Но губы хотели молчать, и она додумала эту мысль уже не вслух - про себя.
"Конечно, классика - совсем другое сознание. Наше совсем больное, а там... Отголоски какой-то иной гармонии и ясности. Строгой, спокойной... да. Может быть, танец поможет мне? Что ж такое во мне так ноет, тревожит? Пока не очень-то понимаю. Но оно манит... так манит... да! Как в сказке: "Пойди туда - не знаю, куда..."
И она заснула.
И приснившийся сон был странен. Неясен. Пребывая в ином бытии - в пространстве сна - она вся горела и хотела кричать - ей было страшно. Она хотела заставить себя проснуться, выйти из сонного колдовского пространства, но не могла. Что-то останавливало и влекло досмотреть, вернее дожить сон до конца...
Перед нею был глубокий провал и лестница. Ведущая вниз. У неё были круглые отполированные металлические перила. А у Нади в руках - матерчатая сумка с двумя ручками, и в этой сумке лежал младенец - девочка, запеленутая туго-натуго. Ее крохотная головка была стянута плотным белоснежным полотном. Как мумия! Но она была живая. А личико - таких лиц у младенцев не бывает - как будто сама воплощенная одухотворенность, и во взгляде - сиянье Небес. Будто это они, несказанные, глядели на Надю глазами этой девочки. Надя знала - ей нужно спуститься вниз. Одной рукой держась за перила, а в другой неся сумку с младенцем, она стала осторожно спускаться. И вдруг сумка выскальзывает из рук. Падает! Там, внизу - какие-то девушки в белом, они поднимают ребенка и протягивают Наде. В ужасе, в панике она старается поскорее спуститься. Все в ней как будто переворачивается, точно вдруг ожило в душе что-то важное, спавшее в ней всю жизнь... А снизу на неё глядит любящее - Надя запомнила - удивительно любящее лицо этой девочки! И вот расстояние между ними все меньше... меньше... Надя только успела подумать: "У неё головка плотно обернута - значит все хорошо, она не разбилась и будет жива!" И глядит, глядит на неё страдальчески-одухотворенное это лицо, как бы взрослое и младенческое одновременно... лицо, которое словно сама Любовь... Тут все смешалось.
- Господи, что же это? - всхлипнула Надя, проснувшись. Одним махом откинула со лба спутавшиеся волосы и сжала виски.
- О-о-о-ххх...
Глубоко вздохнула и помотала головой, пытаясь сбросить остатки сна.
Огляделась.
Шлейка Лариона была аккуратно обрезана.
Кот исчез.
2
... И качается, и мается, и рвется вперед вагон, обреченный двигаться по заданному пути - две стальные путеводные нити, ведущие в неизвестность, притягивают и держат, не дают оторваться в иной простор - шальной, вольный, и промчаться над заснеженным полем, и пересечь кособокий наст тихого сельского проселка, и взлететь, и провалиться в упругую хвойную зелень... и притаиться там. Отдышаться, затихнуть в тайной детской радости недозволенного побега.
... И горит, и колышется, сбивается с ритма Надино сердце - она заметалась по вагону и, позабыв о приличиях, дергала двери купе, заглядывая внутрь. С исчезновением Лариона душа её словно бы воспламенилась и, закричав в этом пламени резкой боли, так и застыла, занемела, словно бы звук набата длился в ней, не угасая, не прерываясь мерной чередой ударов, это замерло в Надином сердце смятение.
И дело было даже не столько в пропаже кота! Надя чутьем угадывала жизнь споткнулась, что-то в ней ухнуло в липкую вязкую бездну, которая просто так, без выкупа не отпустит... И может быть сама жизнь её станет той платой, которая окажется залогом освобождения.
И позволять себе думать так, дать волю недобрым предчувствиям было глупо, бездарно, безосновательно. Но она знала - все будет именно так! Жизнь её сошла с круга. И пытаться убеждать себя в чем-то ином - все равно что пытаться сыграть спектакль в декорациях, которые рабочие уже убрали со сцены.
Да, да, - прервав на миг свой бег по вагону, подумала она, - не надо было мне соглашаться на эту поездку - знала ведь, что нехорошее что-то рядом. И картина со стены вдруг упала перед самым отъездом, и этот странный звук полуночный... нет, не в полуночи, а где-то около часу... Будто кто-то хрипит и булькает. Под потолком в углу. Дня три или четыре подряд - не помню. Никогда ничего подобного не слыхала! Я тогда ещё подумала: ох, как же это нехорошо, ох, Надька! А теперь уж ясно - кажется мы с тобой влипли. Что поделаешь, попробуем со всем разобраться. Только нельзя спешить, нельзя! А вот ждать и терпеть ты, милая, как раз не умеешь. Ну, хватит канючить, надо Лариона спасать.
