— Прибываем… — и мягко задвинул дверь.
Злоткин положил на столик десять финских марок для проводника, надел теплую замшевую куртку, подхватил сумку с плечевым ремнем и брезентовый баульчик для дипломатической почты, в котором на самом деле помещался пистолет Стечкина и крупная сумма денег, вышел в коридор своего вагона, посмотрел направо, посмотрел налево, осенил себя мелким-мелким крестиком и сошел.
Несмотря на то что день выдался будний, а также на ранний час, в помещениях хельсинкского вокзала было многолюдно и совершалась прилично-суматошная, привычная и в то же время чужая жизнь; в частности, Вася Злоткин приметил компанию пьяных парней с осоловевшими чухонскими физиономиями, но они не орали песен, не сквернословили, не приставали к публике, не дрались, а только бродили, шатаясь, туда-сюда. И ему подумалось на их счет: «Ну что ты с ними, сукиными сынами, поделаешь северяне!.. Северяне-то они, разумеется, северяне, а все-таки прямо шевалье по сравнению с нашей рванью…»
Нужно было как-то убить время до часу дня, и Вася Злоткин пустился в разные приятные операции: купил пачку голландского сигаретного табаку и машинку для самокруток, снялся в автоматической фотографии за тридцать марок, перекусил в ресторане на втором этаже, выпив при этом двойную порцию виски и кружку пива. Ровно в час дня он звонил из телефонной будки, попыхивая сладко-приторной самокруткой; когда на том конце провода отозвались, он сказал приглушенным голосом:
— Здравствуйте, я ваша тетя…
Ему в ответ:
— Поезжайте на улицу Алексантринкату. Там найдете туристическое агентство «Матка-Расила Ою». В этом агентстве на ваше имя заказан билет на паром Або-Стокгольм. До Або доберетесь сами, лучше поездом, так спокойней. И будьте предельно осторожны: Асхат Токаев следует по пятам.
Двумя часами позже Вася Злоткин уже ехал в поезде, который смахивал бы на подмосковную электричку, если бы не чистота в вагонах, не сравнительное безлюдье и нетронутые сиденья, обитые светло-коричневым дерматином. Ближе к тамбуру бесновалась компания юных американок, чуть позади сидел господин в высокой меховой шапке, который вызывал законное беспокойство. Злоткин достал записную книжку и нашел в ней фотографию Асхата Токаева: нет, не он. У него отлегло от сердца, и захотелось вспомнить о чем-нибудь приятном, вроде недавней пьянки в ресторане «Седьмое небо».
Между тем компания юных американок до того расшалилась, что одна из девушек с разбегу вспрыгнула Злоткину на колени.
— Фак оф, май дарлинг,[1] — сказал ей Вася.
— Animal![2] — был ответ.
Вечером, когда на Финляндию пала темень и повсюду зажглись апельсиновые фонари, Злоткин приехал в Або. Прямо у дебаркадера пассажиров парома дожидался роскошный автобус, и через полчаса времени он уже был в порту. За эти полчаса ему в голову пришла только одна мысль. «И чего они там мудрят на Старой площади, — подумал он, — чего сразу не сориентировали на Стокгольм, если известно, что Орхан Туркул находится в столице Шведского королевства? Наверное, следы заметают, иначе понять нельзя».
Вася Злоткин никак не ожидал, что морской паром «Сильвия лайн» будет таким гигантом, что высотой он окажется примерно в пятнадцатиэтажный дом, а размером с городок районного подчинения, что даже всякая буква, нарисованная на борту, не пролезет в Спасские ворота, как ты ее ни суй.
Поднявшись на борт, он оставил вещи в одноместной каюте, которая запиралась пластиковым жетоном, и отправился обследовать помещения корабля. В магазине на третьей палубе он купил свитер и бутылку французского коньяку, в кафе для курящих приобрел коробку немецких сигар, а в кафе для некурящих выпил хмельного пива. Паром уже вышел далеко в Ботнический залив, когда Вася Злоткин обосновался в ресторане, просторном и овальном, как маленький стадион. Первым делом он внимательно осмотрелся, прикрывшись от публики картой вин: из числа посетителей ресторана по крайней мере трое могли оказаться Асхатом Токаевым, если принять во внимание возможности гримерного мастерства. Злоткин запечатлел этих троих у себя в памяти и подозвал официанта московским жестом. Подошел официант невзрачной наружности и почему-то стал сдирать со стола скатерть. Вася сказал, забывшись:
— Ты чего делаешь-то, чудила?!
— Сам чудила, — последовало в ответ.
— Ты что, из наших?! — воскликнул Злоткин, радостно удивясь.
— Из ваших, из ваших, — подтвердил хмуро официант.
— А чего ты здесь околачиваешься тогда?
— Работаю, бабки варю, — не видишь, что ли?
— Так бабки варить и в России можно! Знаешь, какие сейчас у нас открылись возможности для промышленников, коммерсантов, вообще деловых людей?!
