков - Удар крыла

Керн отвернулся от окна.

- Катайся, катайся... Ничего...

Потом, во время обеда, он старался не глядеть на нее. Она была как-то празднично и взволнованно весела, - и на него не обращала вниманния. В девять часов опять заныла и заквохтала негритянская музыка. Керн, в тоскливом ознобе, стоял у косяка дверей, глядел на слипшиеся пары, на кудрявый черный веер Изабель.

Тихий голос у самого уха сказал:

- Пойдемте в бар... Хотите?

Он обернулся и увидел: меланхолические козьи глаза, уши в рыжем пуху.

В баре был пунцовый полусвет, воланы абажуров отражались в стекнлянных столиках. У металлической стойки, на высоких табуретах сидели три господина - все трое в белых гетрах, - поджав ноги и всасывая сквозь соломинки яркие напитки. По другой стороне стойки, где на полнках поблескивали разноцветные бутылки, словно коллекция выпуклых жуков, жирный черноусый человек в малиновом смокинге необычайно искусно мешал коктейли. Керн и Монфиори выбрали столик в бархатной глубине бара. Лакей распахнул длинный список напитков - бережно и благоговейно, как антиквар, показывающий дорогую книгу.

- Мы будем пить подряд по одной рюмке, - сказал ему Монфиори своим грустным глуховатым голосом. - А когда дойдем до конца, нанчнем опять. Будем тогда выбирать только то, что пришлось нам по вкусу. Быть может, остановимся на одном и долго будем им наслаждаться. Зантем опять начнем сначала.

Он задумчиво посмотрел на лакея:

- Поняли?

Лакей наклонил пробор.

- Это так называемое странствие Вакха, - с печальной усмешкой обратился Монфиори к Керну. - Некоторые люди и в жизни применяют такой прием.

Керн заглушил зябкий зевок.

- Это, знаете, кончается рвотой.

Монфиори вздохнул. Отпил. Причмокнул. Выдвижным карандашиком отметил крестиком первый номер в списке. От крыльев носа шли у него две глубокие борозды к уголкам тонкого рта.

После третьей рюмки Керн молча закурил. После шестой - это была какая-то приторная смесь шоколада и шампанского - ему захотелось гонворить.

Он выпустил рупор дыма; щурясь, отряхнул пепел желтым ногтем.

- Скажите, Монфиори, что вы думаете об этой - как ее - Изабели?..

- Вы ничего от нее не добьетесь, - ответил Монфиори. - Она из породы скользящих. Ищет только прикосновений.

- Но она ночью играет на гитаре, с собакой возится. Это скверно, не правда ли? - сказал Керн, выпучив глаза на свою рюмку. Монфиори опять вздохнул:

- Да бросьте вы ее. Право...

- Это вы, по-моему, из зависти, - начал было Керн. Тот тихо перебил его:

- Она женщина. А у меня, видите ли, другие вкусы.

Скромно кашлянул. Поставил крестик.

Рубиновые напитки сменялись золотыми. Керн чувствовал, что кровь у него становится сладкая. В голове туманилось. Белые гетры покинули бар. Умолкли дробь и напевы далекой музыки.

- Вы говорите, что нужно выбирать... - густо и вяло говорил он. - А я, понимаете, дошел до такой точки... Вот слушайте: у меня была женна. Она полюбила другого. Тот оказался вором. Крал автомобили, оженрелья, меха... И она отравилась. Стрихнином.

- А в Бога вы верите? - спросил Монфиори с видом человека, котонрый попадает на своего конька. - Ведь Бог-то есть. Керн фальшиво засмеялся.

- Библейский Бог. Газообразное позвоночное... Не верю.

- Это из Хукслея, - вкрадчиво заметил Монфиори. - А был бибнлейский. Бог... Дело в том, что Он не один; много их, библейских богов... Сонмище... Из них мой любимый... "От чихания его показывается свет;

глаза у него, как ресницы зари". Вы понимаете, понимаете, что это знанчит? А? И дальше: "...мясистые части тела его сплочены между собою твердо, не дрогнут". Что? Что? Понимаете?

- Стойте, - крикнул Керн.

- Нет, вникайте, вникайте. "Он море претворяет в кипящую мазь;

оставляет за собою светящуюся стезю: бездна кажется сединою!"

- Стойте же, наконец, - перебил Керн. - Я хочу вам сказать, что я решил покончить с собой...

Монфиори мутно и внимательно взглянул на него, ладошкой прикрыв рюмку. Помолчал.

- Я так и думал, - неожиданно мягко заговорил он. - Сегодня, когнда вы смотрели на танцующих, и раньше, когда встали из-за стола... Было что-то в вашем лице... Морщинка между бровей... Особая... Я сразу поннял...

Он затих, поглаживая край столика.

- Слушайте, что я вам скажу, - продолжал он, опустив тяжелые, лиловатые веки в бородавках ресниц. - Я повсюду ищу таких, как вы, - в дорогих гостиницах, в поездах, на морских курортах, - ночью, на нанбережных больших городов...

