Увидав нечаянно в окошке проходившего мимо пономаря, того самого, которого крокодил вытащил за косичку на берег, Анфиса Ивановна подозвала его; но и пономарь ничего утешительного ей не сообщил, а объявил, что от страха у него до сих пор трясутся и руки и ноги и что во всем теле он чувствует такую ломоту, как будто у него все кости поломаны и помяты; а в конце концов, показав косичку, объяснил, что от прежней у него и половины не осталось. Анфиса Ивановна растерялась окончательно и решилась проехать к г. Знаменскому. Асклипиодот проводил старушку до экипажа, посадил ее, застегнул фартук тарантаса, и Анфиса Ивановна отправилась.
Г. Знаменский, как только узнал цель посещения Анфисы Ивановны, тотчас же прочел ей письмо «Общества усмирения строптивых животных» и статьи газет о морских чудовищах, и сверх того дал ей честное слово, что как только получит от Вольфа книги о крокодилах, то тотчас же явится к ней почитать об них, и кончил тем, что появление крокодила в Грачевке есть великое бедствие, грозящее превратить данную местность в пустыню.
Анфиса Ивановна все это выслушала и вдруг почувствовала, что ей что-то подкатило под сердце, почему в ту же минуту оставила г. Знаменского и прямо отправилась к земскому фельдшеру Нирьюту. Осмотрев старуху, фельдшер объявил ей, что относительно ее здоровья положительно нет никакой опасности, что у нее просто легонькое спазматическое состояние аорты и что он даст ей амигдалину, от которого все это пройдет; относительно же крокодила Нирьют высказал свое удивление, что Мелитина Петровна продолжает купаться, и именно на том самом месте, где он постоянно шалит. При этом он совершенно основательно заметил, что если крокодил намеревался поглотить Асклипиодота, мужчину довольно рослого и плотного, то, по всей вероятности, поглотить даму для него будет несравненно легче, не говоря уже о том, что тело Мели-тины Петровны, как вообще дамское, без сомнения, нежнее и слаще грубого тела Асклипиодота. Анфиса Ивановна приняла капли, но, услыхав, что крокодилы глотают людей, поспешила уехать от фельдшера и снова завернула к отцу Ивану.
Подъехав к дому священника, она увидала у калитки Веденевну — старушку, вынянчившую детей отца Ивана, Старушка сидела на завалинке и, видимо, была не в духе.
— Веденевна, здравствуй! — проговорила Анфиса Ивановна.
— Здравствуйте, матушка! — ответила та.
— Что… не приехал ли?
— Приехал!.. Принесла нелегкая… — проворчала нянька.
— Повидаться бы мне с ним хотелось…
— Выбрали времечко — нечего сказать!
— А что?
— Да такой злющий приехал, что не знаю, с которого боку и подходить к нему…
Анфиса Ивановна перепугалась даже.
— Случилось разве что? — спросила она шепотом.
— А пес его знает, прости господи, — ответила нянька, И, подойдя к тарантасу, прибавила:
— Письмо какое-то, вишь, из Москвы получил и такой бунт поднял, что хоть святых вон выноси.
— Что же это за письмо такое?
— А уж этого не знаю, матушка… Знаю только, что когда письмо он прочел, так сейчас же бросился к сыну и давай кричать на него… Уж он кричал, кричал… Такой-то крик поднял, что я перепугалась даже, прибежала в комнату, а он меня чуть не в шею… «Вон! говорит: старая ведьма!.. Нечего сказать, вынянчила дитятку!» Да на меня с кулачищами.
Анфиса Ивановна побледнела, сердце ее забилось еще болезненнее, но тем не менее она все-таки решила повидаться с отцом Иваном.
— Хотелось бы мне молебен с водосвятием отслужить! — проговорила она: — сама видишь, какие времена-то переживаем…
— Последние времена, что и говорить! — проговорила нянька со вздохом.
— Бог знает, что случиться может! А как помолишься-то, все-таки на душе легче будет…
— Что же, зайдите, матушка… Может, теперь и остыл маленько…
Когда Анфиса Ивановна вошла в залу, священник был один и, заложив руки за спину, быстро ходил из угла в угол. При виде вошедшей Анфисы Ивановны он даже не остановился, не благословил ее по обыкновению, а только кивнул головой да рукою указал на стул.
Анфиса Ивановна молча уселась, вздохнула и только тогда, когда немного собралась с духом, спросила робко:
— Ты что это из угла в угол-то бегаешь! Укусил, что ли, тебя кто-нибудь?
— Укусил!
Анфиса Ивановна опустила голову, вздохнула и, немного помолчав, прошептала совершенно уже упавшим голосом:
— Дожили!
— Да-с, дожили! — повторил отец Иван, продолжая шагать по комнате. — Настали времена — нечего сказать!
— Как же быть-то теперь? — робко спросила старушка и устремила на отца Ивана умоляющий о спасении взор.
