Он нарезал хлеб и сало на одиннадцать порций, и ребята принялись за еду.
В конце дня, когда солнце стало понемногу заходить, мы двинулись в путь. Где-то слышалась артиллерийская пальба, изредка в небе проносились самолеты, но чьи они - наши или вражеские - трудно было понять.
Когда начало смеркаться, на горизонте появились огневые вспышки и громче стала стрельба. Там шел бой. Но отряд наш продолжал идти. Старались держаться поближе к шоссе, потому что в глубине лес был такой густой, что в сумерках легко было заблудиться.
В лощине остановились. Пока остальные устраивались на ночлег, Никанор Иванович со мной и Митей Бурьяном отправились к шоссе. Пробирались кустами и, укрывшись за пригорком, стали наблюдать. На восток двигалась с зажженными фарами колонна танков с белыми крестами на броне. Только мы пропустили ее - из-за поворота показалась артиллерия. Тяжелые тракторы, ревя моторами, тащили за собой длинноствольные пушки. На передках сидели солдаты в широких касках с автоматами, изготовленными для стрельбы.
Мы пропустили и эту колонну и по знаку Никанора Ивановича прошли с километр, до поворота дороги. Там два гитлеровца возились около мотоцикла с коляской, наверно, заглох мотор и они чинили его. В то время как один из них исправлял зажигание, другой нажимал на педаль, однако мотор не заводился.
- Эти уже никуда не уедут, - шепнул Никанор Иванович и пополз к обочине. Поползли за ним и я с Митей. - Стрелять одновременно, залпом!
Грянули выстрелы из двух автоматов и винтовки, и оба мотоциклиста упали.
Мы подбежали к ним, взяли у одного полевую сумку, у второго планшетку, потом сняли у них с поясов кобуры с пистолетами, из коляски захватили два автомата - и бегом в лес. Мы не успели углубиться в заросли, как на шоссе загрохотали вражеские танки.
- Ну, лиха беда начало! - сказал Никанор Иванович, когда мы подходили к лагерю.
Окрыленные первым боевым успехом, ребята готовы были тут же снова совершить вылазку, но Никанор Иванович приказал отдыхать.
Когда он стал назначать троих ребят в караул, то первым попросился Витя Прокопович, худенький, маленький, к тому же близорукий, и Никанор Иванович, чтобы не обидеть его, увеличил число караульных до четырех и заменил у Вити винтовку, которая была слишком велика для него, на автомат. Витя был счастлив.
Забыл сказать, что по два-три часа в день учитель - он когда-то служил в пехоте - занимался с нами военным делом: показывал, как нужно разбирать и собирать винтовки, автоматы и пистолеты, как пользоваться гранатами, - их у нас было с десяток: семь лимонок и три противотанковые. Удалось раздобыть и две санитарные сумки с комплектом перевязочного материала.
- Это для Тани и Лели! - сказал Никанор Иванович.
А вот с едой поджимало. Три плитки шоколада, оказавшиеся в полевой сумке мотоциклиста, конечно, не в счет. Их оставили как НЗ.
Несколько дней жили на подножном корму - собирали лесные ягоды, грибы, орехи, хотя они были еще не созревшие, но, испеченные в золе, вполне съедобны. Вскоре нам повезло. Удалось подбить на шоссе автобус, в котором ехали немецкие связисты. В этой операции, пусть вас не удивит, отличился Витя Прокопович. Он тоже был с нами в засаде и первой же очередью снял с баранки шофера.
Около трех недель пробивались мы лесами к родным местам, однако близко к нашему городу не подходили. Обосновались в густой чащобе в тридцати километрах от него. Нам удалось совершить за это время несколько боевых операций на шоссейной дороге. Охота за отставшими гитлеровцами себя оправдала, мы подстерегали их в засадах, и каждый раз успешно.
Вскоре все наши юные мстители уже имели по немецкому автомату. Пополнился отряд и новыми, опытными бойцами. К нам присоединились отбившиеся от своих подразделений пятеро красноармейцев и командир взвода с двумя кубиками в петличках. Правда, он был легко ранен в ногу. Звали его Андрей Долгих, был он среднего роста, приземистый, несколько угловатый, но до дерзости смелый и решительный.
Хорошо показали себя и красноармейцы, словом, наше пополнение вселило в нас, юных мстителей, еще большую уверенность, и мы стали действовать смелее.
Но с продовольствием было худо, и Никанор Иванович отправил меня и Митю Бурьяна в одно из близлежащих сел в десяти - пятнадцати километрах от лагеря. Мы скрытно добрались до крайней хаты, постучались, к нам вышла старая женщина:
- Кто вы, сынки, будете?
Мы сказали, что свои, и она пустила нас в хату.
- Скажите, бабуся, немцы были у вас? - спросил я полушепотом.
