- Степан... а Степан!
Спросонья Степан очень плохо понял, что говорила жена. Буркнул что-то в ответ и снова захрапел, как зарезанный. Так и промаялась Дунька вплоть до белого утра. Батюшка-свекор поднимался чуть свет и бродил по двору, как домовой. Дунька смело подошла к нему и с бабьими причетами кинулась прямо в ноги.
- Батюшка, Антон Максимыч, согрешила... Не вели казнить - прикажи слово вымолвить. Обманула я тебя вечор, раба последняя.
- Ну... говори!
Старик был спокоен и только пнул Дуньку ногой, чтобы не валялась.
- Ну, ну!
С причетами и рыданиями Дунька рассказала все, как вышло дело, и даже прибавила на свою голову. Еще заканчивая эту исповедь, Дунька как-то всем телом почувствовала, какую она сделала глупость, но было уже поздно. Свекор взял ее за руку, поставил к столбу и велел ждать. Через минуту он вынес новенький сыромятный чересседельник, скрутил его жгутом и принялся им бить Дуньку по плечам и по спине. На ее крик выбежала старуха свекровь.
- Ты это што, отец, делаешь-то? - накинулась она на мужа.
- Я-то? А мы разговоры разговариваем.
На шум и крик во дворе скоро собралась вся семья.
Степан пробовал было заступиться за жену, но в ответ получил от родителя удар кулаком по лицу. Старуха свекровь тоже впала в неистовство, когда услыхала про исчезнувший платок. Она несколько раз подскакивала к Дуньке с кулаками и шипела беззубым ртом:
- Подавай платок... где платок? Гадина, давай платок... Степка, ты чего смотришь? Учи жену.
Степану было жаль жены, но он в угоду матери ударил ее по лицу несколько раз. Дунька стояла на одном месте и смотрела на всех округлившимися от страха глазами. Она никак не ждала такого исхода своей исповеди.
- По какой такой причине Спирька к тебе приставал? - наступал на нее свекор. - Мало ли баб в Расстани и в Ольховке, - других он не трогает небойсь. Сама виновата, подлая... может, сама подманивала его.
Дунька молчала. Это еще больше злило старика, и он снова принимался ее бить чересседельником, так что на рубашке показалась кровь.
- Бей ее! - приказывал старик сыну, передавая Степану чересседельник. - Муж должон учить жену.
Подогретый науськиваньями матери, Степан поусердствовал. Он остервенился до того, что принялся таскать Дуньку за волосы и топтать ее ногами.
- Так... так... - тоном специалиста одобрял свекор, с невозмутимым спокойствием наблюдавший эту сцену. - Пусть чувствует, какой такой муж бывает.
От дальнейших побоев Дуньку спасло только беспамятство, хотя свекровь и уверяла, что "ёна" притворяется порченой. Избитая Дунька очнулась только благодаря снохе Лукерье, которая спрыснула ее холодной водой. Старики ушли, и Лукерья шепотом причитала:
- Ох, смертынька, Дунюшка. Ведь этак-то живого человека и убить можно до смерти.
- Молчи уже лучше, а то и тебе достанется... - посоветовала Дунька, вытирая окровавленное лицо. - Дуры мы, вот што.
- Степан-то как расстервенился. А матушка-свекровушка еще его же науськивает.
Дунька молчала. У нее болело все тело, каждая косточка. В избу она не пошла, а попросила Лукерью принести к ней полугодового ребенка. Это был здоровенький мальчик Тишка, родившийся уже на Урале. Его в семье называли "новиком".
- Этот уже не наш расейский... - с грустью говорил дедушка. - И не узнает, какая такая Расея есть. Желторотым сибиряком будет расти.
Над маленьким Тишкой избитая Дунька и выплакала все свои дешевые бабьи слезы.
Обиднее всего для Дуньки было то, что при всем желании она не могла пожаловаться на свою семью, хотя и выходила замуж круглою сиротой. Семья была настоящая, строгая, мужики работящие, а свекор пользовался особенным почетом в Ольховке, потому что он вывел всех на Урал, на вольную башкирскую землю. Около него сплачивались все остальные мужики, и старик стоял всегда в голове Новожилов. Проявленное над Дунькой семейное зверство, в сущности, ничего особенного не представляло, как самое заурядное проявление родительской и мужниной власти. Вот вырастет Тишка большой, женится и тоже будет учить жену. Это было для Дуньки чем-то вроде утешения. Ведь в свое время и она будет лютой свекровью-матушкой.
В следующие дни в семье наступило тяжелое затишье. Степану, очевидно, было совестно, и он молча ухаживал за женой, скрывая последнее от грозного батюшки. Впрочем, старик, кажется, забыл о Дуньке. Он замышлял что-то новое. Дунька со страхом следила за ним. Очевидно, старик подбирался к Спирьке и подбивал других Новожилов действовать заодно.
