Князь приостановился на минуту рассказом, долил свой неполный стакан и сразу отпил из него половину.
— Теперь, любезный доктор, — начал он снова, тяжело переводя дух, — мы, так сказать, приблизились к развязке.
Можете вы себе вообразить, какой переполох поднялся у нас в семье, когда месяца через два после этого матушка получила страховое письмо из Завидова, извещавшее ее в самых горестных выражениях, что Женя убежала из дому и пропала без вести! Да, доктор, все оказалось бредом помешанной: и потеря паспорта, и почтенное семейство, уезжавшее за границу, и… одним словом, все; только и уцелел, как не призрак, ливрейный лакей. Это был, вероятно, какой-нибудь негодяй, обольстивший тетушку и подбивший ее на всю эту чепуху, чтобы ловчее выманить у нее деньги. Я подозреваю даже, уж не он ли и путешествовал к ней по ночам в спальню через окно. Как бы то ни было, история эта наделала в свое время больших хлопот моему отцу. Он и матушка, я помню, едва уломали Белозеровых, приехавших вскоре сюда, чтоб они предали все это дело, как говорится, воле божьей. Старики, впрочем, недолго и жили после того, всего каких-нибудь года три: семейное горе разом доконало их обоих. В том же году (это был вообще какой-то фатальный год для нас) я лишился сперва отца, а через несколько дней похоронил и матушку: тогда свирепствовала сильная холера здесь. Для меня в то время как-то опротивело все. Чтоб хоть немного рассеяться, я уехал служить на Кавказ. Между тем имение Белозеровых, до истечения законных сроков вызова наследников, поступило в опеку. В вихре удалой кавказской жизни мне, разумеется, было не до того, чтоб справляться об этих сроках; вдобавок к тому же (кто этим не грешил, доктор!) я безнадежно влюбился там, так что тетушка и Завидово совсем вышли у меня из головы. Наконец в январе месяце нынешнего года, перейдя на службу сюда, я узнаю вдруг, что моя почтенная родственница чуть ли не полтора года уже как преспокойно хозяйничает в родовом отцовском имении! После четырехлетнего отсутствия, в которое о ней, как говорится, не было ни слуху ни духу, она, однако же, бог весть как и откуда явилась к сроку и в качестве прямой законной наследницы вступила во владение имуществом моего покойного деда. Конечно, будь я в то время здесь, я непременно расстроил бы это дело! — с энергией заключил рассказчик, слегка стукнув кулаком по столу.
— Как «расстроили бы», князь? — спросил Матов и посмотрел на собеседника в упор.
Львов-Островский как будто смешался немного.
— Помилуйте, доктор! — заговорил он с горячностью, какой прежде не замечалось в нем. — Да разве по нашим законам сумасшедшие владеют имуществом? Наследуют?.. Вы, кажется, намерены возразить мне? Я знаю, что вы хотите сказать… Позвольте… Теперь у меня нет уже ни малейшего сомнения, что тетушка моя помешана: очень недавно еще один приезжий из Урала рассказывал про нее такие вещи, какие может проделывать только особа в подобном состоянии. Она, например, сорит на баб деньги, как щепки, не принимает у себя никого из мужчин, кроме управляющего заводом, затевает, все для баб же, какие-то безумные постройки в селе, а на деле между тем боится истратить лишнюю копейку; даже отказала местному священнику в просьбе ремонтировать на свой счет крайне ветхую сельскую церковь. «Это уж, говорит, дело совести крестьян: как они знают, так пусть и делают». Кроме того, Евгения Александровна вот еще чем занимается: стрельбой в цель и охотой. То и дело, говорят, в комнатах моей тетушки раздаются выстрелы револьвера… Ну, скажите, доктор, разве это не помешательство?
— В таких случаях весьма трудно судить заглазно, — скромно выразил свое мнение Матов.
— Соглашаюсь, любезный доктор, что трудно; но если вам скажут, что такой-то человек берет пищу ногами, а ходит на руках, то что вы о нем думаете?
— Что же? Ему, может! быть, так удобнее.
— Но после этого, доктор, где же вы прикажете искать настоящее умопомешательство? — горячился князь.
— Там, полагаю, где совершенно утрачена логика мыслей и действий. Ведь вы не назовете же оригинала или фанатика прямо сумасшедшим, — спокойно ответил Матов.
— Это что-то уж чересчур снисходительная теория… — иронически рассмеялся Львов-Островский.
— Да, но в противном случае пришлось бы запереть в сумасшедший дом каждого, кто хоть сколько-нибудь выдается вон из ряда; лучшие люди оказались бы там же. Наконец, придерживаясь вашей точки зрения, я мог бы подумать в настоящую минуту, что вы и сами, князь, помешаны в том, что ваша тетушка — сумасшедшая… — холодно возразил доктор.