— Три курса отделения искусствоведения — это как?
— Да и у меня образования никакого, так… среднее техническое, а между тем я не последний человек в государственном аппарате…
— Слушай, мужик, ты давай делай заказ, а то мне работать надо.
— Брось чепуху молоть! Лучше присаживайся ко мне, выпьем сейчас, закусим, у меня денег вагон и маленькая тележка!
— У нас это запрещено.
— Тогда давай сделаем так: ты постой около меня, с понтом ты записываешь заказ, и мы под эту дудку поговорим.
— О чем говорить-то?..
— Да о России, о чем еще!
— В гробу я видел твою Россию. Мне про эту белую арапию и подумать тошно.
— Так: подашь салат из креветок, венский шницель и бутылку розового вина.
Позже он заказывал еще копченую лососину, отбивную из оленины с брусникой, французский сыр, а напоследок выпил чуть ли не целую бутылку «Бурбона», но с официантом больше не говорил и даже принципиально не оставил ему на чай.
Вернувшись к себе в каюту, Вася Злоткин улегся и наугад вытащил из сумки старое письмо своей бывшей жены, писанное на школьной тетради в клетку; с той самой поры, как Вася начал страдать видениями наяву, на него напала бессонница, и только старые женины письма почему-то вгоняли его в настоящий сон.
«Милый Вася!
Сегодня утром (14 июля) проснулась в седьмом часу. Хотя солнце стояло уже высоко, в траве было полно росы, и пока дошла до умывальника, который недавно приколотил мне к березе возле баньки Петрович, совсем промочила ноги. Умываясь, с удовольствием думала о толстых носках из собачьей шерсти, которые на такой случай припасены у меня в корзиночке для грибов. Кстати, о грибах. В нынешнем году этого добра у нас какое-то безумное количество, например, вчера я принесла из лесу сорок четыре белых, не считая подберезовиков и лисичек. Наш старожил Надежда Михайловна говорит, что такое обилие грибов верная примета к войне (в сороковом году, по ее словам, было то же самое), Петрович, в свою очередь, уверяет, будто грибное лето к „сиротской“, то есть теплой и слякотной зиме, — уж не знаю, кому и верить.
Ну так вот… Вода в умывальнике была холодная-прехолодная, несмотря на то, что уже две недели стоит ровная жаркая погода, о которой Петрович говорит „ведренная“, и даже ночами душно. От этой воды мурашки пошли по телу, но лицо точно расправилось, распустилось, и руки отошли, — у меня в последнее время от работы в огороде немеют руки. Кстати, про огород. Картошку я в этом году посадила „синеглазку“, которую купила в соседней деревне Лески у тракториста Гожева, два раза окучила, потом, когда уже началось цветение, как ненормальная день-деньской снимала с цветков колорадского жука, и вот тебе на: ботва выросла чуть ли не с человеческий рост и толстая-претолстая, точно стебель у лопуха. Надежда Михайловна говорит, что Гожев, подонок, меня надул, что посадочный материал никуда не годится, поскольку он весь ушел в ботву, и картошка будет мелкая, как горох. Но Петрович говорит, что ничего страшного, ботва ботвой, а клубень клубнем, — уж не знаю, кому и верить. Зато удались салат (берлинский курчавый), лук, морковь и особенно кабачки. Огурцы ничего себе, помидоры тоже, а свеклу я в этом году не посадила, потому что в прошлом году, кажется, только два раза готовила себе борщ. Борщ я теперь делаю по-новому, с заправкой и антоновскими яблоками, заправка же делается так: натираешь на мелкой терке несколько ноготков чесноку, а на крупной — кусок соленого сала, замороженного до каменного состояния, потом в эту смесь добавляешь безумное количество красного перца, хорошенько перемешиваешь, и готово дело. Говорят, что в такой борщ нужно класть рубленые сосиски, но это уже, по-моему, чересчур.
Ну так вот… Умылась я и только обтерлась полотенцем, как вдруг со всех сторон запели клесты (у нас в этом году прямо какое-то нашествие клестов), и на душе сразу стало так хорошо, беспечально, точно я и душу заодно умыла и как будто ко мне вернулись мои восемнадцать лет. А ведь мне, Вася, уже под тридцать, — вот что значит погожее июльское утро, ледяная вода в умывальнике на дворе, пение птиц и вообще благополучная экологическая обстановка. Кстати, об экологической обстановке. Представь себе, у нас в Урче мужики даже раков ловят, а это верный знак чистоты в природе, бабочки кругом так и порхают, как будто листва осыпается на ветру, а этой весной вдруг появились майские жуки, которых я не видела с детских лет. А воздух какой чудный! Дышишь, и не замечаешь, что дышишь, вот уж действительно благорастворение воздухов. Неудивительно, что у меня уже месяц нормальная температура и я позабыла про кровохарканье, как будто у меня его не было никогда.