— Известно как! Терпеть приходится!.. Терпи…
— Терпи! — передразнила его Анфиса Ивановна и, недовольная таким ответом, даже ногой затопала. — Терпи! Отчего же прошлой зимой, когда волки двух лучших твоих овец зарезали, ты не терпел!.. Нет, ты, несмотря на свой сан, воспрещающий тебе убивать, за ружье ухватился и две ночи караулил волков на задворке!.. Ведь ты убил волка-то! а теперь терпение проповедуешь!..
— Да, терпение! — перебил ее с досадой отец Иван: — ибо теперь ружье ничего не поможет. Бога мы прогневили… вот он нас и наказует…
— Он же и помилует! — перебила его Анфиса Ивановна.
— Верно-с, а все-таки в ожидании… терпи!.. Вот я и терплю. Вам известно, весь век свой я прожил спокойно… всю жизнь свою посвящал труду, не ради себя, а ради детей своих… О них, о них заботился, а вышло, что дети не поняли этого. Я устраивал, созидал… а дети созданное разрушают! Родители ищут в детях утешения, благодарности, а дети, наоборот, приносят огорчения…
И, переменив тон, отец Иван добавил:
— Последние дни доживаем, сударыня!.. Прогневили господа бога!
— Ну, а в городе как? — спросила Анфиса Ивановна: — ведь ты, кажись, в город ездил?
— Ездил-с.
— Там как?
Отец Иван даже рукой махнул.
— Неужели и там тоже? — спросила Анфиса Ивановна едва слышным голосом.
— То же самое. Куда ни кинь, повсюду клин! Расскажу вам про себя. Нужно мне было в городе с одного приятеля купца триста рублей за лошадь получить… приезжаю — и что же? Купец оказался банкротом, и вместо трех радужных я три красненьких получил!.. Да это еще ничего! А вот если бы вы газеты почитали, так не то бы еще узнали.
— Сейчас только Знаменский читал мне! — перебила его Анфиса Ивановна,
— Читал? — спросил отец Иван.
— Целый час никак!
— И прекрасно! Следовательно, вам все известно.
— Может быть, врут газеты!.. — нерешительно заметила старушка.
— Нет-с, не врут, а все, что вам читали, все это верно…
— Может, в других-то местах и нет ничего!..
— Везде-с! повсюду! — перебил ее отец Иван. — Там, смотришь, банк слопали; в другом месте концессию проглотили; в третьем армейский провиант сожрали… Э, да что и толковать!.. Лопавня, сударыня, такая пошла повсюду, что не знаешь, куда и прятаться! Того и гляди — живьем проглотят!..
И, махнув рукой, он снова зашагал по комнате.
— Да воскреснет бог! — шептала Анфиса Ивановна.
— А все почему? — продолжал он; — потому что господа бога прогневили, святые заповеди его забыли, владыку небесного на житейскую суету променяли! Из православных христиан в идолопоклонство обратились! Вот царь небесный и огневался: «Коли так, говорит, так вот нате же, пожирайте друг друга!» И резон! — добавил отец Иван, сделав одобрительный жест. — Ведь гнев господень и прежде проявлялся… Пробегите священную историю и вы убедитесь. Припомните потоп всемирный, Содом и Гоморру…
— Да ты про что это говоришь-то? — спросила Анфиса Ивановна, не совсем понимавшая отца Ивана. — Про что говоришь-то? Про крокодилов, что ли?
— Про них, сударыня, именно про них, ибо твари эти и суть крокодилы. Глотать, пожирать, забыть совесть, лопать без разбора, помышляя лишь о своем маммоне. Чего же вам еще, скажите, бога ради!.. Точно, не опровергаю, и в старину водились крокодилы, жадные были тоже, но до таких размеров не доходили!.. Помню я очень хорошо… Была, в мое время, в Питере инвалидная касса разграблена, так виновный — мучимый угрызениями совести, жизни себя лишил, а нынешние расхитители не только не лишают себя жизни, а даже обижаются, что их суду предают. Что же это за времена такие?.. Как тут быть? Как жить?.. Как горю помочь?.. Следовало бы за разрешением всего этого прибегнуть к тому, кто все разрешает и устрояет, к царю небесному, но небесный царь отвратил свое лицо от нас! Мы к нему, а он вопрошает нас; «Вам что угодно, господа? Зачем пожаловали? Ведь у вас иной бог есть, к нему и идите!» А идти к иному богу, к златому тельцу, все одно что самому в крокодила превратиться.
Анфиса Ивановна все это слушала, слушала и, наконец, вышла из терпения.
— Ну, — проговорила она, вставая с места: — правду сказала нянька твоя, что с тобой сегодня говорить невозможно! Ты из города-то совсем дураком воротился! Пил, что ли, много, — бог тебя знает! Только ты, сударик, такую чепуху несешь, что даже уши вянут. Златому тельцу я, друг любезный, не поклоняюсь, — стара я веры-то менять! — живу по-старинному, как отцы жили, а заехала я к тебе вот зачем. Желаю я, чтобы ты завтра утром у меня в доме молебен с водосвятием отслужил и хорошенько всю усадьбу святой водой окропил… Слышишь, что ли?