- Растерзают они его... - со страхом говорила Дунька снохе Лукерье.
- Так и надо озорнику! Не балуй... Ты-то что его жалеешь?
- А сама не знаю... Просто дура. Спирька недаром меня дурой-то навеличивает.
IV
Спирька пропадал в Кульмяковой дня два, а потом появился в окне своей избушки. Он по целым часам лежал на подоконнике и смотрел на улицу. По некоторым признакам он имел полное основание догадываться, что дело неладно. Во-первых, мимо его избушки без всякой цели прошли три бабы и рассчитанно громким голосом говорили:
- Ох, бабоньки, и били же ее, сердечную... Сперва свекор утюжил, а потом муж по тому же месту. В чем душа осталась... Сказывают, пластом лежит.
- Чуть до смерти не заколотили бабенку. А какая такая в ней вина? Все он, змей...
Затем Спирька заметил, что около ворот собираются мужики и о чем-то толкуют между собой. Ему казалось, что несколько раз прямо указывали на его избушку. Наконец, он видел, что приходили ольховские мужики и о чем-то долго толковали с расстанскими. До него долетали только отдельные слова: "ён", "ёна", "озорник" и т.д. Вообще, заваривалась каша, и Спирька только крутил головой. На всякий случай он приготовился дать с первого раза сильный отпор: "А ежели она ведьма, ваша Дунька?.. Ну-ка поговорите теперь со мной... Прямо ведьма. Она и на вас на всех сухоту напустит..."
Не раз случалось Спирьке выдерживать напор всего деревенского мира, и он, собственно, был спокоен. Ведьма - и все тут. Уж ежели кому отвечать, так им же, новожилам, зачем "ведьмов" разводят.
- Ну, ну, идите сюды! - кричал Спирька в окно. - Я вам поккажу... Я вас произведу!..
Правда, эта храбрость Спирьки сильно уменьшилась, когда он раз заметил в толпе мужиков старика Антона. Этот не испугается. Самый вредный старичонка, ежели разобрать, цеплястый, как клещ вопьется.
Дело вышло ранним утром, когда Спирька еще спал. Под окном его избушки показался волостной.
- Эй, ты, лежебок, дай отдохнуть печке-то...
Спирька выглянул в окно. Перед избой толпилась целая кучка переминавшихся мужиков.
- Вам чего, галманы? - дерзко спросил Спирька.
- А надо с тобой поговорить, хороший ты человек. Выходи ужо на улицу...
- А думашь, не выйду? И выйду... Сдел милость. Тоже, подумаешь, испугали...
- И выходи, приятный ты человек...
- Да платок-то Дунькин захвати, - прибавил голос из толпы. - В дружках не был, чтобы чужие платки брать...
В ответ из окна полетел скомканный Дунькин платок. Спирька накинул свой армяк и храбро вышел за ворота, где его сейчас же и подхватил под руку волостной.
- Вот так, Спирька... Честь завсегда лучше бесчестья, приятный ты человек. Чего тут бояться добрых людей... Просто, значит, волостные старички хотят с тобой разговор поговорить.
- Дураки ваши волостные старички, - огрызнулся Спирька.
Спирька понял, что его ожидает, и всю дорогу ругался самым отчаянным образом. Около волости его поджидала уже целая толпа, состоявшая из старожилов и Новожилов. Спирька струсил, когда увидел в толпе худенькое лицо старичка Антона.
- Ён самый... озорник... - перешептывались в толпе, когда Спирьку вводили на крыльцо волостного правления.
В волости уже дожидались волостные старички, в руках которых сейчас была судьба Спирьки. Однако он не потерялся (слава богу, не впервой было судиться у старичков!) и довольно развязно проговорил:
- Старичкам почтение...
Старички сидели хмурые, как следует быть ареопагу, и ничего не ответили. Волостной предъявил им Дунькин платок в качестве corpus delicti*. Изба скоро набилась народом. Слышно было тяжелое дыхание и угнетенные вздохи.
______________
* Главная улика (лат.).
- Спирька, а што ты скажешь насчет Дунькина платка? - предложил вопрос старшина, не прибегая к предисловиям.
- Платок? - замялся Спирька и прибавил уже бойко: - И очень просто, господа старички... Эта самая Дунька просто ведьма. Да... Присушку мне сделала, не иначе.
Старички переглянулись, и старшина ответил за всех:
- Так, так, приятный человек... А мы, значит, эту самую Дунькину присушку тебе отмочим, штобы вперед не повадно было охальничать. Так я говорю, старички? Ну, Спирька, показывай все на совесть...
- Нечего мне и показывать... Дело известное. Ежели бы я был женатый, так оно тово... поиграл малость с бабенкой, а она себя и оказала ведьмой. Мне бы раньше об этом самом догадаться... А что касается платка, так это самое дело прямо наплевать.