- Были, сынки, были. Поозоровали полдня, всех курей переловили, потом согнали селян коло конюшни, объявили Никифора Тушкана старостой и с курями укатили.
- А кто он, Никифор Тушкан? - спросил Митя.
- Тутошний. Прежде за ним ничего худого не примечали.
- Почему же именно его, Тушкана, назначили старостой? - допытывался Митя.
- А я не ведаю, сынки. Однако народ считает - нехай лучше свой человек над нами старостой, нежели пришлый.
Я попросил ее показать хату Тушкана, и она повела нас на другой конец села, где стоял большой пятистенный дом с резными наличниками и под железной крышей.
Никифор Тушкан - рослый, здоровенный, с небольшой рыжеватой бородкой - принял нас хорошо, но предупредил, чтобы мы долго здесь не задерживались, потому что с часу на час должны приехать служащие из полицейской управы.
Конечно, мы не сказали старосте ничего лишнего, хотя, судя по всему, этому человеку и можно было доверять - ведь не по своей воле, как он сказал, согласился идти в старосты, но мы, повторяю, были с ним осторожны.
Он, видимо, догадывался, кто мы, потому что, когда стали прощаться, Никифор набил торбу хлебом, салом, отсыпал в кулечек соли и вдобавок дал две пачки махорки и коробок спичек.
- Заглядывайте, - сказал он, провожая нас. - Ежели в чем будет нужда, завсегда поможем.
Я и теперь думаю, что не было вины Никифора Тушкана в нашем с Митей Бурьяном провале. Он, Тушкан, возможно, и не знал, когда мы снова шли к нему за продуктами, что у деревни встретим Петьку Потеева.
Признаться, мы вначале даже обрадовались этой встрече, ведь от Петьки узнали, что произошло за это время в нашем городе. Потеев рассказал: большинство жителей эвакуировалось еще до прихода оккупантов, постоянного гарнизона там нет, но время от времени туда наведываются из фельдкомендатуры. И еще узнали мы от него, что бургомистром в городе Густав Карлович Губбер, служивший до войны агентом по страхованию, помнится, говорили, что он из обрусевших немцев.
- Ну, а ты, Петя, почему не ушел, остался под оккупантами? - спросил Митя. - И родители твои тут?
- Тут, - выдавил из себя Потеев. - Хотели уйти, да не успели. Мать приболела, не кинешь ведь ее одну...
- И ты не боишься немцев? - спросил Митя.
- А с меня какой спрос... - И, переступив с ноги на ногу, спросил: Ребята, а нельзя и мне к вам?
- Это куда? - встрепенулся Митя.
- Да к вам, в партизаны...
- А мы никакие не партизаны.
- Не доверяете? - обиделся Петька.
- Новое дело... Своим не доверять... - в свою очередь с деланной обидой произнес Митя. - Давай лучше договоримся о встрече.
- Лады, - согласился Петька. - Когда встретимся?
- Послезавтра в это же время на этом же месте...
- Лады, - опять буркнул Петька.
Он не успел проводить нас до опушки леса, как мы попали в засаду. Отстреливаться не было никакой возможности, потому что полицаи выросли перед нами неожиданно, сбили с ног и прижали к земле. Чтобы не навлечь подозрения на Потеева, они и его скрутили и всех троих повели со связанными за спиной руками.
А повели нас не в сторону нашего города, а в противоположную, как вскоре оказалось, в совхозный поселок, где обосновалась немецкая фельдкомендатура.
Потеева тут же освободили (посчитали, видимо, что теперь ему таиться нет надобности), а меня с Митей доставили к фельдкомиссару Шульцу.
Не буду рассказывать, какие пришлось перенести пытки, - это теперь описано в сотнях книг. Скажу только: когда меня, искалеченного, ночью втолкнули в скотный сарай, где лежали на соломе трое военнопленных, я уже не чувствовал ни рук, ни ног. И первое, о чем я подумал: что с Митей? Неужели его еще пытают! Или они замучили его? Хоть бы мельком увидеть его, перед тем как нас поведут на расстрел! Хоть бы без слов, одним только взглядом попрощаться с ним! И еще одна мысль сверлила мне мозг: что о нас подумает Никанор Иванович? Ведь, провожая нас, он предупреждал, чтобы мы были осторожны и осмотрительны, не слишком доверялись Никифору Тушкану.
С трудом пересиливая боль, я не сразу заметил, что кто-то в темном углу скотного сарая вроде ворошит солому, вроде роет слежавшийся навоз. Пошуршит, пороет - и притихнет. Потом отползет к стене, уступит место другому. Этот то же самое: пороет, пошуршит - и притихнет. Через какое-то время его сменяет третий...
Не успел я подумать, что бы это означало, как почувствовал, что меня толкают в бок. Попробовал поднять голову - не могу. Вдруг в ухо мне шепчут:
