Кузя выстроился во фронт, сказал:
- Честь имею доложить, - яишек вы не хотите ли, либо молока? У самих у нас нету, - Маряша в колонку к немцам сплават. -
- Мне вообще надо с твоей женой поговорить, чтобы кормила меня, - давайте есть вместе. Яиц купите. -
И было солнечное утро, и был бодр и красив молодостью и бодростью Некульев, и стоял босой, руки по швам глупорожий Кузя, - когда вошла в контору прекраснейшая женщина, Арина Арсеньева, кожевенница. Конторское зеленое сукно было закапано многими стеаринами и чернилами.
- "Мне надо получить у вас ордер на корье. Драть корье мы будем своими силами. Вот мандат, - корье мне нужно для шихановских кожевенных заводов" - и на мандате вправо вверху "пролетарии всех стран, соединяйтесь!", - и на документах, на членской книжке - прекрасные обоим слова Российская Коммунистическая Партия. - "Ваш предшественник убит? - князь убит?" - "Мужики кругом в настоящей в крестьянской войне с лесами." Разговор их был длинен, странен и - бодр, бодр как бодрость всего солнца. - У одного - там где-то, лесной институт в Германии, Российские заводы и заводские поселки, быть революционером - это профессия, в заводских казармах, в корридорах тусклые огни, и так сладок сон в тот час, когда стучит по комарам будило ("вставайте, вставайте, - на смену, - гудок прогудел!") - а мир прекрасен, мир солнечен, потому что - через лесной институт, через окопы на Нароче - от детства на Урале, от книг в картонных переплетах (долины под горою, - а за горою, в дебрях, где кажется и не был человек, медведи и монах в землянке) - твердая воля и твердая вера в прекрасность мира - "без дураков": - это у Некульева, - и все шахматно верно и здесь, в Медынах, и там в Москве, и в Галле, и в Париже, и в Лондоне, и на Уральских заводах. - И у нее: - Волга, Поволжские степи, Заволжье, забор на краю села, - по ту сторону забора разбойные степи и путины, по эту - чаны с дубящейся кожей и трупный запах кож и дубья - и этот запах даже в доме, даже от воскресных пирогов, пухлых, как перина, и от перин, как в праздник пироги, и ладан матери (мать умерла, когда было тринадцать лет и надо было мать заменить по хозяйству и научиться кожевенному делу) и, отец, как бычья дубленая кожа из чана, и часы с кукушкой, и домовой за печкой, и черти, - и тринадцати лет в третьем классе гимназии - уже оформилась под коричневым платьицем грудь, - и обильно возросла к семнадцати заволжская красавица девушка-женщина; Петербург и курсы встретили туманной прямолинейностью, но туманы были низки как потолки дома, и на Шестнадцатой Линии в студенческой не надо было изводить клопов, - но все же потолки после них - дома, когда умер отец - показались еще ниже, душными, закопченными, домового за печкой уже не было, а запах кож напомнил таинственное детство; - она вошла в дом - как луна в ночь, старший приказчик - бульдогом - принес просаленные бухгалтерские книги, а жандармы прикатили крысами, шарили, шуршали, - ни с домом, ни с бухгалтерией, ни с крысами примириться нельзя, никогда, кричать громко право дала красота, и тюремные корридоры стали Петербургскою прямолинейностью, где луну никогда и никак не потушишь: это у Арины Арсеньевой, - и тоже все шахматно верно и кожевенные заводы (ими пахнет детство) нужны для Красной армии, их необходимо пустить. Годы у женщин сменяют солнечность лунностью: семнадцати-летняя обильность к тридцати годам - тяжелое вино, когда все время было не до вин. - "И эти места, и леса, все Поволжье я знаю доподлинно." - -
На солнце от зелени виноградников свет зеленоват, расправляется воздух, - Некульев заметил: О зеленом свете такие стали синие венки на белках Арины, а зрачки уходят в пропасть - и показалось, что из глаз запахло дубленой кожей. - В контору вошли трое: мужик, баба, паренек-подросток. Мужик неуверенно сказал:
- Честь имею явиться, второй после Кузи лесничий, с одиннадцатого кордону. Егор Нефедов. А это моя жена, Катя. А это сын, Васятка.
Лесника перебила жена, заговорила обиженно: - "Ты, барин, Кузе сказал, что с Маряшей исть хочешь. Как хотишь, твоя барская воля, а то можно и у нас, не хуже чай Маряшки. Мы избу строим, муж мой маломощный, грызь у него, мы из Кадом. - Как хотишь, твоя барская воля. У Маряшки ведь трое малолеток, мал-мала меньше, а нас всего трое." - Катя подобрала губы, руки уперла в боки, воинственно выжидая. - Некульев молча по очереди пожал всем руку, сказал: "Ступайте с богом, буду знать." - И Арина Арсеньева заметила в солнце: синяя бритая кожа скул и подбородка Некульева - тверда, крепка. Арина сказала тихо, с горечью:
- Вы знаете, когда "влазины" бывают, - влазины, это так называется новоселье, - ведь до сих пор крестьяне у нас вперед себя пускают в избу петуха и кошку, а потом уже идут люди и надо - по поверью - входить ночью в полнолуние. Ночью же и скотину перегоняют. И до рассвета в ту ночь хозяйка-баба голая дом обегает три раза. Это все для домового делается. -
Глава первая - Ночи, дни.
