- Правовое государство, демократия и гуманизм как тройка, семерка и туз! Если у кого-то объявляется пять раз кряду, то можно не сомневаться перед Вами мошенник.
- Леонид! Простите, но мне, кажется, что Вы сгущаете краски. Что говорить? В России теперь трудные времена. Но бывало и похуже, если вспомнить историю. Тем не менее, я вижу свет в конце тоннеля и верю, что, в конце концов, и у нас, в России, человек сможет стать счастливым.
- Счастлив тот, кто не стремится к счастью. Впрочем, Вам все равно этого не понять.
Леонид решительно двинулся к двери и, не обернувшись, вышел.
- Извините, господа! Но Вы видите, что творится? Может быть, я против православия на Руси? Да, я - готов Вам признаться, мужики, сам сделал все, что мог, чтоб поверить в Бога! И покрестился, и Евангелие на ночь под подушку клал, и в церковь ходил. И что? Чувствовал себя, как последняя бездарность на профессиональной сцене. Жалким и смешным. Нет. Уж лучше, мне оставаться в своей роли. Вы, кстати, сами не обратились к Богу на волне всеобщего прозрения?
- Я не принимаю участие в массовых компаниях. Из принципиальных соображений, - сказал Дрозд.
- А мне, если честно, как-то, не до того, было, - дополнил Филимонов, Кроме того, я всегда воспринимал религию, как некую идеологию, выгодную классу церковнослужителей. Так же, как идеологию рабовладельцев, феодалов, капиталистов и коммунистов. Только коммунисты не поняли, что церковь не нужно было отвергать. Нужно было ее поставить себе на службу.
- Ты когда до этого дошел? - искренне подивился Дрозд.
- А, пока, год на диване валялся.
- Тебе бы на эту тему с "нашим" философом побеседовать, - усмехнулся Воробьев, - Но Вы заметили, однако, как плавно поменялись местами атеисты и верующие? Воинственный атеизм уступил место агрессивному православию! Вера в Бога превращает верующего человека в обладателя "единственно верного учения", которое немедленно сказывается на его поведении. Надменное желание поучать, наставлять и все это на фоне совершенно оскорбительной снисходительности. Гордыня атеиста - карлик в сравнении с гордыней верующего, прикрытой, для виду, смиренностью.
- Но тип занятный, - отметил Филимонов.
- "Тройка, семерка и туз" - это он закрутил лихо, доложу я Вам, восхитился Дрозд.
- Это он может! Мужик, он, конечно, оригинальный. Но! - Воробьев элегантно подвесил паузу на кончик указательного пальца, - Но! В одном он мучительно однообразен! Все его проекты - это замаскированное выманивание денег у простодушных людей. Всегда!
- А мы, вот, не маскируясь, пришли просить у тебя денег, - в лоб заявил Дрозд, - Но, поскольку не считаем тебя простодушным, готовы принять деньги на твоих условиях.
Георгий согнал улыбку с лица и уже без всякой иронии, рассказал о деле. Опять закружился глобус. Опять унесло хозяина кабинета в космическую беспредельность.
- Хотите выпить, мужики? - неожиданно предложил он.
Дрозд неуверенно покосился на друга.
- Ты, как?
Филимонов отрицательно мотнул тяжелой, как гиря, головой.
Когда вместо ответа предлагают выпить, это равносильно отказу. А пить за неудачу совсем не хотелось.
Леня, однако, не спешил подальше от того места, где ему, только что, подпортили настроение. Из здания он вышел, но, там, у входа и застрял, подперев к стене рыжеволосого журналиста Василия. Методика "оцепления", по всей видимости, была разработана тщательнейшим образом. Василий беспомощно озирался, хоть и знал наперед, что ожидать помощи от коллег в этой ситуации наивно. Все равно, что кричать "Караул!" в два часа ночи на городском пустыре.
Заметив Дрозда, он заволновался, угадывая в нем свой шанс на спасение. Дрозд человек посторонний, рассудительный, а самое главное - жесткий.
- Жора! Привет, дорогой! - Последний раз Василий вкладывал столько нежности в короткую фразу лет десять назад. "Я люблю тебя!" - говорил он тогда одной хладнокровной девице - настоящей русской красавице! Она посмеивалась. Она мечтала принять участие в конкурсе красоты, стать первой и покорить Голливуд! В результате, ей удалось провести две недели в ялтинском Доме отдыха "Актер". Вместе с еще одной претенденткой на королевскую корону они "обслуживали" очень известного и, конечно, избалованного эстрадного певца. Тем дело и кончилось. Парадокс! Но женская красота редко делает ее обладательницу счастливой.
- Здорово, Вася! - Георгий протянул ему длинную, как китайская граница, руку. Так, что Лене пришлось уступить часть "завоеванной территории" и перегруппировать силы, ввиду изменившейся обстановки.
