ОН: А?!
ОНА: Я говорю, я пошла.
ОН: Ну иди.
ОНА: Пошла я.
ОН: Только недалеко.
ОНА: На работу.
ОН: Веди себя хорошо.
ОНА: Чего?
ОН: Не заступайся ни за кого на улице.
ОНА: ???
ОН: Потому что ты у меня одна, а мало ли хулиганов теперь ходит. К девке пристанут, а ты рыцарствовать полезешь.
ОНА: Ясно. /Уходит/.
ОН: А они, девки эти, может только того и ждут, чтобы их кто полюбил, сами спровоцируют ребят... а ты полезешь рыцарствовать. Это тоже от раскоординированности все.
она: Сколько пустого в твоей голове. Тебе надо пробиться туда, где живут все.
ОН: Ну вот, например, я. Ананист. Ананист с двадцатилетнем стажем. У вас такого просто не может быть, потому что возбуждает не чужая жена, а прекрасное. И я хочу ее не как чью-то жену, а как женщину.
она: Букашки. Вам, наверное, кажется, что вы большие и главные. Вы так много говорите, что не понятно, когда добываете пищу. Так вот, это только между собой вы большие, а между другими
- очень маленькие и чем выше поднимаешься, тем крохотней.
ОН: У вас нет этих глупостей. Вы целомудренны от того, что свободны. Мы же зажаты, связаны придуманными законами, по которым на что-то имеем право, а на что-то нет.
она: Вы копошитесь и занимаетесь всякими глупостями, тогда как все мы делаем только то, что хотим. И никто не может заставить нас жить иначе.
ОН: И вот по этим законам я должен иметь одну женщину, одну родину и все это любить.
она: Мы знаем, что скоро умрем и делаем все, чтобы прожить себе в удовольствие. Знаешь, как приятно сесть на пахучий цветок и подставить крылья солнцу. Это самое большое удовольствие в нашей жизни.
ОН: Сначала, мне было стыдно подходить к девушкам, знакомиться с ними, или я им не нравился, или они были уже заняты. А сам я человек тихий, я не могу драться за свой кусок мяса. И вот я приходил домой, залазил в ванную и любил тех, кого не мог себе позволить в реальной жизни. В своем воображении я заставлял их вытворять чудеса, сексуальные бури проносились в моей голове, принося досаду. Я не уважал себя после этого. Я клялся, что это в последний раз. Но он не наступал. Проходило время и я, как самец, готов был удовлетвориться еще и еще раз.
она: Жизнь в такие мнгновения переходит в вечность и таким образом вдыхаешь бессмертие, постигаешь невесомость души. И если бы не люди с крыльями, которые охотяться за нами, я была бы самой счастливой на свете.
ОН: Но это так долго. Это надо встречаться, дружить, говорить всякие глупости, целоваться. Очень долго целоваться, а я бы не смог. В своем воображении я рвал на них платья, я сдирал в подьездах трусы, и успевал сделать свое гнусное дело до появления кого-то из жильцов. Жертва благодарила меня, она тоже хотела этого, но раскоординированность мешала нам быть бабочками. И это без конца. Я доставал спрятанную от матери колоду порнографических карт и любил.
она: Но и это случается так редко. Люди подрались между собой и клевали друг другу глаза. Потом одного из них поймал пушистый и страшно разорвал.
ОН: Их всех вместе и по одиночке. Как хотел. Это очень стыдно. Стыдно, что кто-то узнает. Будут смеяться, рассказывать друг другу, какой, мол, я дурак. Драть, мол, их надо. А как? Ведь они не хотят кого-нибудь другого. И я не имею права по закону насиловать их, потому что за это в тюрьме будут насиловать меня. А это так страшно, поэтому лучше всего быть одному. Не тратить ни на кого время. Женщину не надо ублажать, с ней не надо идти в ресторан, спаивать, врать, что любишь, нет страха, что намотал, нет обид, истерик, измен. Нет ничего. Даже той, с которой ты был так близок.
она: Мы все дружно и хорошо живем, пока один из нас не сделает чему-то плохо.
ОН: Просто сбросил нагрузку, давление и живи дальше. И мечтаешь о светлой и чистой, о большой и пылкой, о вечной и юной. Поэтому я до сих пор не женат. Я их даже бояться стал. А вдруг. Вдруг я не смогу. Вдруг я уже не умею. Вдруг она осмеет. Даже если не осмеет, все равно ужасно не смочь. Ужасно, когда хочешь, когда наконец-то получил наяву тот кусок мяса, которые всю жизнь терзал как мираж. И если в нем ты всегда победитель, то как невозможно быть проигравшим. Такое впечатление, что ты уже не только это, но уже ничего не способен сделать на свете, гвоздя забить не в состоянии. То есть ты такое ничтожество, которое живет непонятно зачем. Как будто у тебя кроме сексуальных не было никаких других целей. Как будто те цели и не главные вовсе. А все в жизни только ради того, этого ужасного оргазма, ради которого делали все самое чистое.