Спросить о лесе Маряшу, Катяшу, Кузю, Егора - расскажут.
- В лесах по суземам и раменьям живет леший - ляд. Стоят леса темные от земли до неба, - и не оберешься всевозможных Марьяшиных фактов. - Неоделимой стеной стоят синеющие леса. Человек по раменьям с трудом пробирается, в чаще все замирает и глохнет. Здесь, рядом с молодой порослью, стоят засохшие дубы и ели, чтобы свалиться на землю, приглушить и покрыться гробяною парчею мхов. И в июльский полдень здесь сумрачно и сыро. Здесь даже птица редко прокричит, - если же со степей найдет ветер, тогда старцы - дубы трутся друг о друга, скрипят, сыпят гнилыми ветвями, трухой. - Кузе, Маряше, Катяше, Егору - здесь страшно, ничтожно, одиноко, бессильно, мурашки бегут по спинам. На раменьях издревле поселился тот чорт, который называется лядом, и Кузя рассказывал даже про видимость черта: красивый кушак, левая пола кафтана запахнута на правую, а не на левую; левый лапоть надет на правую ногу, а правый на левую; глаза горят как угли, а сам весь состоит из мхов и еловых шишек; видеть же ляда можно, если посмотреть через правое лошадиное ухо.
Белый дом в лощине у Медынской горы днями стоял тихо, в зелени, прохладный, как пруд. Ночами дом шалел: напряженным Некульевским глазам - на глаза попадалась - битая мебель, корки порванных книг, всякая ерунда. На террасе в мусорном хламе Некульев нашел песочные часы, - песок из одной стеклянной колбы перетекал в другую каждые пять минут, лунными ночами поблескивало зеленовато стекло колб; днями Некульев забывал об этих песочных часах, но ночами многие пяти-минутки он тратил на них; Некульев любил быть без дураков, он не замечал, что у него - помимо сознанья и воли - каждый шорох в доме, каждый глупый мышиный пробег - покрывает гусиной кожей спину, и появилась привычка не спать ночами, бодрость никогда не покидала, но все казался кто-то - не то третий, не то седьмой какой-то, и каждая ночь была как все. Была луна и под горой на воде ломались сотни лун, дом немотствовал, деревья у дома стояли серебрянными, расположилась тишина, в которой слышны лишь совы. Лунный свет бороздил паркет в зале. Окна Некульев тщательно закрыл, но в окнах не было стекол. Три двери в зале Некульев задвинул мебельной рухлядью и подпер дрекольем. У одной из дверей стоял диван, и Некульев лежал на нем. На стуле рядом висел наган в расстегнутой кобуре, к дивану в ногах была прислонена винтовка. На диване лежало большое здоровое красивое тело, вот то, что глупо покрывается от каждого шороха гусиной кожей. Некульев покойно знал, что у Ивового ключа стерегут лес Кандин и Коньков, двое мастеровых, и они твердые ребята, мазу не дадут. А горами пешком не пройдешь, не то чтобы приехать на телеге, если же проберутся сюда, то секретной дверью, оставшейся от помещика-князя и случайно найденной, он пройдет в подвал, а оттуда под землей в овраг, а там - ищи, свищи!.. - Лампенка горела, чтобы отвести глаза, в правом крыле дома, где окна были тщательно завешаны. - Луна заглядывала в окна, в дом, где все было разбито. Некульев поднялся с дивана, взял револьвер, отодвинул кол от двери и пошел темными комнатами, еще неуверенно, ибо плохо привык к дому, - на кухне он попил у ведра воды и вернулся обратно; в дверях прислушался к дому, не заметив, что тело покрылось гусиной кожей, - подпер дверь колом; - и опять отпер поспешно: когда брал ведро, положил на подоконник револьвер, забыл его, поспешно пошел назад. На окне в зале в пыльном лунном свете лежали песочные часы, - Некульев стал пересыпать песок, склонил кудрявую голову к мутно стеклянным колбам.
И тогда - нежданно застучали в окно там, где была лампа, - неуверенный голос окликнул: - "Эй, кто тама, выходите. Милиционер требует!" Некульев ловкой кошкой взял винтовку, бесшумно выглянул в разбитое окно: стоял на луне у дома с багром в руках паренек, осматривался кругом, в тишину. Некульев покойно сказал: - "Ты кто такой?" - Паренек обрадованно заговорил: - "Иди, тебя требует милиционер!" - "Ты почему с багром?" "А это я от собак. Собак-от нетути? - Милиционер на берегу, в лодке!"