- А как Вы относитесь к теперешнему показу по субботам фильмов Тарковского? - выпустил он одиночный, для проверки, выстрел.
- Упрощенно, - съязвил Дрозд.
- То есть? Не понял.
- Стараюсь не смотреть. Что тут не понятного?
- Можно полюбопытствовать, по какой же причине?
- Да, по той простой, что больно мудрено и неинтересно.
- Ну, извините! Неужели Вам не ясно, что это шедевры мирового кино?
- Не ясно.
- Не ясно, что это не массовый ширпотреб для идиотов? Что эти фильмы заставляют думать, размышлять о глобальном? Что они сотканы из ассоциаций, полутонов, намеков, символов? Может быть, Вам и Феллини не нравится?
- Совершенно верно. Не нравится. Что мне до чужих ассоциаций? Порыв ветра, треск поломанной веточки, грозовой раскат, стихи под дождь - все это не может во мне вызвать те же ощущения, те же ассоциации, какие, например, испытывал тот же Тарковский. Моя индивидуальная память и мой индивидуальный опыт вызывают во мне мои индивидуальные ассоциации, которые никому другому не понятны и неинтересны. Что касается глобального, философского, так для того существует другой жанр. Кто мешает изложить свои философские взгляды в специальном трактате? Зачем "нагружать" зрителя интимными деталями собственных переживаний?
- Вы хотите опустить искусство до уровня обыденного сознания. Чтоб все было просто, как в городской бане. А еще Велимир Хлебников говорил, что смысл заключен в самом слове. Люди способны восторгаться музыкой, сочетанием звуков! И не нуждаются в пояснениях.
- Господа! Господа! - решил вмешаться Василий, - Давайте, согласимся, что Тарковский - гений! Если, уважаемый Леонид, так на этом настаивает... Почти, как Пушкин, но в кино! А какая между ними разница? Пушкин гениален, потому что говорит о сложном, и все его понимают. Тарковский гениален, потому что, тоже говорит о сложном, но его никто не понимает.
- Вы очень сильно заблуждаетесь, господа! Тарковского понимают гораздо больше людей, чем Вам это кажется. Он - обладатель святой тонкой души христианина. Кто не ощущает божественной благодати, тот, конечно, не в состоянии постичь идеальную мысль Тарковского.
- В чем же она, по-вашему, заключена? - вогнал гвоздь Георгий.
- В любви, - смиренно ответил Леня, - в той самой любви, которая позволяет верующему видеться с Богом.
- Вы хотите сказать, что видели Бога?
- И не один раз! Я трижды был на небесах!
Наступило неловкое молчание. Никто не знал, что можно сказать человеку, трижды побывавшему на небесах.
Три тысячи долларов, туго перетянутых желтой резинкой, заняли место на обеденном столе, в центре, куда, обычно, ставят рождественского гуся, если ставят, вообще. Но впечатление от гуся не шло ни в какое сравнение с тем, что испытал Филимонов при виде американских денег, на которые, при желании, можно было бы купить целое гусиное племя.
- Откуда? - опешил он.
- Борис Львович дал.
- Борис Львович? Этот прохиндей? - изумился Сергей.
- Почему прохиндей? - спокойно возразила Маша, - О таком директоре только мечтать можно.
- Да, он же гребет только под себя! Разве не так?
- Человек умеет жить. Это так называется. И, кстати, другим не мешает. Ты бы лучше, Сережа, не встревал туда, где тебе многое не ясно. Там своя "кухня".
- Да, ладно, ладно! Это я так, к слову.
- Это не все. Борис Львович сказал, что может помочь тебе с работой.
- С какой работой? Откуда ему знать, какая работа мне требуется?
- Да, пойми ты, Борис Львович - мудрый дядя! Он знает.
- Хорошо. Какую работу он предлагает?
- Кладовщиком. На продуктовой базе.
- Черт возьми, но я же не умею воровать?
- Научат, - усмехнулась Маша.
Филимонов подхватил рассеянно бутерброд с сыром и тягуче, по-коровьи, начал пережевывать кусок, словно, вместе с ним хотел "пережевать" обе новости.
Когда неопытный химик заполняет содержимое колбы случайными веществами, могут последовать непредсказуемые реакции. Нечто, подобное испытывал Филимонов. "Баксы" завораживали, хотелось помять упругую кожуру купюр, пересчитать их, но не хотелось выказывать нетерпеливость при Маше. С другой стороны, происхождение денег непонятным образом настораживало и вызывало смутную досаду. Предложение Бориса Львовича, с которым он был едва знаком, посодействовать в трудоустройстве, как инородное вещество, плохо усваивалось и отторгалось другими веществами, вызывая взрывоопасное побулькивание. Ко всему этому примешивалось зудливое желание немедленно позвонить кредиторам и уже сегодня освободиться от их угрожающей опеки.
