- Ага, - кивнул Никифоров. - А море?
- Море - это любовь.
Ему показалось, что она усмехнулась.
Впереди была колонна грузовиков, и Никифоров прикидывал, как ее обогнать до железнодорожного переезда.
- Значит, любовь, - механически повторил он. Взял рулем влево, выехал на середину шоссе. Встречная полоса была пуста до самой вершины холма, можно было рискнуть. А если навстречу выкатится железный молот, летящий в лоб со скоростью семьдесят километров в час? Справа - вереница медленных одров, слева - откос. Никифоров почуял, как на противоположной стороне подъема упрямо прет вверх тупорылый десятитонный дизель, и, уже поравнявшись с грузовиком, затормозил и пристроился в хвост колонны.
- Побоялись? - схватившись от толчка за панель, догадалась Полетаева.
- Похоже, впереди медведь, - ответил Никифоров.
- Медведь?
"А все же ей неловко, - подумал Никифоров. - Думала, что я буду упрекать..." Он сбавил скорость, оторвался от грузовика, чтобы увеличить для Полетаевой поле обзора. И тут на вершине выросла плоская голубая кабина с тремя желтыми огнями. Широкое лобовое стекло сверкнуло на солнце. Через секунду рефрижератор поравнялся с Никифоровым, и в одно мгновение, когда машины почти неподвижно находились рядом, оба водителя быстро поглядели друг на друга, словно бы говоря: "А я ведь знал, что ты здесь!" Полетаева оглянулась вслед могучему автомобилю, потом смерила взглядом глубину откоса. На спуске Никифоров без труда обогнал колонну и только после переезда заметил, что врачиха задумчиво молчит. Он включил приемник и попросил:
- Найдите какую-нибудь музыку.
Она покрутила ручку настройки, нашла радиостанцию "Маяк", передававшую сельскохозяйственный обзор. Под этот обзор они и въехали в городок.
На прощание Никифоров услышал:
- Когда отремонтируете холодильники, позвоните мне, я приеду.
- Я пришлю машину, - предложил он.
- Нет уж, не надо! И вообще извините, что навязалась. До свидания.
II
Никифоров сидел в машине и медлил, не уезжал. Мимо прошла полная женщина стремя бутылками пива в капроновой авоське, открыла соседний "жигуленок" и, став одним коленом на сиденье, выложила бутылки на полку перед задним стеклом. "Резко затормозишь и получишь бутылкой по шее", отметил Никифоров. Женщина посмотрела на него, что-то сказала сидевшему за рулем мужчине. Тот тоже посмотрел.
В нагретой машине становилось душно. Надо было ехать. Вправду, чего ждать? Разведенная баба с властью, как говорит Журков.
Никифоров закрыл машину и пошел к цистерне с квасом. Рядом в открытые ворота рынка были видны деревянные прилавки с горками редиса, зелени и огурцов. Цистерна притулилась к дощатому ларьку уцененных товаров, в очереди стояли две женщины и мужчина.
Напившись, Никифоров вытер платком мокрую руку и вернулся к машине. Там его ждал, опираясь на дверь, инспектор дорожного надзора Кирьяков. Рядом стоял патрульный автомобиль.
- Здоров, - негромко, с дружеской небрежностью сказал Никифоров.
Кирьяков не ответил, смотрел проницательным твердым взглядом, словно не узнавал однокашника. Белесые короткие его волосы топорщились из-под глубоко надетой фуражки. Он был в летней форменной рубашке с новеньким ярко-серебристым значком кандидата в мастера спорта.
- Как дела? - спросил Никифоров и вытянул ключ зажигания из кожаного чехольчика.
Кирьяков снова промолчал, не посторонился, чтобы дать открыть дверь. У него был такой вид, будто он собирался стоять здесь до вечера.
- Вот, санврача подвозил, - неожиданно заискивающе произнес Никифоров. - Закрыла у нас столовую.
Он всегда боялся Кирьякова, казалось, тот может просто раздавить, не пожалеет, даже мысли о жалости не шевельнется в нем. Пятнадцатилетними подростками они вместе учились в техникуме на автомеханическом факультете, и Кирьяков уже тогда знал, как добиваться своего. Он учился тяжело, но не из-за лени, лени-то у него не замечалось, а оттого, что его ум неохотно постигал книжные теории. Зато он раньше всех освоил вождение грузовика, даже особо не стараясь, просто сел и покатил по полигону. На экзаменах порол ахинею, однако на переэкзаменовках, когда оставался с преподавателем один на один, получал "четверки". Чем брал Кирьяков, никто не мог догадаться. От него исходило ощущение цепкости и какой-то нечистоты.
Однажды у него украли часы; украл сосед по комнате в общежитии, семнадцатилетний Алтухов, с которым Кирьяков не уживался. Те часы сам же Кирьяков при свидетелях нашел в чемодане Алтухова, открыто стоявшем под кроватью. Он закричал и стал бить Алтухова, а тот не защищался, хотя был на целых два года старше и, конечно, сильнее пятнадцатилетнего мальчишки.
