Но было поздно. Бахарнегаш сказал хрипло, поблескивая только уголком глаз, что находит великолепным древнее обыкновение - изгонять наследников владетельных домов на гору Гексен. Там они сидели в темнице, за ними наблюдали, пока они не приходили в совершенный разум. А когда отец умирал, призывали к власти того, чей разум был совершеннее. А наследники с буйным и несовершенным нравом из Гек-сена не возвращались. Он, бахарнегаш, осуждает поэтому царя Наода, который отменил этот обычай. Бахарнегаш был человек образованный и любил блестящие примеры из истории. "Обычай сажать до времени наследников в темницу превосходен, - сказал он хрипло, поглядев на сыновей. - Негус Ияссу, который, как слышно, посадил недавно в темницу своего сына, прав в этом отношении. То, что негус любит французов, - это грех, лучше турки, чем французы. Но с сыном он поступил превосходно".
После этого шут бахарнегаша разодрался с другим, еще молодым, горбатым шутом, и всерьез. Жара спала, все вышли на двор. Все жены и дочери сидели на земле просторным кругом, а в круге стояла дочка и одна из жен. Дочка намазала маслом волосы, у нее была блестящая новая серьга в ноздре. На голове у нее была серебряная цепь, свитая с косами. Косы позванивали друг о друга.
Музыканты заиграли; Один играл на острой скрипке хорошо и громко, как нищий, а женщина била в негарит кулаком. Походив друг за другом, жена и дочка обнялись и закачались, потом, покачавшись, бросили друг друга, скрипка замолчала, и дочка запела, прекрасно топчась на месте, приподнимаясь на пальцах и протягивая, как должно, небу груди. Пела она на языке амхаринья, который понимал ее муж и которого не знали жены отца и братья. "Хотела бы быть твоим просом, чтобы ссыпали меня в твою житницу, чтобы твоя сестра меня чистила, твоя раба меня смолола, твоя мать спекла бы хлеб из меня, и ты съел бы меня, и я вошла бы в тебя".
Служанка била в негарит, и негарит был надут, как живот, и стонал. Монахи хлопали в ладоши и повторяли: "...и ты съел бы меня". Бахарнегаш качался, полузакрыв глаза. Тогда братья, потягиваясь и притворяясь, что тоже увлечены пляской, охая и похлопывая в ладоши, сощурились и подмигнули друг другу. А бахарнегаш, полузакрыв глаза, еще раз внимательно на них посмотрел.
И назавтра он надел дорогую, парадную шаму с красной полосой и пошел в сопровождении всех трех рабов в лесок на горе, к астрологу.
Астролог был затворник; днем он сидел в своем хидмо; на порог приносили ему женщины ячменный хлебец, немного бобов; он считался праведным, иногда полечивал больных, главным же занятием его была переписка рукописей. Его рукописи дорого ценились; он писал их с цветными заставками, завитками и изображениями, для которых сам готовил и разводил краски; ему заказывали далекие монастыри и знатные люди, надававшие много обетов и желающие, как можно лучше и скорее их исполнить. Ночью же он наблюдал из своего хидмо звезды, составлял гороскопы, В таких занятиях проводил он свою жизнь. Он не был жаден, хотя некоторые говорили, что он скопил много денег для того, чтобы завещать все после смерти на построение церкви, для прославления своего имени. Бахарнегаш пробыл у астролога долго, и затворник в течение нескольких дней только тем и занимался, что составлял гороскоп для Исаака, совсем забросив рукописи. Потом рабы, посланные бахарнегашем, принесли гороскоп, а, прочитав этот гороскоп, бахарнегаш распорядился всем 19 сыновьям, за исключением маленького Авраама, связать руки и посадить в яму, с тем, однако, чтобы они в обычное время являлись приветствовать его. Тогда все поняли, что всё наследство и власть после смерти Исаака должны перейти к Аврааму, а править будет дочка, приехавшая после смерти своего мужа, человека святой жизни, прекрасно плясавшая в его память и заслужившая большое одобрение монахов.
*
С этого дня к малому Аврааму больше не приставали. Он один плескался в теплой яме. И вообще кругом стало тихо - в хидмо жен и сыновей больше не ссорились, там иногда повывали по вечерам, глухо, утробными голосами, но тихо и сдержанно; только дочка, которая потеряла своего мужа, непрерывно подавала голос, пела и кричала на служанок, распоряжалась. С нею никто не ссорился, ее боялись. Каждый день сторожа приводили к бахарнегашу сыновей со связанными за спину руками, всего 19 человек разных возрастов; были бородатые, были малые. Они на коленях подползали к отцу, целовали его в колено, и их уводили. На лицах у них было сразу несколько выражений, но ни одно не было веселым или добрым. Бахарнегаш был младенчески спокоен. Он вел себя как человек, совершивший на земле все, что мог и чего желал, как будто арест детей был действительно великий и решительный политический шаг, счастливое завершение всей жизни. Он в эти дни пил много меду и водки и требовал, чтобы шут непрерывно его забавлял. Глядя, как горбатый, старый шут кряхтит и медленно кувыркается, бахарнегаш хихикал. Вечерами он высылал всех вон, шел в темный угол, доставал оттуда деньги, много денег, позванивал золотом, шуршал солью и считал в темноте ощупью.
