– Ну, ступайте, горькие… – выпроваживала их Егориха. – А ты, Афимьюшка, попомни мой-то наказ… Ну, чего еще стоите столбами, деревня немшоная!..
Афимья плохо помнила, как они вышли на улицу, как дошли до церкви, как повернули мимо ярмарочных палаток и ларей к деревянным рядам, пестревшим яркими вывесками. Народу было нетолченая труба, и Афимья боялась только одного, как бы не встретить своих притыканских: увидят обряженную Соньку и подымут на смех.
Вот и ряды с красными товарами… Афимья остановилась перевести дух: ее точно душила какая-то невидимая рука, а в глазах шли круги и красные пятна. Сонька с любопытством глазела на пеструю толпу, сновавшую у рядов. Шли, ехали, галдели, размахивали руками, божились, ругались – одним словом, ярмарочная толпа. Главными покупателями являлись, конечно, деревенские. Около рядов особенно много было баб. Из сотни этих толкавшихся и глазевших баб покупала одна, а остальные могли только завидовать этим редким счастливицам. Главная покупка красного товара шла на осенние свадьбы. Краснорядцы выскакивали из лавок и зазывали покупателей с московским нахальством, чуть не хватая их за горло.
– Эй, тетка, у нас покупала! – ревел краснорожий молодец, галантно изогнув весь свой корпус. – Сегодня на деньги – завтра в долг… Лутчие ситцы! Миткаль! Плис!.. Иголки, нитки, тесемки, каленкор!..
– Сукно, сатин, треко, драп… Пальты готовые!.. Пожжалуйте… Без запросу… Кто купит – три года спасибо говорит и других к нам же посылает. Шерстяные материи… люстрин… бумазея…
Где-то в ближайшем балагане немилосердно наяривала охрипшая шарманка и неистово выкрикивал Петрушка: «Кар-раул… ограбили! Утащили шапку из ежового меху, да шубу на меху из гусиных лапок, да железную трубу от серебряного самовара, да прошлогоднего снегу воз, да два фунта дыму… Ой, батюшки, ограбили!..»
У Афимьи захолонуло на сердце, когда они подошли к первой лавке. Она вошла и остановилась у порога, заслонив Соньку одним боком.
– Тетка, что покупаешь? – пристал к ней краснорожий молодец.
– Мне бы хозяина повидать…
Молодец смерил Афимью с головы до ног, осклабился и молча ткнул пальцем на конторку, за которой стоял бородатый купец.
– Не будет ли милости на бедность… – заговорила Афимья. – Дочь вот невеста… Замуж хочу выдавать…
Купец отодвинул счеты, поднял глаза на просительницу и отрезал:
– Мы эфтакими делами не занимаемся… Проходи. Эй вы, очертелые, зачем всякую шваль пущаете?..
Когда Афимья вышла из лавки, между молодцами поднялся шепот и смех.
– Невесту повели!.. – галдели краснорядцы. – Кто дороже даст!.. А девка ничего: мак…
Во второй лавке Афимью и Соньку обступили молодцы и загалдели прямо в лицо: хозяина не было в лавке.
– А жениха-то где возьмешь, тетка?.. Тоже бы привела показать: оно бы куда жалобнее вышло.
Старый седой приказчик, стоявший у кассы, сердито отплюнулся и, сунув Афимье двугривенный, выпроводил ее.
– Иди-ка, матушка, лучше домой да не страми дочь… – посоветовал он. – Тоже, крестьяны здешние: вконец около ярмарки измалодушествовались. Родную дочь повела…
В третьей лавке хмельной купчик подарил Соньке платок и все хотел ее обнять, но она убежала. Кое-где давали мелкую монету или обрывок ситца и везде встречали и провожали шуточками, насмешками и грубым издевательством. У Соньки выступали уже слезы на глазах, и она одной рукой крепко уцепилась за мать.
– Мамынька, пойдем домой… – шептала она.
Без того взволнованная и огорченная, Афимья ударила Соньку кулаком в бок так, что та разревелась совсем уж не к месту. Их окружила хохотавшая толпа.
– Вот так невеста!.. О-хо-хо!.. Ее еще с ложки кашей надо кормить.
Взбешенная Афимья ударила Соньку по лицу, а потом схватила за косу и сбила платок с головы. Кругом стоял настоящий стон от хохота. Но вдруг толпа расступилась, и подошел седенький розовый старичок.
– Нехорошо, милая… ах, нехорошо! – уговаривал он расходившуюся Афимью, придерживая ее за руку. – Первое дело, в публичном месте не дозволено производить скандал, а второе… Эй, вы, что вы в самом-то деле проходу не даете бабе! Ну, ступай, милая, своей дорогой…
Афимья обрадовалась случаю и чуть не бегом потащила Соньку вперед, только бы уйти из проклятых рядов. Когда она шла уже по площади, ее догнал купеческий молодец и таинственно пригласил следовать за собой. У Афимьи екнуло сердце, как у рыбака, у которого клюнула большая рыба. Молодец повел женщин позади рядов, где свалены были пустые коробья, сундуки и всякий хлам, а потом задней дверкой в какую-то контору при лавке. Там уже ждал их тот самый седенький старичок, который только что освободил их от нахальной толпы. Он сделал молодцу знак, и тот исчез, как тень.
