- Ар-ту-рев - без мягкого знака пишется...
В конце концов Валентин Васильевич понял: надо резко давать задний ход. Он выбрался из машины, кардинально сменил тон и даже сделал как бы поползновение взять капитана за пуговичку форменной рубашки.
- Товарищ капитан! Това-а-арищ Артурев! Да что ж такое! Да неужель ж вы "Комсомольский вымпел" не читаете? Ведь мы каждый месяц выпускаем спецполосу "Клаксон", ведь мы столько пишем о работниках ГАИ, так вам помогаем. Я вчера как раз беседовал по телефону с Виктором Герасимовичем - он очень и очень доволен нашим сотрудничеством...
Проклятый капитан, плебей, выслушивал всё это скучающе, с понимающей усмешкой и даже упоминание имени начальника ГАИ области вроде бы не произвело впечатления. Валентин Васильевич сознавал в душе, что позорится, что нельзя с его положением и комплекцией так суетиться, говорить таким тоном, но поделать с собою ничего не мог...
Он подъехал к вокзалу взъерошенный, еще багровый от пережитого унижения и с квитанцией в бардачке на трехрублевый штраф (все ж талон капитанишка не продырявил - сдрейфил!) тогда, когда пассажирский из Москвы уже стронулся с места, отправляясь на отдых в тупик.
Еще издали, объезжая громадный тугой фонтан, пенящийся на привокзальной площади, он увидел на высоком крыльце у главного входа фигурку Юлии в голубых брючках и белой майке. На майке пламенела какая-то надпись. Юля поставила на небольшой чемодан крепко набитую сумку, придерживала ее руками и спокойно, без суеты посматривала по сторонам. Сразу было видно: она ни капельки не сомневается - он обязательно ее встретит.
Валентин Васильевич даже и сам не ожидал, что так по-мальчишески обрадуется, прямо-таки задрожит, увидев ее, и остро пожалел, что не решился купить цветы. Он припарковался, выскочил из машины, торопливо замкнул дверцу, проверил - надежно ли, и устремился к девушке сквозь густой поток привокзальной толпы.
"Не дай Бог, кто из знакомых увидит - пропал!" - мелькнуло в голове Фирсова. Он на всякий случай быстренько огляделся по сторонам. Только он хотел успокоиться, как вдруг:
- Валентин Васильевич!
Он вздрогнул и испуганно оглянулся.
2. Фундамент
Если говорить откровенно, Валентин Васильевич Фирсов слегка стыдился своей жены.
Сошлись они тринадцать лет назад, в пору, когда Фирсов был голодным, относительно худым и истекающим слюной студентом. В пединститут он поступил поздно и только с третьей попытки. В деревне, где он рос, имелась только восьмилетка, да и в той Валя Фирсов, лопоухий и длиннолицый пацан, больше по коридорам слонялся, чем сидел в классе. Учение он не любил, давалось оно ему с превеликим трудом, с муками и слезами. Немалую роль в усвоении им школьных премудростей играл старый солдатский ремень отца, ставший мягким и пегим от старости, но литая пряжка сохранила свою убойную силу. Она, бывало, в минуты тятькиных экзекуций так огненно припечатывалась к пухлым ягодицам Вали, что от боли его ломкий голос срывался на поросячий визг. Однако ни ремень отцовский, ни слезные заклинания матери не будили в маленьком Фирсове страсти к учебе - голова его усваивала из курса наук весьма малую толику на нетвердую хилую троечку.
После восьмилетки, когда встал вопрос о дальнейшем жизненном пути Вали Фирсова, случилась в их семье очень большая баталия. Крепкий брусчатый дом о пяти окнах по фасаду ходил ходуном и трясся от ора, плача, брани и свиста ремня. Но ни заалевшие звезды от пряжки на заднице, ни проклятия и опять же мольбы матушки, ни даже угроза отца, что он лишит сына наследства, резону не имели, и Валя от школы-интерната в райцентре отбрыкался наотрез. Пошел к отцу, который заведовал отделением в колхозе, на конюшню.
Так бы и проробил всю жизнь конюхом, если бы судьба не сдала карты по-своему. То ли потому, что Валя Фирсов был сынком заведующего, то ли потому, что единственный из молодых в деревне не имел комсомольского поручения, а это по тем временам ни в какие ворота не лезло, только вдруг его назначили, как выразился на собрании секретарь комсомольского комитета колхоза, вожаком молодежи отделения. Это событие переломило судьбу Валентина Васильевича Фирсова, предопределило его будущее и, видимо, конец.