Три черных раба-шангалла молчали по обыкновению, и ничего не изменилось ни в городе, ни в жилище. Жены притихли. По вечерам, когда спадала жара, некоторые из них спускались в город. Они говорили, что шли исповедоваться к священнику и поставить свечу в капище перед богородицей за здравие мужей. Бахарнегаш, осведомившись об их рвении, отпустил им даже на богоугодные дела денег. После молитв одна или две из них заходили к своим родственникам, жившим неподалеку. Родственники эти были люди почтенные, торговали с турками из Массовы. Впрочем, об этом ничего не было известно бахарнегашу. Жен сопровождал каждый раз шангалла, негр, который докладывал потом о новостях бахарнегашу. Он рассказывал об урожае, о саранче, показавшейся на юге, о том, что в море, говорят, погиб франкский корабль, что на базарах много говорят о новой звезде, но он ни слова не говорил ни о сыновьях бахарнегаша. ни о родственниках жен, ни о турках из Массовы.
Бахарнегаш слушал новости, потом чинил суд (именно в эти дни он приказал вспороть живот вору), записывал количество хлеба, поступившее в его амбары. Мир был в его семействе. И через некоторое время прибыли в Логон к бахарнегашу три турка из Массовы. За данью и по разным другим, более мелким делам приезжало обыкновенно два старых турка, и бахарнегаш знал, как с ними обращаться. Турки были люди холодные, неразговорчивые, они не ценили остроумия, но любили во всем точный вес, меру, и чтоб все было вовремя. Более тонких товаров они не понимали; пахучие смолы и ароматы бахарнегаш подсовывал им самые плохие и грубые, и это его утешало. Пускай понюхают, говорил он, чем пахнет в Тигрэ ячмень, дагусса, пшеница, масляничный нухух. Турки, не торопясь, не торгуясь, считали и уезжали к себе. Потом караваны бахарнегаша свозили взятый товар на верблюдах в порт Арико, к туркам. А оттуда привозили турецкие товары. Но и тут удавалось бахарнегашу кое-что утащить из-под длинного турецкого носа. Он задаривал их деньгами, и турки охотно принимали подарки, а потом показывали в Массове паше ложные счета. На этот раз прибыли другие - ага с помощником, незнакомые, - старых знакомцев паша сменил, - но, во имя предтечи Иоханана, - какое дело владетельному и видавшему виды человеку до этих турок! Он обманет их, тем более что они заблуждаются в вере, и после смерти изгнаны из рая! Вот тогда он посмотрит, на кого будут похожи длинноносые турки! Когда Ияссу их турнет из рая! Вот тогда у них туфли полетят!
Ага привез в подарок бахарнегашу серебряный кальян, и разговор был очень спокойный, хороший. Ага сказал, что бахарнегаш давно уж не платит дани. Бахарнегаш со всею вежливостью указал на свою белую шаму, очень нарядную, одетую для случая, и сказал, что он бедняк в рубище. "Йок" - турки были несогласны. Тогда бахарнегаш спросил, не хотят ли гости освежиться. Ага не пожелал освежиться. Он заявил, что если на этот раз бахарнегаш додаст хлопка, ячменя, воску и подарит паше массовскому отборных черных галасов из пленных, - они удовлетворятся.
Тут бахарнегаш изысканно извинился перед гостями. Он позвал своих рабов-шангалла, похвастал их мускулами, ляжками и сказал подать гостям меду, нехмельного напитка, который разрешает Мухамед. Как слышно было, в Тигрэ много лет назад, при старом Мустафе-визире, который так печально кончил, любили хмельную бозу и даже лежали пьяные на улицах, но теперь новые времена, трезвые, не угодно ли гостям выпить просто меду? Хотя, конечно, он сам предпочитает виноградную водку или пиво из дагуссы. Но Мухамед ее не разрешил своим сынам. Что делать! Подать меду, теджа! А рабы его хорошие, он их не отдаст. Впрочем, он отберет какой-нибудь десяток малых детей и двух-трех должников из тюрем, и то из уважения к высокому паше. Он вечный раб и должник и сын высокого паши Массовы. Ячмень турки получат.
Тогда турки, отведав меду, поговорили немного между собою и помолчали. Бахарнегаш терпеть не мог этой турецкой манеры разговаривать, не обращая внимания на окружающих. Ага сказал: "Хорошо, но в таком случае нужен залог. Требуются аманаты, для того чтобы высокий паша Массовы мог быть уверен в том, что бахарнегаш впредь будет беспрекословно и сполна отдавать дань. Подарков не нужно".