Потом на комсомольском собрании должны были исключить Алтухова из комсомола. Никифоров помнил, что первым заговорил Кирьяков, затем те, кто находился в комнате, когда тот раскрывал чемодан. Алтухов сидел, не опуская головы, и глядел без отчаяния, без высокомерного презрения, а очень задумчиво. И после старательного возмущения Кирьякова и выступлений тех, кто видел, как он нашел часы с белым циферблатом в чужом чемодане, никто не захотел говорить. Не то чтобы жалели Алтухова, ко искали для себя возможность еще какого-то выбора решения, кроме исключения, хотя бы возможность, потому что не так-то легко согласиться даже с самым очевидным, если вам это навязывают. Тогда-то Кирьяков снова встал и объявил, что все трусы. А когда называют трусами, это не нравится, тут Кирьяков не ошибся. Ему захотелось указать на кого-то, вытащить из молчащей группы, и он остановился на Никифорове. "Никифоров, ты тоже трусишь? Он не у меня украл, он у нас всех украл". Так он вынудил Никифорова встать и объявить: "Алтухову не место среди нас!"
Парня исключили. Никифорову запомнилось, как тот просил: "Я не брал! Я уйду, только не исключайте из комсомола. Вы мне жизнь сломаете, никуда меня не возьмут..."
И вот этот Кирьяков, теперь инспектор дорнадзора, молча стоял, опершись спиной на никифоровские "Жигули", и Никифоров подумал, что он, видно, вообще не произнесет ни слова и не даст открыть дверцу. Попросил:
- Отойди, мне надо ехать.
Кирьяков покачал головой, его глаза были, как две голубых искры. Никифоров уперся ладонью в его предплечье, но инспектор не отошел.
- В чем дело? - рассердился Никифоров.
- Сам знаешь.
Никифоров огляделся, шагнул к ограждению стоянки, поднял камень и, зайдя с другой стороны машины, ударил по стеклу форточки. Просунул руку в стеклянную пробоину и открыл дверь. Кирьяков присвистнул, глядя, как Никифоров садится в автомобиль.
- Убегаешь?
- Вот пристал! - зло сказал Никифоров. - Нету у меня крыш!
- Есть, Саша. Я знаю. Не надо ссориться из-за какой-то крыши.
Включилось зажигание, сухо щелкнул трамблер, и в тот же миг схватился двигатель. Никифоров уехал, не обернувшись. В центре он оставил машину на участке срочного ремонта и сказал мастеру Поддубских, что с ней делать.
- Пытались угнать?
- Сам разбил, - сказал Никифоров. - Взял камень к разбил.
Мастер засмеялся, сморщил высокий лоб, к которому прилипла редкая прядь волос.
- У тебя должен быть транзитный заказчик с заменой помпы. - Никифоров вспомнил настырного вологжанина: тот был таким же взмыленным, как мастер.
- Этот? - Поддубских выпятил нижнюю челюсть.
- Не мучай ты его.
- Это они нас мучают. Даже во сне мне снятся.
- Жизнь есть сон, - сказал Никифоров. - Не мучай, ладно? - И пошел дальше по внутренней дороге, заставленной длинным двойным поездом синих, зеленых, красных "Жигулей". Слышался железный стук, тормозной визг, обрывистый клак, сонный лай, и вместе с тем Никифорову казалось, что было тихо. Он прошел мимо двух разговаривающих мужчин, потом мимо двух других, стоявших дальше, и еще мимо двух, тоже разговаривавших.
- Если на тебя пишут телегу, то так работать нельзя. Я вызываю его в кабинет и говорю: "Четыре пива", - вот что уловил Никифоров, хотя в действительности про "телегу" сказал один из первых мужчин, про кабинет кто-то из вторых, а про пиво - кто-то из третьих.
"Эта крыша мне дорого обойдется", - подумал Никифоров.
Дойдя до стенда диагностики, он приостановился, чтобы определить, куда же он идет. Слева, за небольшой площадкой с отремонтированными машинами, стоявшими, как стадо, размещался участок антикоррозийного покрытия, а справа - кузовной, где изуродованные железные тела машин навевали мысль о человеческом безумии. А в общем-то было все равно, откуда начинать, если он решил обойти весь автоцех.
- Александр Константинович! Подождите!
Заведующий складом Губочев рывками протискивался между рядами машин, поднимаясь на цыпочки и прижимая обеими руками толстый живот.
- Застрянешь, Иван Спиридонович, - сказал Никифоров.
- Да уж! Старость короткий путь любит. - Губочев боком двинулся назад, неотрывно глядя на директора из-под полуприкрытых век. Его крупное сырое лицо было бы простодушным, если бы не этот упорный взгляд.