Князь принужденно засмеялся.
— В вашем присутствии и при вашей снисходительности, доктор, меня не пугает это открытие, — сострил он не то любезно, не то с легкой насмешкой.
— Шутки в сторону, — сказал серьезно Матов. — Могу ли я откровенно предложить вам, князь, один из тех вопросов, которые обыкновенно принято в обществе называть нескромными?
— О, сделайте ваше одолжение!
— Не заинтересованы ли вы лично юридически в положении вашей тетки? Или вы просто исходите из общих соображений, относитесь к этому делу как посторонний человек? — спросил доктор, опять смотря на собеседника в упор.
Князь немного замялся.
— Да как вам сказать? — проговорил он, облокотись на кресло и закрывая правой ладонью лоб. — Да, пожалуй, я заинтересован здесь лично. Покойная княгиня, мать моя, не была выделена при выходе замуж; она получила в приданое сравнительно только небольшую сумму наличных денег. У Белозерова, как я и пояснил вам, было родовое состояние, прямых наследников мужского пола не оказывалось, и потому оно должно было перейти в руки Евгении Александровны, а в случае ее смерти или гражданской неправоспособности — в наш род, единственным представителем которого считаюсь теперь я. Таким образом, если тетушка моя действительно помешана, то, помимо уже всяких других соображений, на мне, так сказать, лежит нравственная обязанность позаботиться о том, чтоб родовое достояние моего деда не было разбросано на ветер безумными руками.
Матов с напряженным вниманием слушал князя, не спуская с него ни на минуту своих выразительных глаз.
— Конечно, — сказал он, немного подумав, — вы тут непосредственно сами заинтересованы. Но разве административное признание правоспособности за вашей тетушкой, выразившееся во вводе ее во владение, не вполне достаточная гарантия для вас?
— Ах, боже мой, доктор! — нервически улыбнулся князь, пожав плечами. — Разве вы не знаете, как у нас совершаются обыкновенно все эти так называемые вводы во владение… Впрочем, я нисколько не намерен надоедать вам такими сухими вещами, — поспешил он прибавить любезно. — Это даже совсем и не относится к тому, чем я хотел поделиться с вами как с психиатром… Перемените, пожалуйста, разговор: одно и то же наскучит. Вы, кажется, говорили давеча за обедом, что предполагаете скоро уехать отсюда, — далеко, доктор?
Лев Николаевич медленно поправил очки.
— Вообразите, князь! — пояснил он с неуловимой иронией. — Мне, быть может, предстоит личное знакомство с вашей тетушкой…
Изумление, смешанное с какой-то досадой, отчетливо выразилось на лице князя, и глаза его невольно отвернулись от пристального взгляда Матова.
— В таком случае поздравляю вас, любезный доктор, — принудил ои себя рассмеяться, будто бы добродушно. — Вы будете иметь редкий экземпляр для вашей практики. В самом деле, вы едете в ту сторону?
— Да, еду. Мне хотелось бы немного прокатиться по России, прежде чем я получу какую-нибудь оседлость: в четыре года заграничной жизни я несколько отвык от родины. Теперь представляется хороший случай сделать это без особенных затрат: у меня есть разом два поручения туда — от географического общества и медицинского департамента.
— Я сам думаю съездить нынешней зимой за Урал, — сказал Львов-Островский, теперь вполне овладев собою. — Вышло бы очень мило, если бы мы оказались спутниками; я, по крайней мере, не желаю иметь лучшего товарища в такой дальней дороге, чем вы, любезный доктор, и если только…
— К сожалению, — вежливо перебил его Матов, — спутничество наше, кажется, не может состояться: я должен выехать на днях же.
— Да, это жалко, — повторил князь, допивая последний глоток вина.
Они немного помолчали, как бы затрудняясь продолжать разговор.
— Завтра я переезжаю, доктор, на дачу в Павловск, — заговорил снова Львов-Островский, очевидно, только для того, чтобы сказать хоть что-нибудь. — Вы поступили бы совсем обязательно, если б до отъезда собрались ко мне на денек подышать чистым воздухом.
— Благодарствуйте, князь. Не обещаю: у меня предвидится столько хлопот впереди, что я вряд ли успею справиться даже с ними, — деликатно пояснил доктор, вставая с места.
Львов-Островский тоже встал и нетерпеливо позвонил. Лев Николаевич хотел было сам расплатиться с вошедшим слугой, но князь с утонченной любезностью устранил от этого своего собеседника.
