Чёрный Саша - Сатиры

Каждый прав и каждый виноват.
Все полны обидным снисхожденьем
И, мешая истину с глумленьем,
До конца обидеться спешат.

Эти споры – споры без исхода,
С правдой, с тьмой, с людьми, с самим собой,
Изнуряют тщетною борьбой
И пугают нищенством прихода.

По домам бессильно разбредаясь,
Мы нашли ли собственный ответ?
Что ж слепые наши «да» и «нет»
Разбрелись, убого спотыкаясь?

Или мысли наши – жернова?
Или спор – особое искусство,
Чтоб, калеча мысль и теша чувство,
Без конца низать случайные слова?

Если б были мы немного проще,
Если б мы учились понимать,
Мы могли бы в жизни не блуждать,
Словно дети в незнакомой роще.

Вновь забытый образ вырастает:
Притаилась Истина в углу,
И с тоской глядит в пустую мглу,
И лицо руками закрывает…

Повернувшись спиной к обманувшей надежде
И беспомощно свесив усталый язык,
Не раздевшись, он спит в европейской одежде
И храпит, как больной паровик.

Истомила Идея бесплодьем интрижек,
По углам паутина ленивой тоски,
На полу вороха неразрезанных книжек
И разбитых скрижалей куски.

За окном непогода лютеет и злится…
Стены прочны, и мягок пружинный диван.
Под осеннюю бурю так сладостно спится
Всем, кто бледной усталостью пьян.

Дорогой мой, шепни мне сквозь сон по секрету,
Отчего ты так страшно и тупо устал?
За несбыточным счастьем гонялся по свету,
Или, может быть, землю пахал?

Дрогнул рот. Разомкнулись тяжелые вежды,
Монотонные звуки уныло текут:
«Брат! Одну за другой хоронил я надежды,
Брат! От этого больше всего устают.

Были яркие речи и смелые жесты
И неполных желаний шальной хоровод.
Я жених непришедшей прекрасной невесты,
Я больной, утомленный урод».

Смолк. А буря все громче стучалась в окошко.
Билась мысль, разгораясь и снова таясь.
И сказал я, краснея, тоскуя и злясь:
«Брат! Подвинься немножко».

По притихшим редакциям,
По растерзанным фракциям,
По рутинным гостиным,
За молчанье себя награждая с лихвой,
       Несется испуганный вой:
                Отбой, отбой,
                Окончен бой,
                Под стол гурьбой!
       Огонь бенгальский потуши,
       Соси свой палец, не дыши,
       Кошмар исчезнет сам собой —
                Отбой, отбой, отбой!
Читали, как сын полицмейстера ездил по городу,
Таскал по рынку почтеннейших граждан за бороду,
       От нечего делать нагайкой их сек,
       Один – восемьсот человек?
                Граждане корчились, морщились,
Потом послали письмо со слезою в редакцию
                И обвинили… реакцию.
                         Читали?
                Ах, политика узка
                И притом опасна.
                Ах, партийность так резка
                И притом пристрастна.
       Разорваны по листику
       Программки и брошюры,
       То в ханжество, то в мистику
       Нагие прячем шкуры.
                Славься, чистое искусство
                С грязным салом половым!
                В нем лишь черпать мысль и чувство
                Нам – ни мертвым ни живым.
Вечная память прекрасным и звучным словам!
Вечная память дешевым и искренним позам!
Страшно дрожать по своим беспартийным углам
Крылья спалившим стрекозам!
       Ведьмы, буки, черные сотни,
       Звездная палата, «черный кабинет»…
       Всё проворней и всё охотней
       Лезем сдуру в чужие подворотни —
       Влез. Молчок. И нет как нет.
                Отбой, отбой,
                В момент любой,
                Под стол гурьбой.
                В любой момент
                Индифферент:
                Семья, горшки,
                Дела, грешки —
                Само собой.
       Отбой, отбой, отбой!
«Отречемся от старого мира…»
И полезем гуськом под кровать.
Нам, уставшим от шумного пира,
Надо свежие силы набрать.
                                  Ура!!

Родился карлик Новый Год,
Горбатый, сморщенный урод,
         Тоскливый шут и скептик,
         Мудрец и эпилептик.

«Так вот он – милый божий свет?
А где же солнце? Солнца нет!
         А, впрочем, я не первый,
         Не стоит портить нервы».

И люди людям в этот час
Бросали: «С Новым Годом вас!»
         Кто честно заикаясь,
         Кто кисло ухмыляясь…

Ну, как же тут не поздравлять?
Двенадцать месяцев опять
         Мы будем спать и хныкать
         И пальцем в небо тыкать.