Мечтательная усмешечка скользнула по его губам,

- Я помню, однажды, во Флоренции... Он медленно поднял свои козьи глаза:

- Послушайте, Керн, я хочу присутствовать... Можно? Керн, сутуло застывший, почувствовал холод в груди под крахмальнной рубашкой.

"Мы оба пьяны... - пронеслось у него в мозгу. - Страшный он".

- Можно? - вытягивая губы, повторил Монфиори. - Я вас очень прошу.

Коснулся холодной волосатой ручкой...

- К черту! Пустите меня... Я шутил...

Монфиори все так же внимательно смотрел, присасываясь глазами.

- Надоели вы мне! Все надоело, - рванулся, всплеснув руками, Керн, и взгляд Монфиори оторвался, как бы чмокнув...

- Муть! Кукла!.. Игра слов!.. Баста!..

Он больно стукнулся бедром о край столика. Малиновый толстяк за своей зыбкой стойкой выпучил белый вырез, заплавал, как в кривом зернкале, средь своих бутылок. Керн прошел по скользившим волнам ковра, плечом толкнул стеклянную падавшую дверь.

Гостиница глухо спала. С трудом поднявшись по мягкой лестнице, он отыскал свой номер. В соседней двери торчал ключ. Кто-то забыл запенреться. В тусклом свете змеились цветы в коридоре. У себя в комнате он долго шарил по стене, ища электрическую кнопку. Затем рухнул в креснло у окна.

Он подумал, что нужно написать кое-какие письма. Прощальные. Но густой и липкий хмель ослабил его. В ушах клубился глухой гул, по лбу веяли ледяные волны. Надо было письмо написать, - и еще что-то не давало ему покоя. Точно он вышел из дома и забыл бумажник. В зернкальной черноте окна отражалась полоска воротника, бледный лоб. Пьянными каплями он забрызгал себе спереди рубашку. Письмо надо пинсать - нет, не то. И внезапно что-то мелькнуло в глазах. Ключ! Ключ, торчавший в соседней двери...

Керн тяжко встал, вышел в тусклый коридор. С громадного ключа спадала блестящая пластинка с цифрой 35. Он остановился перед этой белой дверью. Жадная дрожь потекла по ногам.

Морозный ветер хлестнул его по лбу. В просторной освещенной спальне окно было распахнуто. На широкой постели, в желтой открытой пижаме, навзничь лежала Изабель. Свесилась светлая рука, между пальнцев тлела папироса. Сон, видимо, схватил ее невзначай.

Керн подошел к постели. Стукнулся коленом о стул, на котором чуть зазвенела гитара. Синие волосы Изабель крутыми кругами лежали на пондушке. Он поглядел на ее темные веки, на нежную тень между грудей. Тронул одеяло. Она мгновенно распахнула глаза. Тогда Керн, как-то сгорбившись, сказал:

- Мне нужна ваша любовь. Завтра я застрелюсь.

Ему никогда не снилось, что женщина - хоть и застигнутая враспнлох может так испугаться. Изабель сначала застыла, потом метнулась, оглянувшись на открытое окно, - и, мгновенно соскользнув с постели, пронеслась мимо Керна - с наклоненной головой, словно боялась удара сверху.

Стукнула дверь. Листы почтовой бумаги слетели со стола.

Керн остался стоять посреди просторной и светлой комнаты. На ночнном столике лиловел и золотился виноград.

- Сумасшедшая! - сказал он вслух.

Трудно повел плечами. Содрогнулся от холода длинной дрожью, как конь. И внезапно замер.

За окном рос, летел, приближался взволнованными толчками - быстнрый и радостный лай. Через миг провал окна, квадрат черной ночи, занполнился, закипел сплошным бурным мехом. Широким и шумным махом этот рыхлый мех скрыл ночное небо, от рамы до рамы. Миг, и он напрянженно вздулся, косо ворвался, раскинулся. В свистящем размахе буйного меха мелькнул белый лик. Керн схватился за гриф гитары, со всех сил ударил белый лик, летевший на него. Его сшибло с ног ребро исполиннского крыла, пушистая буря. Звериным запахом обдало его. Керн, рваннувшись, встал.

Посредине комнаты лежал громадный ангел.

Он заполнял всю комнату, всю гостиницу, весь мир. Правое крыло согнулось, опираясь углом в зеркальный шкаф. Левое тяжко раскачиванлось, цепляясь за ножки опрокинутого стула. Стул громыхал по полу взад и вперед. Бурая шерсть на крыльях дымилась, отливала инеем. Огнлушенный ударом, ангел опирался на ладони, как сфинкс. На белых рунках вздулись синие жилы, на плечах вдоль ключиц были теневые прованлы. Глаза, продолговатые, словно близорукие, бледно-зеленые, как возндух перед рассветом, не мигая, смотрели на Керна из-под прямых, сросшихся бровей.

Керн, задыхаясь от острого запаха мокрого меха, стоял неподвижно, в бесстрастности предельного страха, разглядывая гигантские, дымящиеся крылья, белый лик,