она: Все сдвигается, и даже превращается в землетрясение и ужасные грозы. Один ваш рогач ударился лбом в дерево. Дерево терпело, а нам было его ужасно жалко. И вот однажды рогач, чтобы показать всему стаду, что он самый большой и сильный, так ударил дерево, что вырвал его с корнями. И тогда вздрогнула земля. И две земли пошли одна на другую, и молнии расщепили землю: и погибло все стадо вместе с теми, кто любил рогача, и теми, кто ненавидел.
ОН: То боишься ответственности и, отдышавшись, снова бросаешься в эту бездну. Оргазм! Оргазм! Вот что освещает наши лица. Вот настоящее человеческое, истинное лицо. Все остальное ананизм. Духовный ананизм. Игра.
она: Оказывается это дерево родилось специально...
ОН: Мы все страшно больны.
она: Чтобы держать две земли, где-то очень, очень далеко отсюда сьедаемые соленой водой. Где живут совершенно другие бабочки.
ОН: Имя этой болезни оргазм. Оргазм правит миром! Вот смотри, что у меня есть. Это шприц! Шприц для оргазма. Я нахожу вену и ввожу в нее оргазм. Сначала я пил. Тайком. Я все в жизни делаю тайком. Но пить недостаточно. Нет процесса. Приготовления нет. Возни вокруг события. Просто купил. Налил в стакан и несколько минут оргазма, а потом ты превращаешься в бабочку, которая сидит на пахучем цветке, подставив крылья солнцу.
она: Ты должен все бросить и уйти. Нет в вашей жизни ничего важного, ничего нужного. Вы не сможете заставить Землю светить Солнцу. Поэтому уходи отсюда в жизнь. К тебе придет смысл всего.
ОН: Приходит понимание бессмысленности. Человечество никогда не заставить Землю светить Солнцу, а значит главное это вот. Вот эта любовь ко всему. Но вино только на минуты дает освобождение, и я взял шприц и теперь знаю, что варю себе свободу на несколько часов, а иногда и суток. Я буду все это время смотреть в себя и улыбаться миру, в котором живу. Я понял, что только в этом состоянии понимаю его. Мы понимаем друг друга. Мы становимся одним целым. Или, точнее, исчезаю я. Я растворяюсь в нем. Мир чист без моих мыслей. Какой же я грязный, какие мы все грязные, если глядя на солнце, ругаем мать, родившую нас взглянуть на него. Сейчас в меня войдет свобода. Свобода? Это тысячи мелких иголочек, летящих хрустальным перезвоном, переходящим в электрические разрядики от макушки до кончиков пальцев на ногах. Как будто руки опытного массажиста вооружены миллиардом светящихся игл, и он, с виртуозностью пианиста, в одно мгновение пробегает сложнейшую партитуру по всему телу. Тебе будет понятней, если залезть в ветки маленькой елочки. Кровь приливает к голове.
Вбегает ОНА.
ОНА: Что ты делаешь? /Вырывает из рук шприц/.
ОН: Мама. Ты здесь?! А-ха-ха-ха-ха. Ты меня обманула? Где же ты пряталась?
ОНА: Наркоман. Понял ты кто. Неужели ты не знаешь, что из этого бывает?!
ОН: Мама.
ОНА: Не перебивай мать.
ОН: Это не наркотики.
ОНА: Не наркотики? Знаю я, какие это не наркотики. Наркотики это самые настоящие.
ОН: Мам.
ОНА: Да что мам, мам. Ты думаешь или нет? Или вперед делаешь, а потом только о последствиях... Тут, конечно, чем угодно заболеешь.
ОН: Мама. Это не наркотики.
ОНА: Не надо! Не надо нам тут. Знаем мы, что это такое. Я сама все видела.
ОН: Да что ты видела.
ОНА: Видела, как ты тут себя. А потом дурные по улицам ходите. И под машину попадешь, никто не заступится: пьяный был и все. А обо мне...
ОН: Подумал!
ОНА: О чем ты подумал?
ОН: Я подумал, что уже вышел из того возраста, когда родители пасут своих детей. Вышел. И стыдно врать. Стыдно. Я пошла на работу, а сама, небось, под столом в кухне сидела или в кладовке заперлась. Противно.
ОНА: Так как же тебя остановишь? Когда ты вон что вытворяешь. За тобой же как за ребенком малым ходить надо.
ОН: Отстань. Понимаешь?! Отстань. Не надо за мной ходить. Дай сюда шприц.
ОНА: Ты наркоман. Ты наркоман.
ОН: Это не наркотик. Это специальное лекарство для наращивания мышц.
ОНА: Каких еще мышц?
ОН: Вот этих.
ОНА: Не ври. Что ты врешь матери. Как тебе не стыдно? Каких мышц? Ты что думаешь, что я дура? Дура, да? Я не дура. Не дура я. Понятно. И хватит меня здесь обманывать: не наркоман он. Наркоман, Наркоман ты.
ОН: Хорошо. Пусть наркоман.
ОНА: Видишь, сам же признаешься.
ОН: Мать. Иди сюда.
ОНА: Я иди? Да я сейчас вызову... Понял? Пусть тебя заберут на лечение дурака такого.
ОН: Пусть.