От мудрых, средних и ослов
Родятся реки старых слов,
         Но кто еще, как прежде,
         Пойдет кутить к надежде?

Ах, милый, хилый Новый Год,
Горбатый, сморщенный урод!
         Зажги среди тумана
         Цветной фонарь обмана.

Зажги! Мы ждали много лет —
Быть может, солнца вовсе нет?
         Дай чуда! Ведь бывало
         Чудес в веках не мало…

Какой ты старый, Новый Год!
Ведь мы равно наоборот
         Считать могли бы годы,
         Не исказив природы.

Да… Много мудрого у нас…
А впрочем, с Новым Годом вас!
         Давайте спать и хныкать
         И пальцем в небо тыкать.

Накрутить вам образов, почтеннейший?
Нанизать вам слов кисло-сладких,
Изысканно гладких
На нити банальнейших строф?
Вот опять неизменнейший
Тощий младенец родился,
А старый хрен провалился
В эту… как ее?.. В Лету.

      Как трудно, как нудно поэту!..
      Словами свирепо-солдатскими
      Хочется долго и грубо ругаться,
      Цинично и долго смеяться,
      Но вместо того – лирическо-штатскими
      Звуками нужно слагать поздравленье,
      Ломая ноги каждой строке
      И в гневно-бессильной руке
      Перо сжимая в волненьи.

Итак: с Новою Цифрою, братья!
С весельем… То бишь, с проклятьем —
Дешевым шампанским,
Цимлянским
Наполним утробы.
Упьемся! И в хмеле, таком же дешевом,
О счастье нашем грошовом
Мольбу к небу пошлем,
К небу, прямо в серые тучи:
Счастья, здоровья, веселья,
Котлет, пиджаков и любовниц,
Пищеваренье и сон —
Пошли нам, серое небо!

      Молодой снежок
Вьется, как пух из еврейской перины.
      Голубой кружок —
То есть луна – такой смешной и невинный.
      Фонари горят
И мигают с усмешкою старых знакомых.
      Я чему-то рад
И иду вперед беспечней насекомых.
      Мысли так свежи,
Пальто на толстой подкладке ватной,
      И лужи-ужи
Ползут от глаз к фонарям и обратно…

      Братья! Сразу и навеки
      Перестроим этот мир.
      Братья! Верно, как в аптеке:
      Лишь любовь дарует мир.
      Так устроим же друг другу
      С Новой Цифрой новый пир —
      Я согласен для начала
      Отказаться от сатир!
Пусть больше не будет ни глупых, ни злобных,
Пусть больше не будет слепых и глухих,
Ни жадных, ни стадных, ни низко-утробных —
Одно лишь семейство святых…

…Я полную чашу российского гною
За Новую Цифру, смеясь, подымаю!
Пригубьте, о братья! Бокал мой до краю
Наполнен ведь вами – не мною.

Бессмертье? Вам, двуногие кроты,
Не стоящие дня земного срока?
Пожалуй, ящерицы, жабы и глисты
Того же захотят, обидевшись глубоко…

Мещане с крылышками! Пряники и рай!
Полвека жрали – и в награду вечность.
Торг не дурен. «Помилуй и подай!»
Подай рабам патент на бесконечность.

Тюремщики своей земной тюрьмы,
Грызущие друг друга в каждой щели,
Украли у пророков их псалмы,
Чтоб бормотать их в храмах раз в неделю.

Нам, зрячим, – бесконечная печаль,
А им, слепым, – бенгальские надежды,
Сусальная сияющая даль,
Гарантированные брачные одежды!..

Не клянчите! Господь и мудр, и строг, —
Земные дни бездарны и убоги,
Не пустит вас господь и на порог,
Сгниете все, как падаль, у дороги.

В наши дни трехмесячных успехов
И развязных гениев пера
Ты один, тревожно-мудрый Чехов,
С каждым днем нам ближе, чем вчера.

Сам не веришь, но зовешь и будишь,
Разрываешь ямы до конца
И с беспомощной усмешкой тихо судишь
Оскорбивших землю и Отца.

Вот ты жил меж нами, нежный, ясный,
Бесконечно ясный и простой, —
Видел мир наш хмурый и несчастный,
Отравлялся нашей наготой…

И ушел! Но нам больней и хуже:
Много книг, о, слишком много книг!
С каждым днем проклятый круг всё уже
И не сбросить «чеховских» вериг…

Ты хоть мог, вскрывая торопливо
Гнойники, – смеяться, плакать, мстить.
Но теперь всё вскрыто. Как тоскливо
Видеть, знать, не ждать и молча гнить!