Старичок припер дверь и заговорил:
– Ну, невеста, будет тебе реветь-то… хе-хе! Слезы-то твои ужо шелковым платочком утрем.
– Девичье дело… застыдилась малым делом… – оправдывалась Афимья, оправляя платок на голове Соньки. – Пристали охальники… ржут…
– Все исправим… – повторял старичок, притягивая Соньку к себе за руки. – Сколько тебе лет? А зовут как?.. Словом, девушка, нечего сказать: ходить бы тебе в кумаче да в шелку.
Он ласково потрепал ее по заалевшей щеке, а сам так и впился в нее глазами. Очень уж аппетитная штучка… Всем взяла – и ростом, и лицом, и румянцем, а глаза совсем бархатные. Сонька тоже смотрела на ласкового старичка и улыбалась: ей вдруг стало весело. Вот эта улыбка точно обухом ударила старика по голове… Он выпустил Сонькину руку и весь побледнел. Губы что-то шептали и не могли выговорить. Старик смотрел то на мать, то на дочь и напрасно старался что-то припомнить, как неожиданно разбуженный человек припоминает вылетевший из головы яркий сон.
– Так… так… – шептал он. – Софьей, говоришь, звать?.. Да… Так-с. А тебя Афимьей?.. Ну-ко, ты, Сонюшка, выдь малым делом, а мы тут потолкуем…
Когда девушка вышла, старик ухмыльнулся, припер дверь и вполголоса повел переговоры. Афимья старалась не смотреть на него и машинально повторяла подсказанную Егорихой цифру.
– Дорожишься маленько… – торговался старичок, соображая что-то про себя. – Таких-то невест по ярмарке ходит сколько угодно…
– Много их, да супротив моей Соньки рожей не вышли…
– Так, так… Вот што я скажу тебе, миленькая: ты посиди пока здесь с Сонькой-то, а я за деньгами в банк съезжу. При себе-то таких больших денег не держу…
Афимья согласилась. Старичок впустил Соньку и по пути ущипнул ее за щеку.
– Подождите меня, красавицы, а я живой рукой оберну.
Старичок еще раз пощипал Соньку по щеке и, приподняв ее лицо за подбородок, проговорил:
– Ну, улыбнись, ягодка… хе-хе!..
Он опять впился в нее своими ласковыми глазами и опять почувствовал себя жутко, когда Сонька засмеялась от щекотки.
«Она и есть!..» – думал старик, припирая дверь, чтобы гостьи не ушли без него.
Он ужасно торопился и, схватив первого извозчика, велел ехать к исправнику. На его счастье исправник был дома. Старик сунул стражнику какую-то мелочь и просил доложить о себе не в очередь: другие просители могли ждать. Исправник, Иван Семеныч, знал его лично и не заставил просить во второй раз.
– Что так ускорился, Василий Иваныч? – пошутил исправник, когда старик вошел к нему в кабинет.
– Да уж так-с… Особенное такое дельцо-с, Иван Семеныч. Даже, можно сказать, из ума вышибло…
Он, видимо, стеснялся, с чего начать, и все посматривал на дверь, а потом махнул рукой и торопливо рассказал про свою встречу с Сонькой.
– Ну, так что же? – улыбнулся исправник, молодцевато подмигнув. – Ах, шалун… Давно надо богу молиться, а он вон что придумал… Хе-хе!..
– Нет, вы послушайте-с, Иван Семеныч… Действительно, был и такой грех: польстился. Уж очень хороша девочка: один сок… Хорошая. Послал я за ними молодца, ну, то-се, разговариваю, а как она улыбнется, значит, Сонька…
– Ах, Василий Иваныч, Василий Иваныч… Нехорошо… – повторил исправник, качая головой. – Ведь вы, москвичи, весь уезд у меня развратили, а кругом Торговища верст на двадцать все население незаконнорожденное. Ну-с, улыбнулась Сонька и…
– Меня точно обухом по голове: дочь у меня есть, так вот как есть вылитая Сонька… Даже страшно мне сделалось. Потом гляжу я на мать-то: мой грех был. Еще подумал: как раз годы-то Сонькины сходятся. Ну, уж тут мне совсем муторно сделалось: моя кровь эта самая Сонька…
– Вот так фунт!..
– И, например, эта ее мать желает непременно продать ее, Соньку, а Сонька, например, моя кровная дочь… И продаст!.. Вот я и пришел к вам, Иван Семеныч… Явите божескую милость, насчет Соньки, например, чтобы сраму этого не было.
Иван Семеныч сделал большие глаза и покачал только головой: в его практике это был еще первый случай.
– Что же я могу сделать, Василий Иваныч? – соображал он. – Сегодня помешаем продать – завтра продаст… Выслать в деревню могу.