Нахаловка стояла в хорошем уголке области, на берегу чистой речушки Синявки, окруженная светлыми лесами с просторными полянами. Сюда любило наезжать начальство разных рангов, в том числе и комсомольское. И Валя Фирсов вскоре приобрел славу гостеприимного хозяина. С помощью родителей, тонко понимающих суть, он всегда находил чем угостить высоких гостей благо, дом у них был не дом, а полная чаша. Особенным почетом у комсомольских вожаков и вождей пользовался превосходный фирсовский "самиздат", на-стоенный на лесных ягодах и травах, который так удавался Валиной матушке. А уж рыбалку гостям Валя Фирсова устраивал всегда на высшем уровне - с малолетства имел страсть к ужению рыбы и немало в том преуспел.
Но вот что удивительно: хотя в доме не переводились бражка и самогон, хотя отец позволял себе чуть ли не каждый Божий день расслабить организм после суетного дня стаканом, а то и двумя, хотя визитеры с центральной усадьбы, райцентра, из области наезжали почти каждую неделю, юный Валентин Васильевич Фирсов очень осторожно и умеренно относился к питию уже в то время. Каким-то внутренним чутьем, находясь всё время среди пьяных лиц и рож, вдыхая то и дело ароматы алкогольных испарений и с отвращением вталкивая в себя чарку-другую горького зелья, он чуял, что единственный способ как-то выделиться, обратить на себя внимание начальства - это всегда быть хотя бы чуть-чуть трезвее остальных.
Однажды в Нахаловку приехал сам первый секретарь райкома комсомола Анатолий Быков. С ним нагрянули корреспондент "Комсомольского вымпела" и колхозный вожак молодежи. Вожак шепнул Вале, что первый - страстный рыбак и надо-де устроить рыбалку с ночевкой.
- Это - наш вопрос! - с готовностью встрепенулся Валя.
В километре от деревне на берегу Синявки он давно уже оборудовал настоящий лагерь с добротным вигвамом, покрытым толем, рядом торчали стол и стулья из пней, сделал он и мостки для выуживания рыбы. А уж снастей каких только не имелось у Вали Фирсова!
Уже поздно вечером они кейфовали вокруг костерка. Все, кроме хозяина, запьянели от "фирсовки" и густой божественной ухи. Колхозный вожак молодежи уже вырубился и слегка похрапывал, очкарик корреспондент из "Вымпела", в узеньких модных брючках и кедах на босу ногу, клевал носом в колени. Быков тоже крепко выпил и, сбросив свою раннюю сановность, совсем несолидно то и дело вскакивал и бежал к садку взглянуть на увесистую щуку, выловленную им на вечерней зорьке.
- Слушай, Валентин, - вдруг встревоженно спросил он Фирсова, когда тот в очередной раз лишь пригубил, - чего это ты скромничаешь? Пей, я разрешаю!
- Да что-то не хочется, честное комсомольское, - начал оправдываться Валя. - Да и обещал вон ему, - кивнул Фирсов на журналиста, - заметку к утру написать. Как мы к Ленинскому зачету готовимся. Сейчас вот вас положу отдыхать и сяду сочинять.
- Ну-ну... - протянул первый, внимательно и как-то трезво взглянув на Валю Фирсова. Валя потом несколько дней тревожился: что означал сей пристальный взгляд? Не рассердился ли секретарь?
Оказывается - нет. Наоборот, он стал частенько наезжать в Нахаловку.
А вскоре, через годок, Валя Фирсов уже жил на квартире в райцентре, служил инструктором райкома комсомола и учился в вечерней школе. Притом, учился всерьез, кляня себя за былую лень, урывая время от сна, вгрызался, словно отбойный молоток, в гранит науки. Тогда у него уже отчеканились окончательно правила жизни, которые, он верил, помогут ему выбиться из грязи в князи. Правила эти в сжатом виде сводились к простейшей формуле: не пить, иметь вузовский диплом и быть всегда почтительным со старшими по службе.
Причем, самой гениальной частью триединства была, конечно же, первая. Во время повального и повсеместного пьянства Валя сумел увидеть и предугадать, что рано или поздно начнется широкая кампания борьбы с "зеленым змием" - этим эвфемизмом любил Валя обзывать пьянящие напитки в своих заметульках (он, с легкой руки очкарика-стиляги из "Комсомольского вымпела", начал пописывать в молодежку и в районную газету). Да и в те брежние застольные времена, как он прозорливо подметил, начальство как бы само ни упивалось, а в подчиненных больше любило почему-то трезвость. Вот и решил Валя Фирсов сразу и на всю оставшуюся жизнь: всегда пить меньше начальства, с подчиненными (когда они будут) не пить вовсе, всячески и везде подчеркивать свою трезвость.
Это его правило - не пить, учиться и угодничать - стало своеобразным маслом в двигателе его судьбы. Он выслужился в армии до старшины, протиснулся там в партию, после увольнения в запас заделался литсотрудником в районной газете и, наконец, с очередной попытки, вооруженный отличными характеристиками, поступил в пединститут.