В тамбуре - она видела через замызганное окно - курил коротко стриженный парень. И в коридоре стоял какой-то - низкорослый детина с лицом, которое было только видимость человеческого лика - лика не было - к окну оборотилось лишенное выражения, но вполне осязаемое материальное тело, обозначенное кожей, щетиной, прорезями для глаз, да выпуклостями носа и подбородка.
К кому подойти... к этому? Нет, к тому!
Надя в тамбуре.
Молодой человек, вы не видели, случайно, кота? Короткошерстный такой, с шоколадной мордочкой... Не проходил мимо вас кто с котом?
- С котом? Вроде бы, проходил мужчина. Да, точно, был мужик с котом из рюкзака голова котяры торчала. Усатый такой!
- Мужчина?
- Нет, кот! А мужик - он бородатый был, но без усов.
- А куда он пошел?
- Да, вроде туда! - парень махнул рукой по направлению хода поезда. Сейчас станция будет. Он, мужик этот, похоже, сходить собирался - с вещами был.
- Спасибо!
Надя кинулась к своему купе, выхватила из убежища чемодан, рванула пакет, накинула, не застегивая, свою шубку, напялила кое-как шапку, не смогла отыскать платок - махнула рукой и бросилась к выходу. Там уже маячила проводница.
Поезд, сотрясаясь в ознобе, замедлял ход.
И в этом дерганом рваном ритме на столике пустого купе перекатывались брошенные огурчики, а на полу под Надиной полкой съежился позабытый пуховый платок.
* * *
Выпрыгнула на перрон. Мелькнуло: "Стой, что ты делаешь!"
Но было поздно - выбор сделан.
Впереди - скособоченное здание вокзала, похожее на старую драную канарейку, - такое же желтое и нахохленное. Темень. Мороз. Едва угадываются облупленные коренастые буквы на фронтоне: Е Н А У Л.
"Это он! Точно он - Алексей - говорил же, что кота украдет. И ехал до Енаула. А дальше куда - ведь называл он станцию свою конечную - вспоминай! На "Р" какая-то станция..."
Надька, соберись!
Влетела к дежурному по вокзалу.
Можно я оставлю у вас свой чемодан? Ненадолго? У меня украли кота. Спасибо! Скажите, есть здесь поблизости какая-нибудь станция на букву "Р"? Роздань? Правильно! Вспомнила... А электричка туда когда будет? Сейчас?! Да, поняла, со второго пути. Спасибо, я скоро вернусь.
Как там у Цветаевой: "Ты погоня, но я есмь бег!" Теперь - бег! Через пешеходный мост над перроном на второй путь - благословенна балетная закалка! Только рвутся вразлет шкурки бывших енотов, да сверкают в свете двух фонарей серебристые пряжки сапог...
- Вперед, мой маленький! - выдохнула в морозную фиолетовую темень. Держись и ничего не бойся!
И вот уж стукнули за спиной двери электрички.
Глухомань. Беда. Полнолуние.
- Что ты так глядишь на меня? - шепнула Надя луне. - Что ты со мной сделать хочешь? Не ворожи, не гляди, - ишь, уставилась! У меня есть талисман от твоей ворожбы - у меня солнце в глазах! Так одна гадалка сказала: "У тебя солнечные глаза!" Вот!
И едва она отвела взгляд от страшноватого светящегося лунного круга, электричка тронулась.
Надо пройти вперед по вагонам, - решила она, - я ведь в самом хвосте.
И пошла, заглядывая под лавки, под ноги, низко надвинув на глаза шапочку - авось, вор не узнает, не почует погони...
Прямая спина, твердый шаг. Руки в карманах. Дремлют по лавкам усталые работяги, к теплым домам увлекает их потертая шалая электричка.
И мне бы домой... сейчас бы... Ла-ри-о-о-он! - криком крикнула про себя и закусила губу.
Прекрати! Соберись! Выгляни в окно, погляди какая луна - это жуткий знак. Не до сантиментов... Да, это все не просто так - точно кто-то мне вопрос задает, кто-то поговорить со мной хочет... но кто? Что там было, в Москве, прямо перед отъездом, вспомни! Вспоминай, Надька, вспоминай: что так тревожит, что покоя не дает всю поездку? Как будто заноза какая в сознанье засела. А память не удержала - вытеснила это "что-то", точно уберечь меня хочет. Нет, милая, не годится так: себя беречь значит жизни бояться! А я не боюсь, - заклинала она себя, - и нечего себя беречь, слышишь! Я должна вспомнить что это было. Мне был знак послан какой-то важный...
Двери тамбуров, перекошенные, тугие, поддавались плохо. Надя с нескрываемым раздражением их отпихивала, словно они были виноваты во всей этой истории. Что там, впереди, справа? Кажется он! И рюкзак его оранжевый... борода... точно он! Она заспешила, почти побежала к дремавшему у окна человеку. Он увидел ее... растерялся. Вскочил. Потом снова сел. Словно нехотя.
- Вы... Надя. Да! Что? - он поперхнулся словом, закашлялся.
